Судьбой в цветастом платье
С утра садимся мы в телегу... Пушкин А. С.
К моей телеге я привык,
Мне и ухабы нипочём…
Я только дрогну, как старик,
В холодном воздухе ночном…
Порой задумчиво молчу,
Порой отчаянно кричу:
— Пошёл!.. Валяй по всем по трём.
Но хоть кричи, бранись иль плачь —
Молчит, упрям ямщик седой:
Слегка подстёгивая кляч,
Он ровной гонит их рысцой;
И шлёпает под ними грязь,
И, незаметно шевелясь,
Они бегут во тьме ночной.
В телеге жизни
Автор: Яков Полонский
Тимофеева Софья - Невечерняя - цыганская нар. песня - хф - Живой труп - реж. В. Венгеров - 1968 год
Крохотов жил ровно посерёдке жизни — ни шатко ни валко.
И всё в нём было крохотное: мелкие черты лица с беспокойными ноздрями, напряжённые ручки, глаза, полуприкрытые вздрагивающими веками.
И интересы у него были маленькие: разузнать в каком магазине масло дешевле, да в каком секонд - хенде выбросили приличный недорогой товар.
А как же иначе?
Одинокому небогатому 50 - летнему холостяку всё надо знать, всё уметь, чтоб и на случай простуды банка с малиной была заготовлена, и краны в старенькой однушке не протекали, да и вообще жизнь с путей не сходила бы.
Служил Крохотов почтальоном в районном отделении, к своей работе привык, но думал о ней иронично:
«Служил Гаврила почтальоном, Гаврила почту разносил».
Судьба, словно доведя Крохотова до определённого уровня, положила свою мягкую, но властную ладонь ему на макушку, прошептав:
«Дальше — низ-з-зя-я!», и Крохотов подчинился.
Он вообще был покладистым, за это и ценили на службе.
Бывало, отработает свой участок, вернётся в отделение, а его цап - царап:
— Крохотов, мне ребёнка вести к врачу, разнесёшь за меня? Тут немного. Спасибо. Ты — единственный! Таких, как ты, в природе нет!
— Крохотов, голова что-то болит, и дочка с внуками должны прийти. Надо приготовить что - нибудь. Выручи, а? Крохотов, цены тебе нет! Клянусь, дай только с делами разберусь, лично тебе невесту подберу. Какой мужик пропадает! Золото!
— Крохотов, завтра возьми и мою стопку, будь другом! Родственники на дачу пригласили, неудобно отказываться. Мой участок небольшой, быстро управишься.
И Крохотов соглашался. Кротко, безропотно.
Кто-то не волен зажечь свет,
Кто-то не в силах сказать нет,
Радугою стелется судьба - змея,
Пожирает хвост, а в глазах лёд,
А в груди страх, а в душе тоска,
Больно ей, больно, да иначе нельзя,
Да только…
Пока жива была мать, Крохотов не чувствовал одиночества.
Совершенно непонятно, в чём выражалась их общность, оба были донельзя молчаливы, но видно, и вправду есть какие-то узы, связывающие родных по крови людей.
Придя домой, Крохотов садился ужинать, и чаще всего мать подавала ему любимый суп с сыром и луком, обильно сдобренный перцем, в меру густой и очень горячий.
Едва сдерживая нетерпение, он начинал есть, а мать усаживалась напротив и смотрела на него.
И тонкие лучики - морщинки расходились от её глаз к вискам.
Потом они пили чай непременно с вареньем из слив - мирабелек.
Крохотов любил эти маленькие солнечные плоды с тонкой кожурой.
Жениться Крохотов не мог по причине перенесённой в детстве свинки.
Но странно — рок, так нелепо и зло подшутивший над ним, будто скинул волнение, сладкое замирающее ожидание любви.
«Нельзя, так нельзя», — кротко, безропотно согласился он с судьбой и даже вздохнул облегчённо.
Не будет всепоглощающей радости, но ведь и ревности, и нервов, и страданий тоже не будет.
«Разве нам ещё кто-то нужен? Разве нам плохо?» — утешал Крохотов мать.
И она, быстро встряхивая головой, отвечала, что нет, конечно же, никто не нужен.
А потом Крохотов остался один.
И сам готовил себе сырный суп по маминому рецепту, а мать смотрела на него с портрета на стене, и взгляд её был спокойным, таким, каким никогда не был при жизни.
Будто она радовалась, что покинула, наконец, эту комнату, где тиканье часов отзывалось в пульсе.
И Крохотов свыкся с мыслью, что матери нет, так же, как ранее привык к её существованию.
А затем он привык каждый день начинать с уборки.
Сырость упрямо просачивалась сквозь игривые лепные завитушки на потолке, оседала зелёной плесенью в углах, брызгала чернецой на стены.
Крохотов — раз - два! — разогнулся, взял влажную тряпку! — шуровал по стенам, стирал абстрактные плесенные рисунки!
Но всё без толку! В сырость будто вселился бес рисования.
С дьявольским усердием она покрывала стены узором из зелёной, жёлтой, чёрной, серой и красноватой плесени.
Одинокий человек вел неравный бой, и сырость медленно, но верно брала новые высоты. Запах её витал повсюду.
Иногда Крохотову казалось, что плесень врастает в него, и становилось липко и неприятно.
Однажды Крохотова в очередной раз попросили разнести почту на чужом участке.
Но корреспонденции было много, он не надеялся, что успеет всё засветло.
На 1-й Северной улице в угловом доме за дверью 36-й квартиры послышались частые шаги и детский голос произнёс:
— Кто там?
— Вам бандероль, — буднично отозвался Крохотов. — Дома взрослые есть?
— Мама, — деловито ответили из-за двери. — Она сердитая.
— Зови! — распорядился Крохотов.
Его дело маленькое: пришёл - передал - расписались! А там пусть продолжают сердиться дальше.
Фиолетовая дверь осторожно отворилась.
Из неё вначале показался чумазый острый нос, затем два любопытных чёрных глаза и, наконец, фигурка девочки лет пяти в длинном разноцветном платье.
Сзади неё стояла высокая женщина с красивым, но каким-то недовольным лицом, словно у неё болел зуб.
Одета она была так же, как дочь, в длинное, но уже цветастое платье.
«Цыгане, что ли?» — промелькнуло в голове Крохотова.
И словно в подтверждение его догадки, женщина резко что-то сказала девочке, и почтальону показалось, будто слова её рассыпались горстью мелких камней.
— Вам бандероль, — повторил уже матери Крохотов.
Женщина продолжала смотреть на него, не мигая.
— Это не нам, — сказала она тихо. — Это хозяйке, наверно. Мы гости.
— А хозяева где? — Крохотов посмотрел на бандероль: Мурзаева И. К. — Бандероль на её имя.
И вдруг показалось, что от ног его поднимается странное тепло.
Женщина говорила с неясным акцентом.
Слова она произносила правильно, ни разу не допустив грамматической ошибки, и в то же время каждое из них было словно в капсуле незнакомой речи.
Так бывает порой, когда человек хорошо владеет чужим языком, но всё же обкатывает слова так, как привычно родной речи.
— Вы можете расписаться в получении? — спросил Крохотов. — Когда они придут, тогда и передадите. Или хозяева уехали надолго?
— Нет, — помотала головой женщина. — Вечером придут. Оставьте.
Смутная опаска промелькнуло в душе почтальона.
«Лучше бы вернуть бандероль напарнику, пусть сам разбирается».
Но почему-то сладко отяжелели веки.
«Сморило меня никак?» — успел подумать он и почувствовал, как ноги его становятся ватными…
Очнулся он на полу в кухне.
Спину уютно подпирал какой-то мешок, а цыганка сидела напротив, разложив вокруг себя голубую цветастую юбку.
Девочки не было.
— Не бойся, — засмеялась она и протянула Крохотову маленький тёмный стакан, наполненный зеленоватой жидкостью. — Пей!
Он покорно выпил. Жидкость была пахучая, пряная на вкус и очень терпкая.
Мгновенно стало горячо.
— Это зверобой и ещё много чего. Не бойся, — повторила она. — Плохо не будет. Меня Айна зовут. Знаю, зачем пришёл.
— Я - я?! — пролепетал Крохотов.
— Молчи! — цыганка так резко повела рукой, что он отдёрнулся. — Смотри на меня. Слушай!
Плесень уйдёт! Тоска уйдёт. Женщину вскоре встретишь. Хорошую. Не старую ещё. Но детей не будет. Ни к чему они вам. Женись на ней. Она — соль и мёд в твоём доме будет.
Ей доверишься, холод уйдёт. Жить будете долго. Сами себе и дети, и взрослые. И на жизнь будешь смотреть веселее.
Но смотри, не пропусти.
Иди.
— Я-я, м-м, — мекал Крохотов, растерянно озираясь кругом.
— Иди! — Айна сунула ему в руки бандероль. — Вернёшь напарнику. И не разрешай на себе ездить. Уважения не будет.
Она помогла ему подняться, вывела в коридор и так же резко вытолкнула за дверь.
Девочка стояла у стены и щурила глаза. Она уже не была чумазой, и волосы её были заплетены в две тяжёлые длинные косы.
— Дае? (мама) — тихо сказала она.
— Со мАнгэ тэ кирА? (что мне делать ?) — почти сразу же ответила женщина и как-то сникла.
Крохотов не помнил, как он очутился дома. Будто какая-то сила перенесла его на кровать.
Он не помнил ничего и, не переодеваясь, провалился в сон, прижимая к себе злосчастную бандероль весом в 433 грамма.
На следующее утро он проснулся посвежевшим. Голова была ясной, ноги не подкашивались.
Лишь во рту был слабый пряный привкус, как будто долго настаивали чёрный перец с какими-то травами.
Как живётся одинокому почтальону? Кротко, безропотно (отрывок)
Автор: Ляман Багирова (Грандастер)
