Под серым небом укора

«Вот мгла и беспросвет,
Где бездна океана,
И честно заявляю, без обмана:
Я – не оболганная Смерть».

Ужели человек не одинок?
Ужели он всегда везде разумный?
Нет, ужас человек, как зверь безумный,
Когда придёт неумолимый срок.

Так ночь придёт –
Для всех одна стезя,
Смерть на миру всегда была красна,
И это будет её лучший ход.

Титаник вниз пошёл,
Где нет нигде опоры,
Где нет любви, одни богов укоры,
Где человек загадочен и гол.

                                                              Титаник (Отрывок)
                                                       Автор: Виктор Петроченко

Когда смеркалось, нас всех вводили в казармы, где и запирали на всю ночь. Мне всегда было тяжело возвращаться со двора в нашу казарму. Это была длинная, низкая и душная комната, тускло освещённая сальными свечами, с тяжёлым, удушающим запахом. Не понимаю теперь, как я выжил в ней десять лет. На нарах у меня было три доски: это было всё моё место.

На этих же нарах размещалось в одной нашей комнате человек тридцать народу. Зимой запирали рано; часа четыре надо было ждать, пока все засыпали. А до того — шум, гам, хохот, ругательства, звук цепей, чад и копоть, бритые головы, клеймённые лица, лоскутные платья, всё — обруганное, ошельмованное... да, живуч человек! Человек есть существо ко всему привыкающее, и, я думаю, это самое лучшее его определение.

Помещалось нас в остроге всего человек двести пятьдесят — цифра почти постоянная. Одни приходили, другие кончали сроки и уходили, третьи умирали. И какого народу тут не было! Я думаю, каждая губерния, каждая полоса России имела тут своих представителей. Были и инородцы, было несколько ссыльных даже из кавказских горцев. Всё это разделялось по степени преступлений, а следовательно, по числу лет, определённых за преступление. Надо полагать, что не было такого преступления, которое бы не имело здесь своего представителя.

Главное основание всего острожного населения составляли ссыльнокаторжные разряда гражданского (сильнокаторжные, как наивно произносили сами арестанты). Это были преступники, совершенно лишённые всяких прав состояния, отрезанные ломти от общества, с проклеймённым лицом для вечного свидетельства об их отвержении. Они присылались на работу на сроки от восьми до двенадцати лет и потом рассылались куда - нибудь по сибирским волостям в поселенцы.

Были преступники и военного разряда, не лишённые прав состояния, как вообще в русских военных арестантских ротах. Присылались они на короткие сроки; по окончании же их поворачивались туда же, откуда пришли, в солдаты, в сибирские линейные батальоны. Многие из них почти тотчас же возвращались обратно в острог за вторичные важные преступления, но уже не на короткие сроки, а на двадцать лет. Этот разряд назывался «всегдашним». Но «всегдашние» всё еще не совершенно лишались всех прав состояния.

Наконец, был еще один особый разряд самых страшных преступников, преимущественно военных, довольно многочисленный. Назывался он «особым отделением». Со всей Руси присылались сюда преступники. Они сами считали себя вечными и срока работ своих не знали. По закону им должно было удвоять и утроять рабочие уроки. Содержались они при остроге впредь до открытия в Сибири самых тяжких каторжных работ. «Вам на срок, а нам вдоль по каторге», — говорили они другим заключённым. Я слышал потом, что разряд этот уничтожен. Кроме того, уничтожен при нашей крепости и гражданский порядок, а заведена одна общая военно - арестантская рота. Разумеется, с этим вместе переменилось и начальство. Я описываю, стало быть, старину, дела давно минувшие и прошедшие...

Давно уж это было; всё это снится мне теперь, как во сне. Помню, как я вошёл в острог. Это было вечером, в декабре месяце. Уже смеркалось; народ возвращался с работы; готовились к поверке. Усатый унтер - офицер отворил мне наконец двери в этот странный дом, в котором я должен был пробыть столько лет, вынести столько таких ощущений, о которых, не испытав их на самом деле, я бы не мог иметь даже приблизительного понятия. Например, я бы никак не мог представить себе: что страшного и мучительного в том, что я во все десять лет моей каторги ни разу, ни одной минуты не буду один? На работе всегда под конвоем, дома с двумястами товарищей и ни разу, ни разу — один! Впрочем, к этому ли ещё мне надо было привыкать!

Были здесь убийцы невзначай и убийцы по ремеслу, разбойники и атаманы разбойников. Были просто мазурики и бродяги — промышленники по находным деньгам или по столевской части (*).

Были и такие, про которых трудно было решить: за что бы, кажется, они могли прийти сюда? А между тем у всякого была своя повесть, смутная и тяжёлая, как угар от вчерашнего хмеля.

Вообще о былом своём они говорили мало можно было биться об заклад, что никогда совесть не сказала им никакого упрёка. Но были и мрачные лица, почти всегда молчаливые.

Вообще жизнь свою редко кто рассказывал, да и любопытство было не в моде, как-то не в обычае, не принято. Так разве, изредка, разговорится кто - нибудь от безделья, а другой хладнокровно и мрачно слушает. Никто здесь никого не мог удивить. «Мы — народ грамотный!» — говорили они часто, с каким-то странным самодовольствием. Помню, как однажды один разбойник, хмельной (в каторге иногда можно было напиться), начал рассказывать, как он зарезал пятилетнего мальчика, как он обманул его сначала игрушкой, завёл куда - то в пустой сарай да там и зарезал. Вся казарма, доселе смеявшаяся его шуткам, закричала как один человек, и разбойник принужден был замолчать; не от негодования закричала казарма, а так, потому что не надо было про это говорить, потому что говорить про это не принято.

Замечу, кстати, что этот народ был действительно грамотный и даже не в переносном, а в буквальном смысле. Наверно, более половины из них умело читать и писать. В каком другом месте, где русский народ собирается в больших массах, отделите вы от него кучу в двести пятьдесят человек, из которых Половина была бы грамотных? Слышал я потом, кто - то стал выводить из подобных же данных, что грамотность губит народ. Это ошибка: тут совсем другие причины; хотя и нельзя не согласиться, что грамотность развивает в народе самонадеянность. Но ведь это вовсе не недостаток.

Различались все разряды по платью: у одних половина куртки была тёмно - бурая, а другая серая, равно и на панталонах — одна нога серая, а другая тёмно - бурая. Один раз, на работе, девчонка - калашница (**), подошедшая к арестантам, долго всматривалась в меня и потом вдруг захохотала. «Фу, как не славно! — закричала она, — и серого сукна недостало, и чёрного сукна недостало!» Были и такие, у которых вся куртка была одного серого сукна, но только рукава были тёмно - бурые. Голова тоже брилась по - разному: у одних половина головы была выбрита вдоль черепа, у других поперёк.

С первого взгляда можно было заметить некоторую резкую общность во всём этом странном семействе; даже самые резкие, самые оригинальные личности, царившие над другими невольно, и те старались попасть в общий тон всего острога. Вообще же скажу, что весь этот народ, — за некоторыми немногими исключениями неистощимо - весёлых людей, пользовавшихся за это всеобщим презрением, — был народ угрюмый, завистливый, страшно тщеславный, хвастливый, обидчивый и в высшей степени формалист.

Способность ничему не удивляться была величайшею добродетелью. Все были помешаны на том, как наружно держать себя. Но нередко самый заносчивый вид с быстротою молнии сменялся на самый малодушный. Было несколько истинно сильных людей; те были просты и не кривлялись. Но странное дело: из этих настоящих сильных людей было несколько тщеславных до последней крайности, почти до болезни. Вообще тщеславие, наружность были на первом плане. Большинство было развращено и страшно исподлилось. Сплетни и пересуды были беспрерывные: это был ад, тьма кромешная.

Но против внутренних уставов и принятых обычаев острога никто не смел восставать; все подчинялись. Бывали характеры резко выдающиеся, трудно, с усилием подчинявшиеся, но всё - таки подчинявшиеся. Приходили в острог такие, которые уж слишком зарвались, слишком выскочили из мерки на воле, так что уж и преступления свои делали под конец как будто не сами собой, как будто сами не зная зачем, как будто в бреду, в чаду; часто из тщеславия, возбуждённого в высочайшей степени. Но у нас их тотчас осаживали, несмотря на то что иные, до прибытия в острог, бывали ужасом целых селений и городов.

Оглядываясь кругом, новичок скоро замечал, что он не туда попал, что здесь дивить уже некого, и неприметно смирялся и попадал в общий тон. Этот общий тон составлялся снаружи из какого - то особенного собственного достоинства, которым был проникнут чуть не каждый обитатель острога. Точно в самом деле звание каторжного, решеного, составляло какой - нибудь чин, да ещё и почётный. Ни признаков стыда и раскаяния!

Впрочем, было и какое - то наружное смирение, так сказать официальное, какое - то спокойное резонёрство (***): «Мы погибший народ, — говорили они, — не умел на воле жить, теперь ломай зелёную улицу, поверяй ряды». — «Не слушался отца и матери, послушайся теперь барабанной шкуры». — «Не хотел шить золотом, теперь бей камни молотом». Всё это говорилось часто, и в виде нравоучения и в виде обыкновенных поговорок и присловий, но никогда серьёзно. Всё это были только слова. Вряд ли хоть один из них сознавался внутренно в своей беззаконности. Попробуй кто не из каторжных упрекнуть арестанта его преступлением, выбранить его (хотя, впрочем, не в русском духе попрекать преступника) — ругательствам не будет конца.

                                                                                                                 из романа Ф. М. Достоевский -  «Записки из Мёртвого дома»
__________________________________________________________________________________________________________________________________________________________

(*) по находным деньгам или по столевской части - Столевская (столовская, столовая) часть — это жаргонное выражение, означающее кражу со взломом.

(**)  девчонка - калашница - Девочки, торгующие калачами. Калач - пшеничный хлеб обычно в виде кольца с небольшим отверстием или в форме замка с дужкой.

(***) какое - то спокойное резонёрство - В литературоведении термин «резонёр» приобрёл отчасти отрицательный смысл и часто употребляется для характеристики персонажей, произносящих поучительные речи.

«Две Дамы Треф» FM

У одного мудреца спросили:

— Ты так много видел и столько знаешь! Скажи, может ли мужчина любить двух женщин одновременно?

Старец задумался. Вздохнул и неторопливо ответил:

— Любить – нет. А вот обманывать – да…

В определённой степени, этот вид музыкального воображения, вызванный внешней перегрузкой музыкального фона, является, пожалуй, наименее личным и наименее значительным видом «музыки в голове». Но с другой стороны, мы ступаем на гораздо более интересную и таинственную территорию, когда в нашем сознании без всякой видимой причины вдруг начинает играть музыка, которую мы не слышали и о которой не вспоминали уже много лет. «Почему именно эта мелодия и почему именно сейчас?» – спрашиваем мы себя. Иногда причина или ассоциация очевидна – или кажется таковой.

Сейчас, когда я пишу эти строчки, в Нью-Йорке, в середине декабря, город полон рождественских деревьев и менор. Я старый еврей - атеист, и я всегда говорю, что все эти вещи для меня ничего не значат, на самом же деле всякий раз, когда я слышу ханукальные песни, на сетчатке моих глаз тут же возникает образ меноры, хочу я этого или нет. Возможно, в этих образах скрыто гораздо больше эмоций и смысла, чем мне кажется, даже если они имеют преимущественно сентиментальный и ностальгический окрас.

                 из книги Оливер Сакс - «Музокофилия» Глава. «Ассоциативное буйство здесь тоже находит себе уголок» (Отрывок)

Детские банды неряшливого авторитета

Звёздочка моя, Есть ли ты на свете? Или грешник я, Живу на свете зря? (©)

Пестрят заголовки центральных газет -
Погиб криминальный авторитет!
Траур объявлен,
  плач по нему во стране.
Кем был убит, как был убит,
Чем стране его гибель грозит ...
А что он полезного сделал
  тебе или мне?

Он не поднимал из разрухи колхоз,
Не видел, как люди, пролив море слёз,
Всё потеряв, старались
  выжить - прожить.
Он вне закона - вне общества жил,
Богатства свои - на крови скопил,
Он даже подвига
  в жизни не смог совершить!

Тема достала, затёрта до дыр!
Разрывается телеэфир!
Прогнозы бандитских разборок
  пугают народ!
А мне так сама перспектива претит -
Что если погиб какой - то бандит:
То всвязИ с этим
  что - то произойдёт.

За что же тогда ему - телеэфир?
Чем он прославил страну на весь мир?
Чем заслужил он
  свой некролог - разворот?
Бандит - никогда никакой не герой,
Он - вечно гонимый
  преступник - изгой.
За деньги не купишь ни славу себе, ни почёт!

                                                            Погиб криминальный авторитет
                                                                 Автор: Авелва Аниретаке

Смотря “Детей солнца” иранского режиссера Маджида Маджиди, я вспомнил “Проект Флорида". Действие одного из лучших фильмов о детях 21 века, “Проекта Флорида”, происходит в двух шагах от Мира Уолта Диснея, посещение которого заброшенными детскими персонажами кажется слишком большой мечтой, пока в последней сцене фильма они не входят в парк.

“Дети солнца” представляют этот сценарий в обратном порядке. Фильм начинается с того, что два мальчика, 12 -летний Али (Рухолла Замани) и молодой афганский друг / сообщник Аболфазл (Аболфазл Ширзад), пробегают через самое шикарное место, какое только могут придумать: торговый центр Тегерана, где они воруют шины с роскошных автомобилей на парковке.

Маджиди, как некоторые, возможно, помнят, снял один из лучших фильмов о детях 20 века: “Дети небес”, о мальчике, который теряет туфли своей сестры, и о неприятностях, которые это причиняет им обоим. Немногие фильмы могут соперничать с этим по абсолютной простоте, и всё же зрители с трудом могут отвести взгляд, потому что они так непосредственно связаны с ситуацией детей от сцены к сцене. В “Детях Солнца” сюжет значительно сложнее, но всё же вполне понятен, поскольку Маджиди сосредоточен на небольшой группе молодых людей, чьи проблемы, хотя и незначительные, в их сознании кажутся огромными, как горы.

Ещё до этой полу заколдованной сцены в торговом центре, в которой дети восхищаются недоступным для них богатством, в фильме объявляется посвящение “152 миллионам детей, принужденных к детскому труду, и всем тем, кто борется за их права”. Итак, с самого начала мы знаем, что режиссёр хочет сделать политическое заявление. Все его основные актёры сами были рабочими детьми и, таким образом, могли извлечь уроки из опыта, сыграв детей из Ирана и иммигрантов, вынужденных работать, чтобы прокормить свои семьи.

Когда Али не ворует шины, он обычно проворачивает какую - нибудь аферу для Хешема (Али Насириан), местного криминального авторитета. Али - крутой парень, похожий на одного из подростков - гангстеров в знаковом фильме Луиса Бунюэля “Лос Ольвидадос”, раннем мексиканском примере серьёзного, основанного на морали неореализма, которому Маджиди посвятил всю свою карьеру. “Дети солнца” более отточены, чем ранние работы режиссёра, и все же остаётся определённая неряшливость, снятая в основном на натуре, с участием опытных, но невоспитанных взрослых и непрофессиональных детей - актёров.

Почти все “Дети солнца” происходят в местной общественной организации Sun School (воссозданной на сцене) - или в туннелях под ней (воссозданных на сценах), состоящей из волонтёров, преисполненных решимости обучать беспризорных детей и детей - батраков, игнорируемых государственной системой образования Ирана. Это те, “кто борется за свои права”, воплощённые впечатляющим персонажем по имени мистер Рафи (Джавад Эззати), который был бы как дома в американской истории о вдохновляющем учителе, а - ля ”Стой и помогай“ или ”Положись на меня".

Рафи сам жесткий и относительно ориентированный на улицу, лайф - тренер типа "слон в посудной лавке", питающий слабость к неудачникам. Когда Али и трое его юных друзей появляются в школе Sun, умоляя директора (Али Габеши) зачислить их, именно Рафи искренне просит администратора сделать исключение от их имени. “В чем разница между нами ?! Разве мы не все равны?” Али воет во дворе школы, и, наблюдая из окна, мужчина тронут решимостью мальчика учиться.

Чего Рафи не понимает, так это того, что Маджиди уже раскрыл аудитории: Али на самом деле не стремится к образованию. Его зачисление - это прикрытие для последней схемы Хешема. Помимо того, что он загнал в угол торговлю наркотиками по соседству, этот хитрый, похожий на плута крёстный отец в свободное время тренирует почтовых голубей — метафора того, как Хешем “кормит” детей, сохраняя их верность себе с помощью незаконных заданий.

Он рассказывает Али историю о зарытых сокровищах, добраться до которых можно только по водным туннелям, ведущим обратно в школу, и советует Али и его друзьям записаться на занятия, чтобы они могли получить доступ к этим акведукам. Конечно же, после того, как их приняли, они приступили к осуществлению своего ограбления, пробираясь в подвал между занятиями, чтобы скрыться, подобно миниатюрным версиям мелких мошенников из таких фильмов, как ”Счастливчик Люк“ и ”Ледикиллеры".

Маджиди никогда не был любителем сложных сюжетов, и поэтому зрители, вероятно, будут на несколько шагов впереди этих доверчивых детей, вздрагивающих, когда они рискуют изгнанием, арестом и даже собственной жизнью, чтобы вернуть сокровище, которое может существовать только в их воображении.

Тем не менее, фильм преподносит несколько приятных сюрпризов, включая сцены, в которых режиссёр драматизирует другие неожиданные препятствия, влияющие на такую организацию, как Sun School. В одном из них учителя однажды появляются и оказываются запертыми. Они на восемь месяцев задержали оплату аренды, но вместо того, чтобы позволить неудаче помешать их делу, директор приказывает детям перелезать через заборы. В “Детях солнца” показано, как дети перебрасывают свои рюкзаки через стены, а затем, в момент, который трудно представить в американском фильме (где существует риск травм и судебных исков), они ломятся на стены, полные решимости получить образование.

Наблюдая за этим, мы чувствуем хрупкость таких учреждений с благими намерениями, как Sun School. Временами мы можем представить себе более традиционную версию этой истории, в которой Рафи достучивается до Али, чьи подвиги по прокладке туннелей ставят под угрозу организацию, вдохновляя его пожертвовать ”сокровище" школе и тем самым спасти её от финансового краха. Но фильм Маджиди более реалистичен, что отражается как в индивидуальном исполнении (Али, Замани полностью убедителен в роли дикого жеребца, которого он играет), так и в энергичных групповых сценах.

Если одна из целей “Sun Children" - напомнить, что все дети созданы равными, заслуживающими образования и поощрения, молодой ансамбль Маджиди громко и ясно доказывает это.

Работа режиссёра с детьми - актёрами напрямую вдохновила саудовского режиссера Хайфа аль - Мансура в замечательной “Ваджде" и ливанского актёра - режиссера Надин Лабаки в более откровенно манипулятивном “Капернауме”. Здесь его дети заставляют и развлекают, как это делали девочки из “Проекта Флорида”, и, хотя более простая история могла бы сделать своё дело, эта, похоже, с большей вероятностью привлечёт внимание публики.

Обзор фильма "Дети солнца’: последний фильм иранского мастера Маджида Маджиди выражает сочувствие эксплуатируемым детям своей страны.

Автор:Питер Дебрюж

Три звезды над трамвайным маршрутом

В школе ребята смеялись. Серёжа сидел в углу.
Ирочке быть певицей, а Ване – лететь на луну.
И все хохотали ребята лишь над его мечтой...
Водитель трамвая. Пятого. Того, что везёт домой.

Пока другие сидели и умирали от скуки,
Он даже с сестричкой Олей играл в пассажиров маршрутки.
С лицензией долго возился. Ну ладно – с кем не бывает.
И вот однажды под вечер Серёжа пришёл с правами…

Ирочка бросила музыку. И на "удачной" работе
Начальнику толстому в офисе с улыбкой приносит кофе.
Ваня лазит в помойках и по чужим карманам…
И только Серёжа утром садится за руль трамвая.

И ездил вроде бы правильно. Вот только у тротуара,
Стояли мужчина и женщина. Она очень громко кричала…
«Какая двуличная сволочь! Больше не быть нам вместе!».
Он от неё отмахнулся. Она толкнула на рельсы…

Скрип тормозов. Молчанье. Всего лишь какой - то миг.
И вроде бы всё спокойно. Но в уши бьёт тот же крик…
Венки у дороги. Слёзы. Плач лицемерной бестии.
Диагноз - конец мечты. И плюс ко всему - эпилепсия.

Казалось бы, всё было просто. И нет здесь его вины.
Но приступ вновь повторился. И снятся кошмарные сны.
Ему всё снятся и снятся те же колеса в крови.
И он ненавидит трамваи. И ездит домой на такси.

                                                                                  Водитель трамвая
                                                                           Автор: Исповедь Мизантропа

Я — ученик водителя трамвая.
Я произношу эту фразу про себя раз по 5 в день. Она греет душу, прямит спину, наполняет меня силой и уверенностью в себе.
Я — ученик водителя трамвая.

Не всех допустили к экзаменам. Со мной вместе учился Фёдор. Учеба ему с трудом давалась — все предметы брал измором. Причём весь измор приходился на ночные часы — до 5 утра учить, а потом, через 3 часа, — на экзамен.

Засыпался Фёдор на электроагрегатах. Ну там — где соленоид, где сердечник. Чем ротор от статора отличается.

Сдался Фёдор. Ушёл из училища. Ударился в коммерцию. Работал как проклятый по 14 часов в сутки, а зарабатывал копейки. Я посмеивался над ним — у меня - то надёжная работа, не то что у него.

А мне осталось немного — всего 6 месяцев.
Потому что я — ученик водителя трамвая.

Долгие 5 лет я учился этой трудной профессии. Хотя не столько трудной, сколько интересной. Ещё с 10 класса понял — это моё. Ну и стремился. Сначала кружок «Юный электротехник».

Перед этим книжка по электромеханике. Потом — победа на выставке игрушек. Потом...
Потом — наше училище при трамвайном депо.

Это только со стороны кажется что работа водителя трамвая проста. Дёргаешь ручку — поехали, быстрей, медленней, стоп. Опускаешь токозаборник. Проверяешь аккумуляторы.

А на самом деле...

Да и на самом деле тоже — просто всё. Только мне нравится эта трамвайская неспешность. Когда невозможно свернуть в сторону. Когда не надо думать о том, чтобы кого - то не дай Бог не стукнуть (ну куда ты с рельсов уедешь - то?).

Проверенная надёжная работа.

К тому же я неплохо зарабатываю. 2000 рублей как ученику. Ну сверху ещё за работу аккумуляторщика, слесаря по ремонту подвижного состава. Получается 2700 рублей. Вполне, по-моему, неплохо.

Я — ученик водителя трамвая.

У нас отличный коллектив. Парни весёлые, девчонки — красивые. Преподаватели — умные.

Это потом я начну задумываться о Своей колее.
И много после — начну выходить в салон к людям, подменяя кондуктора.

Фёдор к тому времени из мелкого спекулянта превратится в средней руки предпринимателя. Уверенного в себе человека, который что-то эдакое знает о себе и других.

И ещё позже — мне станет тошно от такой вот надёжности. Ручка вперёд – ручка назад. Заменить предохранители. Поднять токоприёмник. Рельсы без шпал — они где - то под асфальтом.

Если человек произошёл от обезьяны — с чего бы мне дёргаться?

С Фёдором мы прекратим общаться — слишком разные. Он директор небольшого завода. Я по - прежнему буду дёргать свою ручку.

И ещё долго я буду давить это чувство безысходности, глядя в голубое небо. Пока, наконец, не решусь...

Но это будет много после. А пока я — молод, энергичен, уверен в своем завтрашнем дне.

Потому что я — ученик водителя трамвая.

                                                                                                                                                                                    Ученик водителя трамвая (Отрывок)
                                                                                                                                                                                              Автор: Сальниковсергей