Не похищенная ..  Ничья..

Взгляд безразличный и усмешка на устах.
Кругом покой. Надежд несбывшихся лишь прах.
Развеет ветром все наивные мечты.
Здесь только тени. Далеко от суеты.
Переживания, эмоции. Зачем?
Теперь лишь сумрака навечно мрачный плен.
И сожаленья в прошлом, канули во тьму.
Сама не знаешь: так зачем же? Почему?
И за спиной два чёрных словно смоль крыла.
А ведь, когда - то девушкой простой была.
С огнём в глазах, слегка наивна и юна.
Как в первый раз безумно страстно влюблена.
Но в спину больно близких воткнуты ножи.
Ты так устала от притворности и лжи.
И безысходностью звала к себе петля,
А мир с проблемами не важен для тебя.
И только ветер друг тебе и брат родной,
Разделит муки и страдания с тобой.

                                                                            Девушка из сумрака
                                                                        Автор: Надежда Кетрарь

Сегодня я поняла, что твоё сердце не принадлежит никому, кроме неё.

     Но, это не ревность, нет. Я не понимаю этого: ведь если ревнуешь – значит, не доверяешь, если не доверяешь – значит, сомневаешься, если сомневаешься – то это не любовь, а просто желание обладать. А если это не любовь – то зачем ревновать?

     Прощай.
     Я люблю тебя».

     Джонни задумчиво закурил.

     После завтрашнего заката он не увидел меня. И потом. И ещё спустя. Он начал волноваться. Письма больше не приходили. Нищенка тоже куда-то исчезла, хотя Джон даже и не заметил.

     Он, безумствуя, рыскал по городу, пытаясь найти меня. Не спал по нескольку суток.

     И вот, однажды, мы повстречались.

     Он широко раскинул объятья, но я холодно отстранилась. Там где есть другие женщины, нет места мне.

Привет, Джон. Нам больше не стоит видеться. Не плачь, Джон. Жизнь очень сурова, но на то ты и Святой, чтобы быть сильным. Не отчаивайся. Ты знаешь, что одно твоё желание – и многие другие встанут на моё место, рядом с тобой.

     На следующий день Джон сошёл с ума. Он пытался объяснить всем, что он потерял, но не мог объяснить ни одним словом мою внешность или мою сущность. В конце концов, он и сам позабыл, что именно он потерял, помнил лишь невероятно тёплое обволакивающее чувство.

     Я узнал потом, что он повесился в больнице. Мне его ничуть не жаль. Я жестокосердна, как Вселенная у которой нет сердца, бездушна, как вакуум космоса.

     Не он был первым, не ему суждено быть последним; моя судьба не завершится даже в Свете Конца Миров, я буду последним, что останется в этой вселенной, я была первой, от начала и до конца времён.

    Я есьм Альфа и Омега, я была и гряду.

    Многие девушки и юноши добиваются моей улыбки, поэты всего мира слагают стихи и поэмы в мою честь, величайшие композиторы вдохновляются тем временем, что мне отпущено, когда я мягко обволакиваю своей бархатной красотой половину планеты.

Моё царство – мир полутонов, прикосновений, царство дымки и самое благородное вино становится ароматнее, если я посмотрю на него. Я могу быть кромешно - чёрной, я могу быть светлой как день. Когда я неслышно вхожу в Город, он зажигает свои огни, преклоняясь перед моей красотой.

    Но – довольно масок и притворства. Потому что Я – Ночь, Ничья Невеста.

                                                                                                                                                             Ничья невеста (Отрывок)
                                                                                                                                                                 Автор: Вадим Галёв

Возри на виноградарей свои 

Будущего нет, будущее страшно.
Собирает медленно смерть твои следы…
Холодно, до зла, лица искажаются,
Воском пахнут руки и цветы.

Не живёшь, а пишешь – по живо - му.
Для тебя тут, видно, НЕТУ МЕСТ!
Просто, невзначай, – за словом слово…
Голова, надетая на крест.

                                                              Голова одетая на крест
                                                             Автор: Евгений Минаев

Император Павел — первый из государей, до торжественного въезда в Москву, оставался в Петровском дворце, построенном Екатериной II.

После приезда императора в Петровский дворец, был назначен особый день для принесения поздравлений.

Митрополит Платон, когда их величество вышли принимать поздравления, сказал краткую речь с лицом, по тогдашнему его болезненному состоянию, бледным и страждущим, но светлым и сильным голосом, с особенным чувством.

Император был до того растроган, что закрыл лицо и заплакал, за ним заплакала императрица и во всём собрании разве десятый человек не плакал.

— Преосвященный, — громко сказал Павел Петрович, отирая слёзы, — не забыл я, сколько обязан вам, и признательность свою покажу перед светом.

В тот же день император прислал митрополиту Платону Андреевский орден.
Торжественный въезд в Москву состоялся 29 марта в вербное воскресенье.

Въезд отличался великолепною пышностью, но, по отзывам очевидцев, обошёлся не без курьёзов.
В церемонию наряжены были все придворные чины — камергеры и камер - юнкеры.

Не привыкшие к верховой езде, они представляли из себя пресмешные фигуры.
Многих лошади завозили куда хотели, и эти изящные царедворцы теряли свои ряды и производили путаницу в шествии.

В этот день стоял большой мороз, и это случайное явление много повредило парадности и стройности шествия. Многие из придворных оказались в пресмешном, но в тоже время жалком положении: некоторых из них положительно приходилось снимать с лошадей, окоченевшими от холода.

Отличительною особенностью торжественного въезда императора Павла было и то, что в нём участвовали все чиновники, военные и штатские, которые, одетые в оригинальные мундиры того времени ехали по два в ряд, что составляло длинную предлинную линию.

Сам император ехал один верхом.
Несколько сзади его ехали два великих князя, Александр и Константин Павловичи.

Затем, в золотой карете, государыня императрица.
Тысячные толпы народа приветствовали батюшку - царя и матушку - царицу.

Торжество коронации произошло 5 апреля, в первый день святой Пасхи.
В Успенском соборе тысячи лампад и свечей таинственно мерцали и отражались на ликах святых старинного письма.

Обряд коронования начался. Кроме других императорских регалий, Павел Петрович возложил на себя ещё далматик, одежду, которую древние цари надевали на себя сверх кафтанов при венчании на царство.

Уже после далматика император возложил на себя порфиру.(*)
По совершении обряда коронования, император сел на своём престоле и подозвал к себе императрицу.

Мария Фёдоровна, приблизившись к императору, стала на колени.
Павел Петрович, сняв с себя корону, прикоснулся ею к голове императрицы и корону опять возложил на себя.

Немедленно подана была меньшая корона, которую император и возложил на голову императрицы.
Затем на неё возложен был орден святого Андрея и императорская мантия.

По рассказам некоторых из современников, император Павел сам вошёл в святой алтарь для приобщения святых тайн и, как глава церкви, сам взял со святого престола сосуд и таким образом приобщился.

Те же современники обставляют коронование Павла Петровича следующими любопытными подробностями.
При короновании присутствовало немало членов императорской фамилии женского пола, которые все были в цветущих летах и замечательной красоты.

Кроме императрицы Марии Фёдоровны, присутствовали великие княжны: Елизавета Алексеевна, Елена Павловна, Мария Павловна и Екатерина Павловна. Все они были одеты в белые платья, что, конечно, производило ещё более сильный эффект.

Рассказывают, что митрополит Платон, когда растворялись царские врата и государю нужно было идти к миропомазанию, выйдя из алтаря, отступил назад, как бы поражённый блеском августейших красавиц и затем, обратившись к государю, сказал:

— Всемилостивейший государь, воззри на вертоград (**) сей, — и повёл рукою, указывая на присутствующих.

Входя в алтарь для принятия святой Евхаристии, Павел Петрович забыл снять меч.

Митрополит Платон обратил на это внимание государя и сказал:

— В этом святилище мы приносим бескровную жертву, всемилостивейший государь, сними меч, который ты теперь имеешь при себе.

Император тотчас же снял меч.

По совершении чина коронования, император, стоя на престоле, во всеуслышание прочитал фамильный акт о престолонаследии, где он, между прочим, первый из русских государей, официально называет себе главою церкви.

По прочтении акта, император через царские врата вошёл в алтарь и положил его на святой престол в нарочно устроенный серебряный ковчег и повелел хранить его там на все будущие времена.

В чине коронования от духовных лиц первенствовал новгородский митрополит Гавриил и московский — Платон. Роль первенствующего не всегда принадлежала митрополиту Гавриилу; в этой роли он менялся в разное время церемонии с митрополитом Платоном.

В торжественный день своей коронации император Павел издал три замечательнейших узаконения: учреждения об императорской фамилии, установление о российских императорских орденах и акт о престолонаследии.

Коронация ознаменовалась большими пожалованиями чинов, орденов и крестьян.

В числе многих других получил 1000 душ крестьян и генерал - майор Похвиснев.
Всего роздано было во все время празднеств более 82000 душ крестьян.

                                                                                                                               из романа Гейнце Н. Э. - «Коронованный рыцарь»
___________________________________________________________________________________________________________________________________________________________

(*) Уже после далматика император возложил на себя порфиру - Длинная пурпурная мантия — символ власти монарха, парадное церемониальное одеяние монарха.

(**) Всемилостивейший государь, воззри на вертоград сей -  Вертоград — устаревшее название виноградника.

Она так хотела спать ...  (©)

Она так хотела спать... И, иногда, почти проваливалась в эту сладкую дрёму, но включённый телевизор не давал ей это сделать.

Соловьёв заставлял её прояснять сознание и она вслушивалась в его умные и интересные рассуждения.

Она обожала и его, и его передачу. И думала.

Вот если бы в стране было побольше Соловьёвых, проблем бы не было ни каких. России нужны умные люди. Болтунов много, а умных единицы.

Сколько же нужно ума, чтобы так непринуждённо вести политическую беседу. Чтобы не напрягаясь, отвечать на любые вопросы. Чтобы быть в курсе всего и не один раз, а каждый день.

  Вызовы, которые нам бросают, требуют идеологических ответов - сказал наш Президент.

                                                                                                                                                                          России нужны умные люди
                                                                                                                                                                       Автор: Валентина Гидлевская

Я остановился и смотрел, бессмысленно и неподвижно.

Было в душе только тупое отвращение и какая - то тошнота. Странно запомнились, вытесняя чудные глаза Прасковьи, эти жалкие мешки её грудей, в страдальческом безразличии открытые взорам.

Страшно усталый я лежал на кровати. В душу въедался оскоминный привкус крови. Жизнь кругом шаталась, грубо - пьяная и наглая.

Спадали покровы. Смерть стала простою и плоскою, отлетало от крови жуткое очарование. На муки человеческие кто - то пошлый смотрел и тупо смеялся. Непоправимо поруганная жизнь человеческая, — в самом дорогом поруганная, — в таинстве её страданий.

И вечно, вечно сжимайся, жди без конца, дави желание бешено броситься навстречу!

Пришёл Мороз. Возбуждённый, с вздувшеюся багровою полосою поперёк лица. Он пил чай, жадно жевал булку. И, смеясь, рассказывал:

— Вьётся надо мною, всё хочет достать нагайкою. А я в канавку втиснулся и лежу. Видит, не выходит его дело, — хочет лошадью затоптать. А живая тварь, лошадь - то, не желает ступать на живого. Стал он меня тогда с лошади шашкою тыкать, — проколол бок. Пальто вот всё изрезал. Ну, да не жалко: старое.
— Что старое?
— Пальто.
— Пальто?.. Мороз, голубчик!

Я расхохотался, вскочил и стал целовать его милое скуластое лицо.

— И сильно он вам пальто попортил? Вот негодяй! Давайте посмотрим. Да кстати и бок.

Глубоко изнутри взмыл смех и светлыми струями побежал по телу. Что это? Что это? Всё происшедшее было для него не больше как лишь смешною дракою! Что в этих удивительных душах! Волны кошмарного ужаса перекатываются через них и оставляют за собою лишь бодрость и смех!

На боку оказалась царапина. Мороз сел зашивать просечённое пальто.

Пришли Наташа, Дядя - Белый, другие. Кой - кого не хватало. Пили чай. Рассказывали о пережитом. Что - то крепкое и молодо - бодрое вырастало из ужаса. То чёрное, что было в моей душе, таяло, расплывалось, недоумевая и стыдясь за себя.

От хохота было тесно в комнате. Осетин Хетагуров рассказывал своим смешным восточным говором, как он из чащи вскочил на лошадь к стражнику, выбросил его из седла в снег и ускакал. Желтоватые белки ворочались, ноздри раздувались. Странно было на его гибкой, хищной фигуре горца видеть студенческую тужурку.

— Пачыму вы смэетесь?

Он с недоумением оглядывал нас, и глаза при воспоминании загорались диким, зеленоватым огнём. Милый Али! Я помню, как в октябре он один с угла площади вёл перестрелку с целою толпою погромщиков. И все какие милые, светлые! В одно сливались души. Начинала светиться жизнь.

Вышел из своей комнаты Алёша, сидел и почтительно слушал.

Я написал воззвание. Наташа и Мороз ушли печатать. Уходя, Мороз улыбнулся и крепко тряхнул мою руку.

— А что, Сергеич! Скучно будет жить на свете, когда придёт этот самый наш социализм!

Приехал доктор Розанов. Сразу все оживились. Почувствовалась властная, уверенная рука.

Его усиленно разыскивают, грозит ему недоброе. Но он приехал. Только бороду сбрил и покрасил волосы. Это смешно: огромная голова на широких плечах, глубоко сидящие зеленоватые глаза, давняя хромота от копыт казацкой лошади, — кто его у нас не узнает?

Он две недели владел городом. Черносотенцы называли его «ихний царь».

Раньше он мне мало нравился. Чувствовался безмерно деспотичный человек, сектант, с головою утонувший в фракционных кляузах. Но в те дни он вырос вдруг в могучего трибуна.

Душа толпы была в его руках, как буйный конь под лихим наездником. Поднимется на ящик, махнёт карандашом, — и бушующее митинговое море замирает, и мёртвая тишина. Брови сдвинуты, глаза горят, как угли, и гремит властная речь.

Я не мог решить, правильно ли он действует, я ничего не понимал в закрутившемся вихре. Но его стальная воля покорила меня, как и всех, я слепо шёл за ним. Спокойно и властно он мог всех нас послать на смерть, — и мы бы пошли и верили бы, что так нужно.

И вот он теперь приехал.

— Иван Николаевич, это безумие!
— Скажите - ка лучше, что у вас там в комитете наерундили? Совсем меньшевистские повадки. Это всё вас Наташа мутит.

                                                                                                                                                              из повести Викентия Вересаева -  «К жизни»

Вот мальчики иных веков (© ?)

Когда б я уголь взял для высшей похвалы —
Для радости рисунка непреложной, —
Я б воздух расчертил на хитрые углы
И осторожно и тревожно.
Чтоб настоящее в чертах отозвалось,
В искусстве с дерзостью гранича,
Я б рассказал о том, кто сдвинул мира ось,
Ста сорока народов чтя обычай.
Я б поднял брови малый уголок
И поднял вновь и разрешил иначе:
Знать, Прометей раздул свой уголёк, —
Гляди, Эсхил, как я, рисуя, плачу!

                                                                     Ода Сталину (Отрывок)
                                                                    Поэт: Осип Мандельштам
___________________________________________________________________________________________________________________________________________________________

(*) Гляди, Эсхил, как я, рисуя, плачу! - Эсхил (около 525 до н. э., Элевсин — 456 или 455 до н. э., Джела, Сицилия) — древнегреческий драматург. Из аристократической семьи. Жил в Афинах, был посвящён в Элевсинские мистерии, затем обвинён в разглашении в своих трагедиях культовых тайн, впоследствии оправдан.
____________________________________________________________________________________________________________________________________________________________

«Вальсъ тридцать девятого года». 23 Аνгуста. Пактъ Молотова - Риббентропа.

Константин Колычёв, двадцати шести лет, был совершенный инвалид, в чём душа держалась: ему регулярно грозились отнять ногу (и всякий раз спасали), кожа у него была именно та, что называется пергаментной, лицо треугольное, дробящееся и рассыпающееся от постоянных кривых усмешек.

А похож он был то ли на политического ссыльного в Якутске десятых годов, как их описывали в партийных мемуарах, то ли на так и не выросшего мальчика из горьковских очерков про всякие подвальные страсти - мордасти.

По вечерам Колычёва лихорадило, он не мог лежать, ему хотелось двигаться и говорить. Он шатался по коридору на костылях, задирал сестёр, на него не обращали внимания – потому, вероятно, что уже списали; но он был живуч.

– Санитар, – позвал он однажды. – Вы, вы. Подойдите. Вы мне можете морфия достать?

Про морфий было, конечно, сказано для затравки разговора. В коридоре были больные, да и какой морфий, откуда?

– Вы производите впечатление юноши просвещённого. Как вас сюда? Вы действительно сын Гвирцмана из Склифа?

Миша не отрёкся.

– Почему же он вас сюда послал? Набираться опыта? Это хорошо, полезно. Врачу на войне всегда лучше.

Миша тогда не стал расспрашивать его про войну, хотя Колычёв заговаривал о ней часто. Это была его идея фикс, пунктик.

У лёгочных больных, знал Миша, такой пунктик есть непременно, и ещё они часто озабочены эротикой – какие - то бугорки в мозгу. Он об этом читал в одной из отцовских кабинетных энциклопедий.

Но про эротику Колычёв с ним пока не разговаривал, а про войну – случалось.

Собственная обречённость, видимо, заставляла его фиксироваться на чужой. Он был из тех, кому можешь рассказать про себя всё: потому, наверное, что никому не расскажет, умрёт не сегодня завтра. Но Колычёв не умирал, и его даже выписали. Он позвал Мишу заходить, и Миша зашёл.

Тут стал ему открываться невероятный мир, который был вроде и близко, но никто о нём не знал, потому что все ходили по поверхности.

Плёнка была весьма тонкой, и провалиться не составляло труда.

У Колычёва собирались совсем не те поэты, которых Миша привык видеть в институте. Читали они явно хорошие, но непонятные тексты, по большей части слишком простые: иногда это были детские стихи, иногда – отрывки прозы, сочинённые словно идиотом, с чересчур простым синтаксисом и непривычными названиями привычных вещей.

Это была не заумь, а что - то после зауми, как будто в стране победили заумники и насадили свой язык, но у людей ещё оставался прежний, и потому они говорили на странной смеси обывательщины и всяческого дырбурщила.

Было понятно, как это сделано, и идея казалась привлекательной, но сам текст не впечатлял, то есть действовал только на ум.

Бывал у Колычева кинохудожник, приносивший записки о Средней Азии, где половина слов была непонятна из - за среднеазиатского колорита.

Бывал экскурсовод, писавший только в жанре экскурсии, тоном гида описывавший визит в булочную, в Парк культуры, в уборную.

Миша не читал ничего своего и в обсуждениях старался помалкивать. Иногда, если Колычёв был один, он показывал ему кое - что из ифлийского (*) творчества и стыдно радовался, когда Колычев всё это разносил.

– Послушай, какая бесподобная мерзость: «Такая точность, что мальчики иных веков, наверно, будут плакать ночью о времени большевиков»!(**)
– Он писал это честно, – сказал Миша слишком твёрдо для трезвого, и было, увы, слышно, что он старается говорить именно твёрдо.
– Ну конечно, честно! – хихикал Колычёв, дробясь и рассыпаясь. – Это и есть самое гнусное, что абсолютно честно! Если бы он сказал это за деньги, я бы первый восхитился. Искусство добывать деньги – не последнее и по крайней мере почтенное. А он – искренне! И ему никогда ничего за это не обломится, потому что они по - своему как раз порядочные люди. Они платят тем, кто честно зарабатывает, а не тем, кто хочет дойти до Ганга.

Колычёв одной ногой уже стоял за чертой, а потому всё, что касалось войны, смерти и неудовлетворённой страсти, было ему близко и родственно. Он в этом понимал. Он всё чаще терял сознание и в эти минуты, видимо, что - то видел.

–  Война будет обязательно, – говорил он, – и скоро. Без войны из всего этого нет вовсе никакого выхода. И заметь, что они подбираются с разных краёв. Он пробовал в Испании, не вышло, там потушили. Все, кто видел эту неудачу, были виноваты. Он попробовал на Халхин - Голе. Тоже не получилось, потому что взяли и победили, а противник оказался тьфу. Тогда он зашёл в Финляндию. С Финляндией было чуть лучше, но здесь, наоборот, тьфу оказались мы.

– Всё глупости, – не очень уверенно говорил Миша. – Если бы так хотели войны, не было бы пакта.

– Дурак, – беззлобно говорил Колычев. – Пакт ему нужнее всего. Они сейчас договорятся и вместе будут делить мир. Ты видел когда - нибудь, чтобы мы поддерживали приличного человека? Только людоедов. И здесь глубокая мысль. Все оттого, что мы не верим в чистую любовь. Мы можем поддерживать только корысть, а корысти ради нас любят только сволочи. Мы и Гитлеру нужны только ради хлеба. Сырья у нас вагон. Это будет гораздо хуже, чем война с Гитлером. Это будет война вместе с Гитлером, и слава Богу. После неё нас точно не будет. Мы вскочили на тонущий корабль, не буду тебе говорить, как он называется.

– Какой не думал век, что он последний, а между тем они толклись в передней, – процитировал Миша.

– Конечно, не последний, почему последний? Есть разные стадии вырождения, есть интересный подземный мир, у темноты свои градации. Мы всё это увидим. Ясно только, что мы уже в подземном царстве, а там можно пробивать ещё много днищ. Советская власть недурна, но есть в ней чёрное пятно, и оно будет теперь расползаться, пока не захватит её всю. Ты думаешь, они подружились просто так? Нет, это давно должно было случиться. Ты же знаешь, зло потому только ещё не победило, что не умеет договариваться. Но на этот раз они договорились, и я не знаю, что может мир противопоставить этой силе. Наверное, они поссорятся, но только тогда, когда уже завоюют всех прочих. Тогда, разумеется, победим мы, потому что мы больше. Но, впрочем, за это время они смешаются до полной неразличимости.

И, как в стихах колычёвских гостей, это была чушь, но в ней что - то было.

Во всякой чуши что - то бывает, и порой кажется, что она - то и есть истинное лицо мира.

                                                                                                                                  из исторического  романа Дмитрия Быкова - «Июнь»
___________________________________________________________________________________________________________________________________________________________

(*) если Колычёв был один, он показывал ему кое - что из ифлийского  творчества – Московский институт истории, философии и литературы имени Н. Г. Чернышевского (ИФЛИ), то есть главный герой показывал Колычёву свои стихи, написанные им во время своей учёбы в данном институте.

(**) «Такая точность, что мальчики иных веков, наверно, будут плакать ночью о времени большевиков» - Речь идёт о стихотворении Павла Когана "Лирическое отступление".