Одуванчик

.................весенний одуванчик — символ возрождения, обещание того, что, несмотря на все потери, жизнь продолжается. Что все снова будет хорошо. И это может дать мне только Пит. И когда он шепчет мне:
— Ты меня любишь. Правда или ложь?
Я отвечаю:
— Правда.                                                     Китнисс Эвердин

Недосказанность, она никуда не уходит, не пропадает и не исчезает… Она уезжает с тобой за моря, в горы, далеко-далеко, где ты навсегда должен бы позабыть о ней… Недосказанность будит тебя ночью, тревожит в течение дня и просыпается с тобой по утрам. Она не может вырваться из твоего сердца, как бы сильно ты об этом не просил. Почему так? По - моему, будучи смелыми, решительными и сильными  во многом, мы боимся простого? Боимся признаться себе в своих же чувствах, открыть душу человеку, которого любим?! Встречаясь с другими, обнимая их, мы думаем о тех, кому не сказали должного и чью руку никогда не держали…Каждый день, проходя рядом, думаем, когда это пройдёт? Когда перестанем встречаться взглядом, сразу же отводя его прочь..? Мы так горды, что становимся несчастливы… Боимся осуждения и чужого мнения. Отрицая очевидное, остаёмся одни со своими мыслями, мечтами и поступками…
Время, к сожалению, не возвратить; слово, сказанное или не сказанное, также… Но как же хочется это сделать, чёрт возьми! Сказать при встрече: «А знаешь, я так сильно тебя любил…»
Вот только когда наступит эта встреча, через год, два, десять лет или никогда?
Если любишь человека, не важно, успел ты об этом сказать или нет, он всегда будет частью тебя. /И если мы когда-нибудь встретимся, я буду говорить тебе только добрые слова…/

                                                                                                                                         Анна Грос - Проза о недосказанности

Shibari

Когда бы знать на что ты обращаешь взгляд
Наверно выбор мой не был бы так богат
Скорей ты все определяешь чувством
И здесь не сделать ничего, а это грустно

Устав смотреть на все мои мученья
Прочистив глотку, птица снизошла
И отвернувшись как от старого печенья
Не применяя крыльев, тропкой вниз ушла

Как будто встретился с единорогом белым
Но только это был бы счастья час
Я расчерчу себе всю дверь зелёным мелом
Пусть будет эта странность про запас

                                      Птица-надежда
                                                    Автор: Глоткахн

... журналист, одутловатый одуванчик, уже наполовину выбритый ветром перемен, думает длинную и сложную мысль: Гугина можно назвать одним из множества современных куплетистов, занимающихся культуррейдерством. Он, в сущности, читает не свои стихи, а чужие, с перебитыми номерами, перекрашенные в нужный цвет - которые он просто перепродает через юридический механизм пародии. Какая-то дура, польстившись, видимо, на слово "голем", назвала новый проект Гугина "русской либеральной идеей, отлитой в гранате" - и, похоже, сама не поняла, что сказала. А попала в точку. На приватизации и перепродаже можно заработать - но можно заработать и на самом Гугине. Например, сделать на эту тему статью под названием "Всюду Шпенглер".

Третий журналист, дама, вспоминает о тех самых словах про отлитую в гранате либеральную идею, так некстати сказанных ею на фоне "тартараса" и вообще поклепа на революцию. Гугин не оправдал аванса. Ничего, выпишем инвойс…

Девушка по имени Надя в нескольких метрах от импровизированной сцены протирает горшок с чахлым ростком пальмы (в горшке стоят две крохотные красные лошадки из пластмассы) и не думает ни о чём - просто смотрит на эту пальму и лошадок. Почему-то земля кажется ей сегодня особенно чёрной.

                                                                                                    "Любовь к трем цукербринам". Избранное
                                                                                                                                                               Виктор Пелевин

                                                                                                                                                                                         

День. Ночь. Ротация.

Приготовлением пищи занимались женщины, а кругом бегали полуголые, как в цыганском таборе, будущие вожди племени Сиу, к которому принадлежали, как значилось в афише, эти дикие индейцы, показывавшие мне свои томагавки и лассо для ловли лошадей.

                                                                                                                                Гиляровский В. А., Москва газетная

Счастье души утомлённой -
Только в одном:
Быть как цветок полусонный
В блеске и шуме дневном,
Внутренним светом светиться,
Всё позабыть и забыться,
Тихо, но жадно упиться
Тающим сном.

                                Беладонна
                                       Константин Дмитриевич Бальмонт

                                               «...Кто-то летит на запад, кто-то летит на восток, а кто-то летит над кукушкиным гнездом.»

Чёрные ребята в белых костюмах занимались в холле сексом и, прежде чем я успел поймать их на этом, быстренько убрали шваброй все следы.

Они тёрли пол, когда я вышел из общей спальни: трое в скверном расположении духа, ненавидящие всех и вся — время дня, место, где они находятся, людей, с которыми им приходится работать. Когда они в таком настроении, лучше не попадаться им на глаза. Крадусь по стенке — тихий, словно пыль на моих холщовых туфлях. Но у них специальное оборудование, чтобы засечь мой страх, и потому они оборачиваются, все трое разом, глаза блестят на черных физиономиях, как металлические трубки старого радио.

— Вот и Вождь. Отлично, Вождь Швабра. Иди-ка сюда, Вождь Швабра.

Всучили мне в руки швабру и показывают, где надо прибираться, и я иду туда. Кто-то из них шлёпает меня метлой по заднице, чтобы поторапливался.

— Смотри, забегал. Такой длинный, что мог бы сожрать яблоко у меня с макушки, а таскается за мной, как ребёнок.

Смеются, а потом слышу, как они шепчутся у меня за спиной, наклонившись друг к другу. Жужжание чёрной машины, жужжание, в котором звучат ненависть, смерть и прочие больничные секреты. Они не беспокоятся, высказывая вслух свои ненавистные секреты, когда я рядом, — думают, что я глухонемой. Другие тоже так думают. Я достаточно хитёр, чтобы всех дурачить. То, что я наполовину индеец, помогает мне в этой грязной жизни быть хитрым, помогает все эти годы.

Я тру пол перед дверью в отделение, когда снаружи в замок вставляют ключ. По тому, как его поворачивают в скважине — мягко и быстро, словно человек только этим и занимался всю жизнь, я понимаю, что это — Большая Сестра. Она проскользнула в дверь — с ней в отделение прорвалось немного холода, — заперла её за собой. Вижу, как её пальцы оставляют туманный след на полированной стали. Ногти того же цвета, что и губы. Забавно, они такие оранжевые, словно кончик включенного паяльника.

У неё в руках плетеная сумка, какие продают горячим августом на шоссе индейцы племени ампкуа, похожая на ящик для инструментов, с пеньковой ручкой. Она у неё все эти годы, что я провёл здесь. Узор редкий, и я могу видеть, что внутри: ни пудреницы, ни помады — ничего из обычного женского набора. В сумке тысяча всяких вещиц, которые она намеревается использовать сегодня в деле, исполняя свои обязанности: колесики и всякие приспособления, зубцы, отполированные до жуткого блеска, крохотные пилюли, которые отсвечивают, словно фарфоровые, иглы, часовые щипчики, мотки медной проволоки…

Проходит мимо меня, кивает. Я отхожу следом за шваброй к стене, улыбаюсь и стараюсь обмануть все её оборудование — обмануть, насколько это возможно, не давая ей увидеть мои глаза. Если глаза закрыты, они не смогут о тебе много сказать.

                                                                                                                          КЕН КИЗИ - ПРОЛЕТАЯ НАД ГНЕЗДОМ КУКУШКИ (ОТРЫВОК)

ТРАВА

Мы подобны траве, которая больше всего цветет, когда ее больше всего топчут».
                                                                                                               © Вальтер Скотт

Внутри земли, в холодном царстве тьмы,
Заключены невидимые воды,
Они живут без света и свободы
В немых стенах удушливой тюрьмы.
Им снится луг, зелёные холмы,
Журчанье струй на празднике природы,
И горные мятежные проходы,
И блеск парчи на пологе зимы.
В томлении ручьи ползут. Упорно
Ползут ручьи за шагом шаг вперёд
И роют путь в своей темнице чёрной.
И — знаю я! — великий день придёт,
Напор воды пробьёт гранит холодный,
И брызнет ключ торжественно-свободный!

                        Подземные растения — Валерий Брюсов

В те вечера, когда я хлопотала дома, наводя никому не нужный порядок, или бездумно наблюдала за перипетиями жизни героев сериала, устроившись на диване с чашкой чая, или читала сказку дочке, они вот так же смотрели друг другу в глаза, едва уловимо соприкасаясь  кончиками пальцев. Они были вот так же поглощены разговором, в котором каждое слово  имело скрытый смысл, и этот смысл заключался в словах: «Я тебя люблю». Потом они вставали и уходили туда, где могли слиться в близости, полной нежности и страсти, одухотворенной чувством.

Они прекрасны.

За стеклом – другой мир.

Я никогда не попаду туда, невзрачная, серенькая, никудышного росточка, всегда одетая как с чужого плеча, неловкая, стеснительная, глупая. Жена, которую никогда никому не представляют, так она неважна. Еще споткнется на ровном месте, или скажет невпопад нелепицу. Жалкая, как некрасивый ребенок, которого сторонятся другие дети.

Я как раз  такой ребенок.

Когда мои родители еще были вместе, до их развода, я часто оставалась в одиночестве в гостях.  Другие девочки и мальчики затевали игры и возню, смеялись и шумели, пока взрослые сидели за столом, а я одиноко листала какой-нибудь художественный альбом в уголке дальней бабушкиной комнаты, стараясь никому не мешать и не привлекать ничьего внимания.

Может быть, только может быть, если бы мои родители остались вместе, я выросла бы другой – изящной, нежной, склонной к романтическим увлечениям, легкой, женственной. Но они развелись, когда я пошла в первый класс, и мы с мамой остались вдвоем.

Наверное, было бы лучше, если бы я и провела всю жизнь, созерцая сотворенную другими людьми красоту, описывая ее, внося в каталоги – я стала искусствоведом. Мне не дано быть супругой и матерью. Мое место в жизни – под фикусом с пыльными листьями, с тяжелой богатой книгой, пристроенной на обтянутых старомодными чулками коленях. Мечтать, фантазировать, мучительно краснеть по пустякам, накрепко зажмуриваться в метро, когда напротив оказывается красивый мужчина - вот это мне знакомо.

Но появился Андрей, и я ненадолго выбралась из тени.

Отец не исчез из моей жизни. Он заботился обо мне с безопасного  расстояния, исключавшего излишнее общение с моей матерью. Его вторая жена, рассеянно-добрая красавица, не возражала против наших с отцом встреч и его участия в моей скучной жизни. У ее любимого мужчины была страшненькая дочка от первого брака,  и она приняла ее как некую, не существенную, часть его жизни.

Именно она устроила меня секретарем в издательство, где я познакомилась с Андреем, и сыграла, таким образом, определяющую роль в моей судьбе.

С первого же свидания с Андреем, или даже раньше, с того самого мига, когда он заговорил со мной на шумной вечеринке для сотрудников издательства по случаю Нового года, я пропала. Пропала, потому что во мне проснулся дикий страх потерять его. Упустить. Остаться одной, разделив судьбу матери. Потому что моя мать неудачница. Самое ужасное для меня – стать такой же, как она, разведенной матерью-одиночкой, поглощенной суетой, с кое-как причесанными волосами и обидой на недобрый мир.

Я знаю – я все еще жена Андрея именно поэтому.  Я всегда на все согласна. Самое большее, на что у меня хватает пороху – ворчать из-за какой-нибудь чепухи. Я сама себе отвратительна, когда  начинаю брюзжать, превращаясь из унылой женщины в противную старушку.

Мне хочется крикнуть Андрею: «Я тебя люблю! Обрати на меня внимание, умоляю!» Но я  не ко времени завожу разговор о том, что нужно поехать в торговый молл за МКАД на распродажу уцененных товаров, хотя Андрей на моих глазах собирается куда-то по своим делам. Я не говорю, что не раз глубоко ночью, когда он спал рядом со мной, мне дико хотелось дотронуться до него первой. Но я всегда жду, когда в нашей постели он потянется ко мне, чтобы на несколько минут нас подхватила холодная волна механической близости, лишенной хоть какого-нибудь тепла. Я просто оказываюсь под рукой. Очень, очень редко.

Один раз во время тоскливой ссоры я, сглатывая слезы, выговорила: «Я же родила тебе дочь!», но вместо умиления Андрей расхохотался.

Он прикрыл чудесные зеленоватые глаза рукой, пытаясь сдержать смех, но не удержался. Его смех был смехом совсем молодого мужчины, уверенного, что мир полон любви, а все препятствия к счастью – преодолимы. Рядом с ним я была неуклюжей дальней родственницей из провинции, сверх меры загостившейся у перебравшегося в столицу племянника. Родила дочь! Да ему бы любая родила, красивому, остроумному, ставшему одним из первых людей в том же огромном издательстве, где мы познакомились.

                                                                                                                                                  "Маленькая женщина в тени" (Отрывок)
                                                                                                                                                          Автор: Кора Персефона