За небом голубым

За небом голубым - Культурная отсылка.

На центральной улице
Светят в небе звёзды;
Но природа хмурится,
Даже воздух грозный.

Я иду по городу
И курю неистово;
На душе так холодно,
Ветер, не насвистывай.

Вечером свидание,
Ночью поцелуи –
А потом страдание,
Словно в сердце пули.

Вспоминаю ночи,
Полные любви –
А «раскрыл я очи»
Только впереди.

                                Гадюка (Отрывок)
                                  Игорь Наумов 2

Баронесса Петара любила хорошие светские приёмы. Ей нравился цвет, вино, музыка; лица, превращающиеся в размытые пятна во время танцев, безвкусное великолепие позолоченной мебели. В залах Воздушного дворца зажгли сотни канделябров, аристократия Адро присутствовала здесь, все одеты с иголочки, а во взглядах — высокомерие.

На подобных мероприятиях Петара любила отвлекаться от скуки и смотреть, как толпы молодых людей напрасно унижаются, чтобы развлечь её.

Петаре очень нравилось, что другие женщины в зале знали, кто она, они не сопротивлялись, даже когда их мужья галантно окружали её и предлагали потанцевать или выпить.

Некоторые мужчины увлекались флиртом с ней. Некоторые находились здесь, чтобы выгадать пользу для себя, ведь Петара была двоюродной сестрой короля, но большинство мужчин крутились вокруг неё, надеясь провести ночь в её объятиях. Она не винила их. Даже в свои почти сорок Петара была здесь одной из самых красивых женщин, да к тому же богатой вдовой.

В обычную ночь она бы повела, как минимум, одного из молодых мужчин к себе домой, или затащила бы его в одну из сотен свободных спален на втором этаже дворца. Но сегодня не обычный вечер. Она не собиралась в полночь охмурять сына какого-нибудь идиота - герцога. Она вела свою охоту.

Самые лучшие охотники знают, что надо дождаться, когда жертва сама придёт к ним. И Петара была лучшей.

Она посмеялась над непристойными словами мужчины, который стоял рядом с ней и шептал на ухо.

— Я уверена, что не смогу, — ответила она, делая лукавый взгляд, который намекал, что она, конечно же, может.

Как его зовут? Фредерик. Как банально. Однако он третий сын герцога, он обладал выгодными торговыми контрактами, к тому же у него сильные руки. Петара любила сочетать бизнес и удовольствие, когда это удавалось.

Она наклонилась к Федерику и прошептала:

— Завтра в одиннадцать вечера приезжай в моё поместье в Рутс.

Она высвободилась из его объятий, не дожидаясь ответа, и встала напротив мраморной колонны, томно потянулась к ней, давая Фредерику повод для неприличных идей. Она улыбнулась ему через плечо, взяла бокал игристого вина у проходящей мимо прислуги. Затем Петара покинула душную гостиную и оставила позади десяток поклонников, бьющихся за её внимание.

Ей приятно находиться вдали от них, так она говорила себе. Жеманство и лесть устарели. Петара не была безмозглой пустышкой, её не впечатляла лесть, даже если она большую часть времени играла подобную роль. Она вышла в холл, задумчиво потягивая вино и запоминая лица, которые не видела до этого. Она прошла в ближайший зал для танцев и остановилась.

Здесь она поприветствовала друзей и соперников, затем двинулась к парадной лестнице. Петара остановилась на середине и повернулась, чтобы посмотреть на танцующих внизу.

Она рассеяно обозревала помещение, ненадолго задержавшись взглядом на темно-синей форме в углу зала. Это не тот, кого она искала.

Глазами она нашла другого человека в синей форме, когда она подняла взгляд к его лицу, её желудок превратился в тугой ком. Очередная ошибка. Несбывшаяся надежда расстраивала. Она была словно девочка с замирающим сердцем на первом бале - маскараде.

Она скрыла разочарование под улыбкой, а затем прошла в следующий бальный зал, за ним в другой.

Лишь в третьем зале она нашла мужчину, на которого вела охоту. Его было трудно не заметить — он напоминал её саму, к нему стекались мужчины и женщины в поисках внимания.

Его присутствие вызывало оживление. У него высокий рост, волосы чуть поседевшие, кожа, наоборот, потемнела после знойного солнца Гурлы, лицо посуровело от ветра и битв. Он носил тёмно - синий мундир адроанской армии со шпагой у бедра, на плечах красовались золотые эполеты фельдмаршала.

                                                                                                                           из рассказа Брайан Макклеллан - «Зеленоглазая гадюка»

Вплетённые в сны Волшебного леса

Эти арки из веток,
Что пригнулись к земле,
Заколдованы кем - то
В заколдованном сне.

Эти арки из веток,
Приглашают войти
В храм лесной Королевы,
Где в гостях только ты.

И торжественен строй
Стройных сосен и пихт.
Столь богатый приём
Непривычен для них.

И размеренно плавно
Снисходящей  волной
Окружают снежинки
Винтовой  пеленой.

Тихо тают мгновенья,
Пролетают века.
Только лес и снежинки
Свидетели сна.

                                      Эти арки из веток
                             Автор: Владимиров Виктор

Ольян резко остановился. Лёгкое чувство тревоги потянуло юного надра с тропинки вглубь Таурнского леса. Надрёнок, поежившись от неприятного чувства, осторожно огляделся и постарался вспомнить, что ему говорила бабушка про этот лес, когда он пришел к ней с поручением от мамы. С первым в жизни поручением, направлявшим юного надра в этот полный устных былин и страшных сказок от старых надров лес.

А говорила старая, но всё ещё красивая Астгария в возрасте, перевалившим за пять тысяч лет, следующее:

— Внучок, ты бы осторожнее ходил через Таурнский лес. Там раньше всякое случалось. Бывало, даже надры пропадали.
— Но мама сказала, чтобы я никого не слушал. И в глупые сказки не верил. Правды в них никакой, и всё, о чем старые надры рассказывают, давным - давно умершая история, которая не сможет ожить и причинить вред.
— Эх, молодёжь… — проворчала бабушка Астгария. — Не хотят учить историю, это - то и делает надров уязвимыми. Думают, пережили событие, оно и ушло от них. Но…
— Но?.. — вежливо напомнил Ольян, когда бабушку поглотили слишком давние воспоминания.
— Но некоторые события не могут умереть навсегда. И черпают силу они в таких как ты или твоя мать — в надрах, которые привыкли не помнить…
— Что не помнить, ба?
— О, — Астгария театрально закатила глаза. — да многое! Твои родители тебе не рассказывают, так как считают всё прошлым, но на месте Таурнского леса за пять тысяч лет многое случилось. Стояли города, разрушались, строились новые. Сменялись люди, гномы, эльфы и даже орки… А ещё раньше был другой лес, и другие существа его населяли. Минотавры, кентавры, феи... А ещё твой дедушка исчез там, аккурат на шестисотый день рождения твоей мамы. Как думаешь, достаточно событий случилось за пять тысяч лет в этом месте?
— Дедушка? — удивился Ольян, которому ещё трудно было оценить столь длинный промежуток времени, но известие об исчезновении родственника вызвало в его душе печаль. Но не настолько сильную, чтобы сильно горевать об этом.
— Именно, — кивнула бабушка. — Твоя мама не рассказывала тебе и мне запретила, думала, что ты ещё маленький, да и в тревожность этого происшествия никогда не верила. А я — да! И тебя прошу: не сходи с тропы. Недоброе чует моё древнее сердце.
— Хорошо, ба! Как же много здесь случилось…
— Вот и я говорю: пять тысячелетий пластами уложило огромную кучу событий на Землю - матушку... И я, иногда гуляя рядом с лесом, ощущаю чужие мысли и чувства, рвущиеся через лиственную ограду. Словно там кто - то есть, но сам лес говорит об обратном. Только молодое поколение меня не слышит. Да и не считают нужным. Давно ж переселились из леса в одинокие деревья и малые рощи. Через лес очень редко кто ходит.
— Хорошо, Ба, я постараюсь быть осторожнее. Тем более это мой первый одиночный поход.
— Правильно, Ольян. Главное, не сходи с тропы и, если что случится, призывай ветер и листву, чтобы они сообщили скорее нам. Когда станешь старше, гуляй по лесу на здоровье, а пока не сходи. Послушай, что тебе бабка говорит. Хорошо?

Юный надр согласился и пустился, спустя ночь, через Таурнский лес налегке. Мать отправила его в соседнее поселение. Надо же когда-то начинать самостоятельно изучать мир? Тем более, эти места тысячи лет считались безопасными. Орки пять тысяч лет назад порублены в труху, гномы три тысячи лет назад исчезли в пещерах, а люди сгинули, куда — никто не ведал. Как минимум, на этом континенте. Они были слишком беспокойными и нервными, поэтому сами и избавились от себе подобных. Эльфы… а эльфов и при жизни мало кто видел, а потом и подавно. Осталось лишь оружие, что в незапамятные времена продавали надрам. А остальные от голода и лишений загнулись…

Именно поэтому мать отправила Ольяна одного. Он должен был пройти через лес до ближайшего надрийского поселения, — рощи дубов за лесом, — и передать дяде Вариосту заботливо приготовленные мамой и заговорённые на лечение бабушкой лепёшки. Заодно, и познакомиться со своим ближайшим родственником.

Солнышко весело подсматривало сквозь листву за маленьким надром, то исчезая, то снова появляясь и слепя золотистые глаза Ольяна. Бабочки и стрекозы так и норовили усесться на остроконечные уши с такими же вытянутыми мочками, надрёнок лишь с хохотом отмахивался. Высокая трава щекотала голые коленки, а ветер тихо шептал с помощью листвы отдельные слова — без деревьев голос ветра лишь странный шум.

Лес. Солнце. Хорошо-о-о…
Лето. Тень. Прохлада…
Мир. Деревья. Споко-ойствие…
Уми-иротворе-ени-и-е-е…

Надрёнок мерно постукивал старой сухой палкой по траве, отгоняя змей, а трава, едва примятая его лёгкой поступью, тут же расправлялась позади. Едва заметная тропинка бежала рядом, а Ольян старался не ступать на неё — так интереснее. Ветки гортензии, скрывающие более глубокий лес, иногда задевали лицо и руки, и Ольяну приходилось уворачиваться от врагов, кем он их представлял. Его сухая палка — легкий надрийский меч — отражала атаки воображаемых гоблинов, орков и гадких людей из той породы, что пошли по скользкой дорожке грабежа, убийства и алчности. И всё таки надрёнок храбро отбивал, — за триста лет детства он много часов посвятил фехтованию на настоящем надрийском оружии, — пока особо упругая ветка не заехала ребёнку по лбу с такой силой, что тот увидел звёзды, которые раньше заката никогда и не разглядишь. А тут ясным днём!

Надрёнок поднялся из травы и вышел, шатаясь, на тропку и с неё старался больше не сходить. Но чувство тревоги накрыло неожиданно и резко, заставило Ольяна остановиться и посмотреть по сторонам, но сколько бы он не вглядывался в заросли гортензии, густую крону, усеянную голубыми цветами, просверлить взглядом не мог. Надрёнок внезапно и остро ощутил своё одиночество и посмотрел вдоль тропы назад и вперёд, но, кажется, в обоих направлениях было одинаково долго добираться до дома бабушки или дяди.

Солнце зашло-о-о… Тучи.
Дождик вот - вот… Смоют.
Мысли. Чувства. Радость.
Беда-а-а. Кругом. Беда-а-а…

Странное послание ветра напугало надрёнка, но Ольян вдруг вспомнил, что говорила мать, когда отправляла его в поход через лес:

— Не слушай, дорогой сынок, бабушку. Она застала опасные времена, и помнит жуткие вещи, поэтому и наговорит тебе столько пугающего, что ты спрячешься под кровать до своего пятисотлетия — Дня Мужества, когда станешь взрослым. А тебе зачем такая жизнь! Иди и не бойся. Из разумных остались только ветер и деревья, а они наши друзья. Ты же помнишь это?

И тревога куда-то ушла, а листья и соцветия голубой гортензии отпрянули от юного надра, когда Ольян пошёл в лес, и сомкнулись за ним, отсекая и тропу, и звуки, и, казалось, саму жизнь.

Свет и тот, словно решил не заглядывать под густые кроны вековых дубов и лип, потускнел и еле пробивался через плотный слой листьев. Пахло прелым, грибами и плесенью. Толстые вековые дубы возносились вверх и закрывали от остальных растений свет, отчего те хирели или вовсе погибали на первых годах жизни и становились похожи на чёрные обглоданные рёбра, торчащие из земли. Только ужасно древний и сильный вьюн обвивал стволы дубов и не менее старых лип и карабкался вверх, сражаясь за жизнь, а землю толстым ковром покрывал тёмно - зелёный мох, который скрадывал звуки шагов. По мху шлось легко и мягко, а учитывая невесомость надров как свойство, Ольян вообще не оставлял следов.

Ветер не мог пробиться в густую дубраву, и, казалось, любые его слова должны остаться позади, но чаща была наполнена звуками, и Ольян не мог понять, кто их издаёт. Ни ветер, ни листья, а… Лёгкие, подобные шёпоту голоса лились со всех сторон, и, если сначала было не разобрать слов, со временем, звуки стали чётче, и Ольян, к ужасу, разобрал давно забытые наречия людей, гномов, эльфов и орков, и сотни других незнакомых языков. Юный надр завертелся на месте, стараясь понять, откуда доносятся голоса, но определить направление не смог, зато понял, что заблудился.

Всюду одинаковые, оплетённые толстым вьюном и обросшие мхом огромные стволы деревьев. Куда ни глянь, одно и то же. Так, где же тропинка, надежно скрытая гортензией? Но как ни напрягал Ольян острое надрийское зрение, углядеть голубые цветы не мог. Он осторожно снял со спины маленький детский лук и наложил стрелу на тетиву. Мало ли кто тут живёт? Наречия людей и гномов — куда ни шло, а вот орки — уже страшно. Если они набросятся на надрёнка, ему не справиться. Но ведь ори сгинули? Верно?..

И тогда Ольян, как и учила бабушка, позвал деревья — извечные соседи и союзники.

— Арвэн то тое шпунаэш! Юрнэн какае орш! Вэген ту тюрек ишпэн! — прошептал надрёнок, прислонив руку к дубу и склонив голову в знак уважения и приветствия.
— Кто ищет помощь, мой юный друг, тот её находит! — прошептало в ответ дерево на чистом надрийском, и где - то за спиной зашуршало и заскрипело. Ольян обернулся и с благоговением смотрел, как раскручивается древний вьюн, расползается в стороны, ломая свой же ствол, а из сердцевины дуба выходит женщина. Красивая, но деревянная, будто сплетённая из тысяч веточек, между которыми вставили листочки и маленькие белые цветы, похожие на горный первоцвет. Руки заканчивались острыми ветками, похожими на пальцы, а ноги — длинными корнями. Они шевелились будто змеи, и помогали женщине передвигаться. А вместо волос венок из голубой гортензии, красиво обрамляющий лицо, словно вырезанное из цельной, но давно рассохшейся древесины: длинные продольные щели раскалывали его.
— Кто вы? — оторопев от удивления, спросил надрёнок.
— Я королева леса, Антасмаголь, — улыбнулась деревянная женщина, подплыла — такое ощущение создавалось перемещавшими её корнями — ближе и присела, шелестя листьями и скрипя ветками. Необычные деревянные глаза уставились на юного надра, заглядывая прямо в душу. — Мы с твоими сородичами дружим с незапамятных времен, милый. Ты же знаешь, что любой слишком старый надр уходит в лес, когда настаёт его конечное время. Там он растворяется в деревьях…
— Вроде, да, — нехотя согласился с Антасмаголь Ольян. Но ничего подобного надрёнок не знал. Наверное, взрослые до поры до времени не рассказывали детям, куда деваются слишком старые надры. Или это не имело смыла. Ведь надры жили тысячелетиями, и когда приходило время, старый надр исчезал и забывался. Вместо него в деревне, где он жил, всегда вырезали статую в полный рост и оставляли с остальными статуями ушедших. Возможно, магия. Или просто эти статуи не создавали, а приносили из леса, где старики уже успели «раствориться» с деревьями… и об этом не рассказывали? Возможно ли это?
— А что ты тут делаешь? — с любопытством спросила лесная королева. — Это очень старое место только для таких же древних созданий как я. Полумрак вреден юным надрам. Он угнетает, заставляет бояться, меняет их ауру на тёмную. Он портит их…

Она вдруг обратила внимание на лук в руках Ольяна и ткнула пальцем в деревянную стрелу, отчего на ней, к изумлению надрёнка, очень быстро выросла веточка и обросла листьями.

— Ты же в курсе, что такое оружие на нас не действует? Тогда в кого ты собрался здесь стрелять?
— Я… ни в кого… я просто испугался, — ответил Ольян, опуская лук с испорченной озеленившейся стрелой. — Я шёл к дяде Вариосту, который по ту сторону Таурнского леса живёт, и… тут что-то почувствовал… что-то скверное. Или… не знаю. Что-то неправильное. А потом это… потянуло меня в чащу, а гортензия… закрыла ветки и теперь я не найду дорогу обратно.
— Какая нехорошая гортензия, — неодобрительно покачала головой Антасмаголь, и положила ладонь на плечо ребёнка, отчего тот поёжился и сжался: длинные корявые пальцы - сучья принялись расти и обвили руку целиком. Надрёнок хотел её высвободить, но лианы обхватили крепко. А королева леса лишь вновь заглянула в глаза и благожелательно улыбнулась.
— Я накажу её, дружок, поверь. А теперь позволь проводить тебя на «ту сторону леса». Нет - нет, — перебила деревянная женщина мальчика, увидев, как тот мнётся и сомневается. — Не беспокойся. Мы же друзья, помнишь? И коль скоро ты попал в моё царство, позволь помочь и заодно устроить незабываемую экскурсию по моим владениям, объяснить как устроен мир? А то даже рассказать о планах некому…

Антасмаголь долго и пристально смотрела на юного надра, словно ожидая отказа, и Ольян почему - то побоялся сказать «нет». Странная она какая - то, эта Антасмаголь, и слегка… пугающая!

— Вот и хорошо, милый друг, — проскрипела лесная королева деревянным ртом. Лицевые ветки были на удивление гибкими и отражали каждую эмоцию, и надрёнок был уверен, что различил самодовольство. Несмотря на юный возраст, Ольяну минувшей весной стукнуло триста два года. И маленький надр успел многое узнать об эмоциях и чувствах, а также об их отражении на лицах. Хотя взрослые надры самоуверенно думали, что умеют не показывать чувств, те все же достаточно хорошо отражались на лицах, а Ольян это видел и уже умел «читать». Вот только у Антасмаголь чувства, очевидно, сковывались материалом, из какого она состояла. Дерево всё - таки не такое пластичное, а поэтому и эмоции грубее, словно их каждый раз заново изображал резчик: с лёгким налётом необъяснимой злобы. Неужели, все древесные люди такие?

Антасмаголь настойчиво потянула Ольяна в лес, и, казалось, несговорчивые и монументальные деревья расступились. Запах тлена усилился, к нему примешивалась вонь от прелых после дождей листьев и тошнотворный дурман стухшего мяса. Надрёнок старался сдерживать рвотные позывы, пока лесная королева вела его меж деревьев, но, как только они вышли на обширную поляну, сдерживаться не смог.

— Неприятное зрелище? — довольно спросила Антасмаголь, пока надрёнок извергал на покрытую прелыми листьями землю съеденное утром. Из - под пожухлой, гнилой листвы, собранной чуть в стороне в кучу, выглядывали белые кости. А в окружающем компосте копошились жирные белые черви, словно это вовсе не компост, а остатки гниющей плоти. — Но это же естественно. Смерть в этом мире так же необходима, как и жизнь. И если ты этого не понимаешь, ты уже проиграл, как эти… люди…
— Люди? — пролепетал надрёнок. — Но они давно сгинули.
— Сгинули, — кивнула лесная королева. — Ты прав. И их останки теперь вечно гниют по всей земле, пока даже кости не превратятся в землю. За жажду убийства и доминирования над всем живым их вечно будут поедать черви. Природа - мать взяла своё…
— А это? — со страхом указал Ольян на группу дальше. Они все как один походили на гномов, только высеченные их камня и с застывшим на бородатых лицах ужасом.
— А! Это гномы, если не знал, — махнула рукой Антасмаголь. — Они тысячелетиями долбили камень, вот и превратились в него. Природа умеет мстить. Она очень терпелива, но любое терпение когда - нибудь заканчивается. Вот и ты, маленький надр, уже куда - то торопишься. Не так ли?
— Д - да! Меня ждет дядя! Он… — начал было надрёнок, но королева оборвала.
— Ещё подождёт. Наша экскурсия непродолжительна. Всё самое интересное находится на этой поляне. Вон… смотри, — Антасмаголь ткнула деревянным пальцем в дальнюю сторону. Там в разных позах застыли орки, серые и пыльные, и уже пошли во многих местах трещинами, как будто…
— Они превратились в грязь, — подсказала королева. — Они в ней родились, были ей и должны в неё уйти. Коснись, если хочешь.

Ольян совсем не хотел, но не осмелился перечить. Он легко коснулся пальцем высохшей глиняной фигуры орка, и та рассыпалась пылью. Более того, остальные фигуры стали тоже рассыпаться на глазах ошеломлённого надрёнка. Он быстро отступил и уткнулся спиной в королеву.

— Не бойся, — успокоительным тоном сказала Антасмаголь. — С ними ничего не случилось. Дождик пойдёт и фигуры восстановятся, и будут вечно умирать, засыхать и рассыпаться, а потом восстанавливаться. Они заколдованы мной на вечный круг мук. Впрочем, как и все остальные.
— Они разве это заслужили? — тихо поинтересовался Ольян, чувствуя, как королева тянет его дальше.
— Заслужили, — кивнула Антасмаголь. — И люди, и гномы, и орки, и эльфы, и… остальные.

Ольян в крайнем удивлении ахнул от открывшегося ужаса.

— Ну что? Впечатляет?
— Не то слово, — прошептал надрёнок.

Взгляду открылись древние развалины. Камни из разных эпох, высеченные по-разному, украшенные отличными стилями — людским, гномьим, эльфийским, орочьим и многими другими — нагромождались друг на друга, словно сменяя ту эпоху, чьи камни оказались ниже. Строители не церемонились и воздвигали дома и крепости поверх камней ушедшей цивилизации. Здесь стояли другие фигуры, здесь нашли упокоение более древние расы. Минотавры, кентавры, фавны, феи и многие другие лесные жители. Они все по неведомой для Ольяна причине превратились в дерево, а позади над руинами возвышалась скалоподобная фигура дракона. Она ярко блестела жёлтым.

— О! — воскликнула Антасмаголь, проследив за взглядом ребёнка. — Это Кассельдум — последний дракон Севера! Как видишь, и с ними случилось забвение за то, что драконы портили природу и извращали понятие справедливости. Теперь Кассельдум целиком состоит из золота и его руды. Он хотел, как и все драконы, владеть всем золотом мира вечно! Что ж, его мечта сбылась. Природа умеет шутить…

                                                                                                                                                              Лесная королева (Отрывок)
                                                                                                                                                                          Автор:warwar

Оценщик

Нарисуй мне лодку на оленьей коже,
Нарисуй огонь. В искрах все похожи.
Мои шрамы тлеют, моё сердце рвётся,
У меня в груди разгорелось солнце.
У меня внутри разорвалось лето,
А весна ушла, как звезда с рассветом.
Я ползу змеей через время вниз,
Режу руку - небо бритвой чёрных птиц.
На траву прольется струйкой тайна тайн
Камень у реки - жертвенный алтарь.
Я умру на миг. Я верну весну.
И, обняв её, у реки усну.
Я верну весну. Я ещё дитя -
Я могу вернуть что вернуть нельзя

                                                      Бубен нижнего мира
                                                    Автор: Озерогейзеров

Дрожащие пальцы замерли. Туго натянутая кожа отозвалась утробным гулом, зазвенели медные тарелочки. И где-то в конце этого звука зародился знательный поток. "Номер 1087 - бис, до присвоения полного номера осталось..."

      Осталось... Значит, будет...

      Гросс резко перекрыл поток и, подняв глаза на стоящую рядом женщину, улыбнулся ей, с удовлетворением отмечая, как опускаются её плечи, расправляются сжатые в кулаки пальцы, дыхание становится ровным и ответная улыбка расцветает на её лице.

    Девочка будет жить.
       
      И двадцати дворов не наберётся. Если бы не честолюбивый староста, имеющий родственную душу в городской Управе, осталась бы деревня деревней, а так - село. Звучит гордо.

Вовремя оборвал поток, вовремя... Ибар подождал бы ещё немного, убедился бы, но и так всё ясно... У Ибара время есть - по наследству досталось. Повезло. А так не знаешь - ручеёк у тебя или река, последнюю ли каплю допиваешь...

Архиус на грани живёт: кончился поток - кончилась работа. Иди попрошайкой. А что учился одному, так сам виноват - потоком не вышел.

      Гросс помотал головой, стряхивая липкие мысли.

      Ещё есть время, ещё есть. Лет пять. Может, повезёт. Иные и в тридцать уже никто. Подзаработать, создать своё дело. Матери помочь. Оценщикам легче, конечно, у них не поток - дыхание. Но Оценщиков не из таких, как мы выбирают... не чета.

  Пора уходить. Тут и заработал-то - чуть.
     
      Гросс потёр плечо под лямкой сумы, оступился, не заметив камня, и налетел на стоящего на дороге человека.

      - Господин Архиус, дело у меня к вам, - староста двинул подбородком и потянул Гросса за рукав.
     
      Горница пахла травами и солнцем. Староста усадил гостя на лавку, сам заходил из стороны в сторону. Гросс безмолвно провожал его взглядом.

      Не стоит пусть и простому Архиусу в мысли лезть. Надо - скажет, а то - до города далеко.

- Дело такое, господин Архиус, - староста помолчал, переступил с ноги на ногу и, будто решившись на что-то, заговорил: Дело такое. Жена моя раньше времени родила. Сына. Утром сегодня. Это когда вы с девчонкой - то...

      Гросс похолодел.

      - Собирались сегодня в город за Оценщиком посылать, да поздно теперь. Не успеет гонец. Туда да обратно - до завтрашнего утра никак. Уж вы бы... господин Архиус. Вы бы...
      - Я, как вы изволили заметить, Архиус, уважаемый староста. Помочь вам не смогу. Сожалею. - Гросс облизнул губы и скользнул взглядом по двери.
      - Господин Архиус, помрёт дитё - то... а я же, я же вас озолочу. Я же... у меня и дядька в Управе, он же вам и...
      - Не могу, никак не могу.

Согласиться - верная смерть. Не согласиться -

      - Да я же тебя... Щщёнок! Да я жжже...

      Тоже.

    Староста побагровел и грохнулся перед Гроссом на колени:

      - Книгой клянусь, не Оценишь - убью! Сын мой, сыночек...
      - Вы же понимаете, я не Оценщик. Ваш сын умрёт, я не смогу ему помочь.
      - А ты попытайся, попытайся только. Вдруг, вдруг... а если... уж я... да на всю жизнь... в ногах ваших...   
     
      Младенец захлебывался криком.

      Торопится от жизни ухватить хоть кусок. Ничего, малец, вместе уходить будем...

      Гросс шагнул к постели с роженицей, открывая пузырек. Дал отпить.
      Пусть поспит, пусть. Легче войти.

    Староста сел рядом с женой, отодвинув одеяло.

      Этот не выпьет - не поверит.
      Всё одно... 
     
      Полуденное солнце беспрепятственно проникало в настежь открытые окна. Пахло пылью. Золотой пыльцой одуванчиков. Ржавым железом от колодезя.

  Пальцы уверенно коснулись тарелочек, дав им прозвенеть ровно вздох. Выбили лёгкую дробь. Ладонь прошлась, разминая в коже невидимые взгляду морщинки, и мощно ударила, заставляя тарелочки взвиться и закричать на разные голоса. И ещё раз. И поток водопадом хлынул в Гросса, наливая его знанием. О 16795 Элая, что родила не вовремя сына честолюбивому 67595 Жарру. "Номер 67595... до исчерпания осталось..." Осталось...

      Запах ржавчины перекрыл всё. Нити Жарра и Элаи переплелись под округлыми лезвиями тарелочек. И ещё раз. Не хватало дыхания. И... вздох!

      В лёгкие ворвался стремительный поток воздуха. И белой нитью влился, переплёлся с ржавчиной, растворил её в себе. И! Вздох. И ещё раз.
     
  Звон исчезал, уступая место привычному голосу: "Номер 1667 бис, до присвоения полного номера осталось..."

  И ещё одному: "Система подтверждает создание Оценщика - звук и дыхание. Заверено ветром и бубном".
     
      И... выдох.

                                                                                                                                                                                       Оценщик
                                                                                                                                                                        Автор: Екатерина Иванова

Странное весеннее происшествие

Дьявол манит золотом, а платит черепками
Не создавайте бед себе своими же руками
Как умею, помолюсь, на кровать прилягу
Самогона нагоню полведра и флягу
Самогон не для питья, буду пятки мазать
Чтобы по лесу гулять, по деревьям лазать

                                                        Автор: Аркадий Мотовилов

Шутка ли, пропал институт!

Без году десятилетие стоял на окраине города крепкий железобетонный корпус, обнесённый столь же крепкой железобетонной оградой — и вдруг в одночасье не стало ни корпуса, ни ограды… Остался только вахтёрский стол и сам дежурный вахтёр, в испуге долго озиравший заросли густого бурьяна, что раскинулись вокруг на месте только что процветавшей научной организации… Множество комиссий и экспертиз разгадывали тайну исчезновения, но одна за другой терпели фиаско.

Институт был обыкновенный: научно - исследовательский. Название он имел тоже вполне обыкновенное: НИИФЗЕП, научно - исследовательский институт физиологии земноводных и пресмыкающихся. Почему бы в самом деле не интересоваться учёным физиологией пресмыкающихся? Ведь знание — сила… Особенно удивляет, как мог исчезнуть институт в разгар своих успехов: в последний год своего существования он выпустил работ вдвое больше, чем за все предшествующие годы…

Научные сотрудники НИИФЗЕПа, старшие, младшие, лаборанты, завлабы, тоже казались вполне обычными людьми. Они ставили опыты над бессловесными тварями, земноводными и пресмыкающимися, устраивали чаепития и сдавали разные отчёты.

В последний год они были деятельны как никогда: защиты диссертаций происходили в институте едва ли не ежедневно.

Место, где стоял НИИФЗЕП, не отличалось аномальной активностью: в небе над ним никогда не исчезали самолёты, смерчей и землетрясений здесь не случалось. Однако факт остаётся фактом: здание НИИФЗЕПа пропало на глазах у двух сотен сотрудников, оставшихся целыми и невредимыми…

Несколько лет спустя двое очевидцев, знавших истинную подоплёку события, открылись автору этих строк.

— Наверно, кроме нас, ещё кто-нибудь знает правду, — предположила бывшая лаборантка института Марина Ермакова. — Но рассказать… разве поверят?
— Всё началось с того, — начал свои «показания» бывший аспирант НИИФЗЕПа Николай Окурошев, — что старший научный сотрудник нашей лаборатории Хоружий, придя утром на работу, обнаружил на своем столе готовый отчёт. Он должен был уже давно написать его и сдать, но всё тянул…

I

Борис Матвеевич Хоружий, старший научный сотрудник пятидесяти трех лет от роду, был рьяным садоводом. Настраиваясь на трудовой лад, он начинал свой рабочий день с подшивки журнала «Приусадебное хозяйство».

Однажды, придя поутру в институт, он увидел на своем столе, рядом с подшивкой, готовый отчёт… Он так растерялся, что сунул в зубы не тот палец и нечаянно отгрыз длинный холёный ноготь мизинца. Испугавшись, что за ним подсматривают, он судорожно обернулся на плотно закрытую дверь и, почувствовав слабость в ногах, боком опустился в кресло.

Несколько минут он просидел в полном недоумении и, наконец опомнившись, нервно и протяжно зевнул.
Кто-то из сослуживцев сыграл с ним странную шутку… втихую подбросил готовый отчёт — с умыслом, подло, как в спину плюнул!..

Отчёт был отпечатан великолепно: на шестнадцати листах прекрасной финской бумаги ни помарки, ни подмазки, ни подтирки. Стиль отчёта был образцом до неправдоподобия…

Борис Матвеевич скосил взгляд на пол и прикрыл отчёт папочкой.

Лаборантка Оля так печатать не способна — разве что под гипнозом… Впрочем, если очень попросить… Так примерно потянулись мысли Бориса Матвеевича по руслу расследования, и спустя минуту сеть новых лабораторных интриг разрослась в его голове до масштабов почти что франкмасонских.

Главные подозрения пали на Ирму Михайловну Пырееву, маленькую, нервную курящую женщину, которую мужчины института злобно и уважительно называли между собой «противотанковым ружьём». Полмесяца назад Пыреева получила новую японскую аппаратуру, однако сама теперь своему приобретению была не рада: держать заморские чудо - игрушки было негде. Потолок в комнате, которой владела Пыреева, часто протекал и климат её грозил любому прихотливому прибору, как болото туберкулёзнику. Единственным заповедным местом в лаборатории, годным для обитания дорогого оборудования, была комната Хоружего…

Лет пять назад, верно оценив обстановку, Борис Матвеевич всеми правдами и неправдами завладел ею. С тех пор вся лаборатория, да что лаборатория — весь отдел побывал у него с поклоном: уникальная комната его, не ведавшая протеканий, вымораживаний и прочих стихийных бедствий, — плодов недомыслия строителей и проектировщиков — виделась во сне любому сотруднику отдела, кому подходил срок браться за отчётные дела. Владея этой замечательной комнатой, Борис Матвеевич приобрёл непоколебимый научный авторитет, внушительное число печатных работ и право на далеко не эпизодические роли в некоторых серьёзных монографиях.

Про себя Хоружий называл свою комнату «скатертью - самобранкой»… Только Ирма Михайловна держалась стойко, ни разу не потревожив Бориса Матвеевича просьбами и предложениями. За это в отделе уважали её по-особому и даже прощали ей презрительные взгляды на просителей Бориса Матвеевича. И вдруг отчётная гроза застала Пырееву врасплох.

Заведующий лабораторией Ираида Климовна Верходеева, готовясь к завершению пятилетней темы, потребовала немедля провести на новой аппаратуре ряд экспериментов. Для этого дела понадобился аспирант Пыреевой Николай Окурошев и комната Бориса Матвеевича…

Именно Ирме Михайловне как никому иному выгодно, чтобы отчёт Хоружего был сдан вовремя, ведь завлаб пообещала ей временные права на комнату Хоружего сразу после завершения его экспериментов. С противной стороны представлять отчёт на этой неделе никак не входило в планы Бориса Матвеевича: прилежность в этом деле грозила ему недельной командировкой в самый разгар весеннего труда на дачном участке.

Итак, неприятельский выпад исходил скорее всего от Пыреевой. Подчинённые Хоружему мэнээс Мясницкий (*), инженер Гулянии и лаборантка Оля вряд ли бы додумались и сумели сыграть с ним столь недобрую шутку. Впрочем, необыкновенность события так ошеломила Бориса Матвеевича, что он вполне разумно подозревал всех подряд: и инженера, и младших научных, и Олю, и шефиню свою, затеявшую, быть может, странную проверку дисциплины труда своих сотрудников; и даже третьего старшего, Елену Яковлевну Твертынину, он тоже стал подозревать, хотя она никогда не была сильна в канцелярской грамоте, а Хоружего недолюбливала просто так, без всяких козней, за его худенькую и чересчур робкую жену.

И вовсе утонул бы Борис Матвеевич в топи безнадёжных размышлений, если бы не раздался стук в дверь.

Хоружий вздрогнул. Дверь раскрылась. На Бориса Матвеевича медленно накатилась куполообразная фигура Твертыниной и замерла прямо над его головой. Хоружий наклонил голову к плечу и, приподняв веки, вопросительно развёл брови в стороны.

— Звонила Климовна, — загудел сверху лавиной голос Твертыниной. — Через час приедет.
— А я как раз сегодня хорошую заварку принёс, — удовлетворенно сообщил Борис Матвеевич; шея его заныла в неестественном изгибе, и он подпёр голову ладонью.
— Боря, а как насчёт отчёта? Если он у тебя готов, я бы по нему… кое - что и у тебя… — Твертынина, конечно, замялась: никому в лаборатории и в голову бы не пришло, что у Бориса Матвеевича может вдруг сам собой появиться отчёт. — У нас ведь из той работы с болотными черепахами в целом…
— Ах отчёт… Тут он, сейчас найду. — Хоружий небрежно пошарил по столу всякие бумаги и наконец отодвинул в сторону маскировочную папочку. — Вот. На прокат до приезда Климовны.

Твертынина подержала отчет за скрепочку и с любопытством заглянула в листы, переворачивая их, как страницы художественного альбома.

— А кто печатал? — поинтересовалась она в легком изумлении. — Уж не ты ли?
— Хм… А вот я… А что? — И Борис Матвеевич весь обратился во внимание.

Ни единой тени не промелькнуло на широком лице Твертыниной, только правый уголок тонких её сухих губ вдруг затрепыхался, словно крылышко комара, увязшего в паутине, и спустя мгновение замер.

«Не её работа,» — решил Борис Матвеевич и равнодушно отвернулся.

В эту самую минуту в тяжелой оторопи пребывала Ирма Михайловна Пыреева. Чуть сгорбившись, она застыла над своим столом. Дым сигареты, тлевшей под самым подбородком в плотно сжатых пальцах, окутывал лицо её и клубился в мелко завитых волосах. Она тяжело, до бледности вокруг век, щурилась, острые, угловатые брови её иногда вздрагивали.

На столе перед ней лежала запись биотоков мозга шишкохвостого геккона (**), который попросту не могло существовать…

Накануне Ирма Михайловна и младший научный сотрудник Люся Артыкова безуспешно пытались наладить новую «методику энцефалографии шишкохвостых гекконов в свободном поведении». На запись постоянно лезла необъяснимая наводка, электроды не желали надежно крепиться на плоской головенке безмолвного существа; да и само оно в этот неудачный вечер отказывалось вести себя «свободно» — лишь уныло приваливалось боком к стенке террариума и безучастно созерцало чужой, застекленный мир… Решили отложить все хлопоты до завтра.

И вот утром следующего дня Ирма Михайловна обнаружила эту необходимую для отчёта запись биотоков на своём рабочем столе. Качество записи пугало своей безупречностью.

Невольно Ирма Михайловна подумывала о подделке, однако гнала эту мысль прочь: подделать столь мастерски все показатели биотоков человеку не под силу. Такого «чистого» результата Ирма Михайловна не встречала даже в работах классиков: прямо хоть сейчас режь запись на любое количество отрывков и клей хоть в статью, хоть в докторскую диссертацию — куда душе угодно.

Более всего настораживала одна странная особенность записи: все указующие пометки были сделаны не от руки — по почерку легко было бы узнать самозванного автора, — а отпечатаны на машинке, вырезаны в виде аккуратных квадратиков и приклеены в нужных местах. Ни Люся Артыкова, ни аспирант Окурошев никогда не отличались столь рафинированной опрятностью.

Ирме Михайловне было не по себе. Она скрупулёзно, с дотошностью злого криминалиста обследовала всю комнату, сантиметр за сантиметром. Сомнений не осталось: кто - то здесь вечером серьёзно поработал, прочистил забитые перья энцефалографа, сделал запись, прилежно прибрал за собой, развесил электроды на планочке, покормил гекконов  — и скрылся…

Ирма Михайловна давила ногтями сигаретный фильтр и, замерев у стола, дожидалась очной ставки с Люсей.

Тем временем Борис Матвеевич начал проверку следующего подозреваемого. Когда в комнату впорхнула лаборантка Оля Пашенская, он с нею поздоровался первым. Будь Оля чуть пособраннее, она сразу насторожилась бы: Хоружий никогда так не поступал. Однако Оля, даже не взглянув на Бориса Матвеевича, машинально ответила ему каким - то неопределённым птичьим возгласом, швырнула на свой стол маленькую заплечную сумочку и присела к телефону.

— Оля, — ласково повысил голос Борис Матвеевич, пытаясь перехватить внимание лаборантки до телефонного разговора. — Ты вот тут… вчера… Черновик отчёта я вроде оставлял. Не попадался он тебе, а?
— Что? Что отчёт? — дёрнулась Оля, не отнимая трубки от уха. — Нет… Какой отчёт?
— Черновик я оставлял, — вежливо повторил Борис Матвеевич.

Оля подумала что-то плохое и угрожающе выставила на Хоружего острую коленку. Это был изведанный приём: Борис Матвеевич растёкся по коленке, как медуза, брошенная на камень.

— Нет, не видела, — последний раз предупредила Оля и отвернулась. — Элька, ты? Что так долго не подходишь? Разбудила?..
— А заявки? — донесся до неё чуть севший, чуть жалобный и совсем примирительный голос Бориса Матвеевича. — Ты их подготовила!
— … Ну да, вчера у Генки…  — Оля, словно отмахнувшись от мухи, указала Хоружему на свой стол. — Там гляньте, я не помню… Нет, Эль, не тебе… И что Алик?

Борис Матвеевич глянул на Олин стол и едва не хлопнул себя ладонью по лбу: заявки были готовы и отпечатаны столь же образцово, что и таинственный отчёт.

                                                                                                                                                         из рассказа С. Смирнов - «Гнилой Хутор»
__________________________________________________________________________________________________________________________________________________________

(*)  Подчинённые Хоружему мэнээс Мясницкий - Мэнээс. Младший научный сотрудник.

(**) биотоков мозга шишкохвостого геккона - Гекконы. Обширное семейство небольших и средней величины весьма своеобразных ящериц, характеризующихся в большинстве случаев двояковогнутыми позвонками, утратой височных дуг, как правило, парными теменными костями, отсутствием теменного отверстия, а также в той или иной мере расширенными ключицами, обычно с отверстиями на внутренних краях.