Ключи к реальности

Информация о пользователе

Привет, Гость! Войдите или зарегистрируйтесь.


Вы здесь » Ключи к реальности » Волшебная сила искусства » Заметки о делах


Заметки о делах

Сообщений 291 страница 300 из 320

291

! Успеть отхватить подряды

Вниманье, люди! Новая беда:
Завис над нами остров Лапута!
Пока лишь угрожает тенью он,
Витающий абсолютизма трон…

Летающая крепость, Лапута,
Средоточение пытливого ума –
Бесшумное вращение полей
И поколенье пятое нулей…

Громадина, алмазный маховик…
Сияющий прожилками гранит…
Вот - вот на нас обрушится плита –
Великий остров власти, Лапута.

                                                  Лапута третье путешествие Гулливера
                                                                   Автор: Евг. Марковский

Завоевание воздуха.

Гулкая трактирная машина скрежетала вальс из «Евгения Онегина».

Было душно, жарко. Пахло салом и жареным луком.

Околоточный блаженствовал. Закинув голову вверх, он смотрел крошечными свиными глазками на розовый цветок электрической лампочки и мечтал вслух.

Лавочник слушал молча, перебирал пальцами, точно что-то подсчитывал и прикидывал.

– Полетела Россия - матушка, – говорил околоточный с умилением. – Сидела - сидела и полетела. Фррр… под самые облака. Благодать! Думал ли ты дожить до того, что люди вверх головой полетят!

– В Питере, слышно, аэроштаты строят, – сказал лавочник и прикинул пальцами. – И кому они только подряды сдают, – ума не приложу.

– Благода - ать! Только надо дело говорить, – и забот прибавится. Скажем, насчёт паспортов. Мужику, скажем, волость не выдаёт вида, а он сел на шар да и фыррть куда хочет. Это никак нельзя. Придётся воздушные участки строить. Как внизу, так и наверху. Пристав – внизу, пристав – наверху. Городовой – внизу, городовой – наверху. Околоточный – внизу, околоточный – наверху. Чтобы, значит, как звёзды в воде отражались! Кр - расота!

Сижу это я там, наверху, на каком - нибудь этаком балкончике, и птичек на удочку ловлю.

Вдруг – что такое! – на дежурном баллоне городовой летит!

– Ваше благородие! Беспаспортные поднялись!
– Беспаспортные! Волоки сюда. Уж я разберу.

Ведут… Кто такие? А не хотите ли вниз, сухопутным путём, вверх ногами. Савельев! Запри их пока что в аэростантскую. Кр - р - асота!

А предъявил паспорт – лети. Лети. Мне не жаль! С меня воздуху хватит.

Помолчали. Лавочник подсчитал пальцами.

– Ресторан открыть можно, – сказал он значительно. – Большой шар оборудовать, с крепкими напитками. Можно на канате держать, чтобы, значит, в чужой участок не залетел. А то вашей милости плати, да ещё другому, да третьему… Не того-с. Не с чего.

Балкончики можно тоже разные. Отдельные кабинеты со стеклянным полом.

Входная плата само собой, а кабинет отдельно, а на балкончик выйти – тоже отдельно. Нельзя-с! Самим дороже стоит. Не нравится, так не ходи.

Но околоточный не слушал.

Уж я непременно наверх попрошусь. Уж из кожи вон вылезу, а наверх порхну. Представляй себе: на такой незапамятной вышине, где до сих пор царили только львы да орлы, стою я да посматриваю. А снизу кричат: «Феоктист Иванович! Как вас вознесло!» А я им сверху – ручкой, ручкой: «По чину-с! По чину-с!»

– Гравюра! Прямо гравюра!

– Кабинеты – особая цена, – подсчитывал лавочник, – да за вина, что захочу, то и положу. Здесь, сударь, не земля. С облаков тоже вина не надоишь. Хотите пейте, хотите не пейте. У нас чистая публика и претензий никогда не заявляла.
– Одно меня беспокоит, – прервал околоточный. – Боюсь, что жид полетит! Ну, что тогда делать? Ему осёдлость дана в Могилёвской губернии, а он будет над Москвой парить. И все свои дела сверху обделает.

– Ну! Сверху нельзя.
– Нельзя! Это нам с тобой нельзя, а жид станет этак как - нибудь пальцами вертеть – они это умеют, – ну, а снизу ему свои будут знаки подавать. Вот и готово! Вот и закон обойдён! Придётся проволочные решётки делать. Высокие. Сажен на пятьсот. Выше-то он не залетит. Ему не расчёт выше-то лететь.

– Дорого будет стоить этакая решётка, – прикинул пальцами лавочник.
– И не дешёво, да не нам платить. Государственная безопасность требует расходов. Во имя кр - расоты!
– Сверху тоже решёткой забрать придётся. Они на машине легко перескакнуть смогут. Нужно солидно делать.

– Вот ты теперь сидишь здесь свинья свиньей, и каждая курица мимо тебя пройти может! Каждый пёс тебя хвостом заденет. А там!!! Приду я к тебе в твоё заведение, залезу на самую вышку. – Саморылов! Тащи сюда водку! Тащи закуску! Угощай! Гость к тебе прилетел, Феоктист Иваныч. С добрым утром! А? Что ты на это скажешь?

Лавочник подсчитал пальцами, скосил глаза на околоточного и ответил внушительно:

– А что сказать? Оченно просто. Видеть вас приятно, а потчевать, извините, нечем. Как ты теперь не нашего околотка, так к нам уже воздушный наведывался и всю закуску к себе отправить велел. Только и всего. Наше вам-с.

                                                                                                                                                                                           Завоевание воздуха
                                                                                                                                                                                           Автор: Н. А. Тэффи

Заметки о делах

0

292

В тот час, что встретил я тебя (©)

Всё в орхидее гармонично:
И стан, и нежность лепестков.
Улыбки ловит — символично.
И восхищает мотыльков!
Цветок, как царственное слово.
И равных нет ему в сравнении.
Он хрупок, он всему основа.
Цвет вызывает изумление.
Дарите орхидеи, право.
Что трепетной души оправа

                                                Дарите орхидеи
                                          Автор: Ольги Осенской

Жест.

На улице было и темно, и мокро.

Фонари горели тускло.

Фонари такие подлые: когда человеку на душе худо, они, вместо того, чтобы подбодрить, назло начинают гореть тускло.

У Молоткова на душе было очень худо. А в кармане всего рубль.

Молотков хлюпал калошами и бранил погоду.

– Всё вместе! И скверная погода, и дождь! Небось, в хорошую погоду дождь не пойдёт, а вот, когда и без того мокрель, тут-то он и припустит.

Домой возвращаться не хотелось.

Дома было сыро; под платяным шкапом крыса выводила своё молодое поколение и от полноты бытия пищала по ночам тонким, свирельным писком.

А квартирная хозяйка сказала, что печи топить начнёт только «в дектябре».

А что такое «дектябрь» – кто её знает? Хорошо ещё, если октябрь, а как декабрь – тогда что?

Нет, домой возвращаться не стоило.

А кроме дома, в целом мире был ещё только Петухин. Но к нему идти невозможно, потому что рубль, покоящийся в кармане Молоткова, был занят именно у Петухина.

Печальные мысли Молоткова внезапно были прерваны отрадной и живописной картиной: из дверей маленького ресторанчика швейцар выводил под руки упирающегося господина с котелком на затылке.

Господин ругался громко, но бессвязно.

– Вот где жизнь кипит! – подумал Молотков, и душа его вспыхнула.

Он вспомнил далёкое прошлое, кутежи, попойки.

– Вот ведь и меня когда-то выводили так же из ресторана под ручку, и лакей подталкивал сзади. Кто бы теперь этому поверил? Сколько было выпито, съедено… Турне до а ля… даже забыл, а ля что! Да! Были когда-то и мы рысаками! Согрей мне, братец, бутылочку Понте… ка… как её там?..

Машинально поднялся он по лестнице, почувствовал, как с него снимают пальто, с удивлением посмотрел в зеркало на седенькую, мохрастую бородку и засаленный галстук жгутиком.

Но когда сел за столик, тотчас забыл про то, что увидел в зеркале, постучал по столу и молодцевато заказал чашку кофе.

– Я, может быть, уже пообедал где - нибудь почище. Да-с! А сюда зашёл по дороге выпить кофе. Давненько я не бывал в ресторанах. Как-то у них теперь? Так ли всё, как в наше время? Я, может быть, помещик и живу уже несколько лет в своём имении. В благоустроенном имении. У кого, братец мой, есть благо - устро - енное имение, тот не станет, братец мой, шататься по ресторанам.

Он медленно прихлёбывал кофе, с интересом оглядывал публику.

Вон какие-то три господина пьют водку и что-то заказывают лакею. Лакей почиркал в книжке, побежал в буфет.

– Пcт! Пcт! – перехватил его Молотков и, приподняв брови, спросил таинственно:
– Что они заказали?
– Борщок-с!
– Дур-рачьё! – фыркнул Молотков. – Есть не умеют! Им надо уху с расстегаями, а не борщок! Выдумали тоже – борщок!
– Виноват-с! – метнулся лакей к буфету.

Но Молотков удержал его.

– Постой, братец! Скажи им, что я им советую заказать уху. Скажи: господин Молотков советуют.
– Виноват-с… не могу-с… хорошо-с…

Лакей убежал, а Молотков долго ещё сердито фыркал и повторял:

– Борщок! Дуррачьё! Туда же в ресторан лезут! Ха!

За соседний столик села какая-то парочка. Заказала что-то непонятное.

Молотков снова подозвал лакея и полюбопытствовал:

– Что заказали?
– Раков по-русски.
– Раков? – Молотков сдвинул брови и серьёзно обдумал.
– Раков? Это ещё ничего, это можно. А сказали, чтоб в квасу варил? Этого, небось, сообразить не могут. Вот-то дурачьё! Раков нужно в квасу варить. Скажи им, что это я им посоветовал. Господин Мо - лот - ков. Запомнишь? Вели повару, чтобы в квасу.

Но лакей убежал с таким видом, точно ему решительно всё равно, как нужно варить раков. Молотков оглядел зал и горько усмехнулся.

– И это люди! Хлебают какой-то борщок. А что такое борщок? Кому он дорог? Кому он нужен? Живут, как слепые. Вот тот, рыжий, сидит с дамой, а сам газету читает. Хам! Пcт! Человек! Посмотри-ка, братец, какой там у вас невоспитанный сидит. С дамой, а читает. Правда, братец, нехорошо? А? А? Ведь, это же не того, нехорошо?

Он заискивающе глядел в глаза лакею, искал сочувствия. Но тот усмехнулся криво, неискренно и отошёл.

– Служить не умеют! – подумал Молотков. – Разве это лакей! Я, может быть, богатейший золотоискатель, одеваюсь просто, потому что не хочу бросаться в глаза. Я, может быть, только сегодня кофе пью, а завтра приду да две дюжины шампанского вылакаю. Да я, может быть, завтра все зеркала у них переколочу! Да меня, может быть, завтра под руки выводить придётся, за шиворот выволакивать! Почем они, черти, знают, что у меня один петухинский рубль, занятый на предмет керосина и подлежащий отдаче в четверг полностию? А?

Воспоминание о рубле засосало под ложечкой, но в эту минуту загудела граммофонная труба:

«В час роковой, когда встретил тебя - а».

– Дуррачьё! Жить не умеют. Пcт! Человек! Какое ты им, братец, вино подавал? Как? Лафит? Дурачьё! Пить не умеют! Им нужно было это… Понте-ка… как его там, а не лафит. Ну, иди, иди!

Три господина, безрассудно съевшие борщок, расплатились и вышли.

Молотков подозвал лакея.

– Сколько, братец, они тебе дали?
– Сорок копеек.
– Сорок копеек за три персоны? Сами лакеи!

Он вскочил, негодующий, гордый. Ему даже показалось, что он очень высокий человек в смокинге.

– Сколько с меня? – спросил он, поворачиваясь к лакею в профиль.
– Двадцать пять.

Он сунул руку в карман; глаза его сверкнули.

– Вот вам! – сказал он, бросая рубль лакею. – Сдачи не надо!

* * *
– Да, это был жест! – думал он, напяливая в передней своё серое пальтишко и стараясь не замечать в зеркале старичка, трясущего мохрастой бородёнкой. – Пусть поймут, с кем имели дело!

                                                                                                                                                                                            Жест
                                                                                                                                                                               Автор: Н. А. Тэффи

Заметки о делах

0

293

Когда он есть большейвисткая агентура

В фильмах, книгах и газетах
Про разведчика, порой,
Много выдумок и бреда
Льётся мутною рекой.
То представят Джеймсом Бондом,
Кто дурачить всех готов,
То предатель, скрывшись в Лондон.
Выльет море лживых слов.

Припев:
Ради Мира на планете
За Отчизну, труд, любовь
Против не согласных с этим
Свой ведёт разведчик бой.

Чтобы выстоять он должен
Быть и мирных дел мастак,
То есть, как двойник похожим
На того, в чей влез пиджак:
Дипломат - средь дипломатов,
Средь торговцев – коммерсант...
Но не гангстер с автоматом,
Как порой о нём твердят!..

                                            Боец невидимого фронта
                                              Автор: Василий Ловчиков

Контр.

Париж.

Улица – по ту сторону Сены – для нас, по сю сторону для них.

Меблированная комната (шестиперсонная кровать, стол, два стула и пепельница).

Это – положение географическое.

Положение психологическое: тошно, скучно, не то спать хочется, не то просто – всё к чёрту.

Сидят они двое – Сергей Иванович и Николай Петрович. Сергей Иванович – хозяин, Николай Петрович – гость.

Поэтому на столе сухари и в стаканах недопитый чай.

– Хотите ещё?
– А?
– Чаю хотите?
– Нет, ну его к ч… то есть спасибо. Не хочется.

– Тощища, – говорит хозяин и тут же вспоминает, что хозяину так говорить не полагается, и, придав лицу светский вид (вроде птицы, которая, собираясь клюнуть, смотрит боком), спрашивает:

– В театрах бываете?
– Какие там театры? До того ли теперь!
– А что?
– Как что? Россия страдает.
– Ах, вы про это!
– И потом – дрянь театры, а лупят, как за путное.
– Гм…
– Гм…
– Нет, я так.
– Давали бы контрамарки, так я бы, пожалуй, ходил.
– А ну…
– Что?
– Нет, просто зевнулось.
– Подпругин приехал. Слыхали, Егор Иваныч? Остановился в номерах.
– Где?

– В «Кляридже». Хвалит. Очень, говорит, чисто, и звонки. Позвонить – официант является. У них, говорит, в Архангельске, тоже хорошая гостиница, только, говорит, если звонок нажмёшь, обязательно клоп выбежит.

– Собака он, Егор Иваныч. Никому от него пользы нет. И что ему в Париже делать? Раздал бы деньги, да и к чёрту – пусть назад едет.
– Куда же? Ведь его там повесят.
– Ну и пусть вешают, какая цаца, подумаешь!
– А он серебряную свадьбу справлять хочет. Наши собираются подарок подносить!
– Подарок! Я бы ему поднёс подарок!
– А?

– Тут, говорят, собачье кладбище очень шикарное. Так вот, разориться разве да купить ему в складчину фамильный склеп на собачьем кладбище? А? Ха - ха! Интересно знать, в чьей он контрразведке служит?

– Что?
– Все же служат. Кто просто в разведке, кто в контрразведке. В контр дороже платят. И ещё агитаторы есть – хорошо зарабатывают. Попадейкин – контр азербайджанский агитатор.
– А что же он делает?
– Он у Лярю обедает. Я сам видал. Дальнейшего ничего не знаю. Один раз чуть было меня не подцепил, ну да я не так прост.
– А что же он?

– Да подошёл и говорит: «Как поживаете, Сергей Иваныч? Что слышно новенького?» Понимаете? Нашёл простачка. Так я ему и рассказал! Я говорю: «Спасибо, ничего особенного». Ну, он и отскочил. Ловко? Отбрил?
– А знаете что - нибудь?
– Да мало ли что. Всё - таки вращаешься в обществе, слышишь. Вот был вчера у Булкиных. Они очень раздражены против Зайкиных. У Зайкиных дочь, говорят, в южноафганистанской контрразведке служит. А сам Булкин, по-моему, к контрсоветской румынской контрразведке сильно причастен.

– Из чего вы это заключаете?
– Уа - ды…
– Что?
– Зевнулось. Заключаю? По различным признакам. Хотите чаю?
– Спасибо, не хочу. По каким признакам?
– А то бы выпили. Я позвоню.
– Не надо. По каким при…
– Скажите, вы с Сопелкиным встречаетесь?
– Видел раза два.
– Гм…
– А что?

– Агент большевиков.
– Господь с вами! Бывший жандарм.
– Ничего не значит. О чём он с вами говорил?
– Подождите, дайте припомнить.
– Я не настаиваю. Можете и не рассказывать.

– Позвольте… Один раз, точно не помню, про водку. Водочный завод какой-то открывается. Так он говорил, что вот, мол, мы удрали и водочка за нами прибежала. С большим умилением говорил.

– Так-с. А второй раз?
– Второй… Гм… Я бы, пожалуй, чайку выпил, если вас не побеспокоит.
– Хорошо, я звоню. Так вот, о чём…

– А знаете, говорят, контр Попов тоже в разведке… то есть я хотел сказать, Попов в контрразведке, в монархической контрагитации, а Семгины – вся семья контрагитирует за Савинкова. Они говорят, что в газетах было, будто Савинков не рождён, а отпочковался, и что это имеет огромное влияние на польские умы, а также очень возбуждает народные массы.
– А о чём вы говорили с Сопелкиным?
– Да так, пустяки. Он рассказывал тут про одного типа, который будто и в разведке, и в контрразведке служит, сам на себя доносы пишет и с двух сторон жалованье получает. И будто ничего с ним поделать нельзя, потому что от взаимного контрдействия двух сил существо его неуязвимо.

– Вот прохвост! Кто же это? Ловкий! Надо бы на него ориентироваться.
– Слушайте… Вы никому не скажете? Даёте слово?
– Ну разумеется, даю.
– Ей - богу? Никому не скажете? Смотрите, а то выйдет, будто я сплетник.
– Да ну же! Говорю же, что не скажу.
– Ну, так я должен вам сказать, что этот самый человек, который, гм… ну да что там, скажу прямо: говорят, что это – вы. Только помните, чтоб не вышло сплетен. А?

                                                                                                                                                                                                Контр
                                                                                                                                                                                    Автор: Н. А. Тэффи

Заметки о делах

0

294

Абьюзер или нервы уже ни к чёрту с домашними сии ?

Просто нервы сдают и всё!
То ли кофе горчит, то ли жизнь?
Воет ветер голодным псом,
Доля шепчет -- Эй, ты, там! Держись!
Не понять, им всем не понять,
Отчего я упрям так и зол,
Не вернуть моё Время вспять,
И судьба вновь на раны мне  соль.
Истрепались вдрызг башмаки,
Сердца струны застыли в тоске,
Но иду  живой вопреки,
Позади же меня -- Карфаген...

                   ***
Просто нервы сдают и всё!
Был отчаянно в жизнь я влюблён...
Разнесло ковчег мой грозой,
Я не помню печальней времён...

                                                      Просто нервы сдают и всё!
                                                             Автор: Зорина Лилия

Крепостная душа.

Старая нянька помирала уже десятый год в усадьбе помещиков Двучасовых.

На сей предмет в летнее время предоставлялась в её распоряжение маленькая деревянная кухонька при молочной, где творог парили, а зимой, когда господа уезжали в город, нянька перебиралась в коридор и помирала в углу, за шкапом, на собственном сундуке, вплоть до весны.

Весной выбирался сухой солнечный день, протягивалась в березняке верёвка, и нянька проветривала свою смертную одёжу: полотняную зажелкшую рубаху, вышитые туфли, голубой поясок, тканый заупокойною молитвой, и кипарисовый крестик.

Этот весенний денёк бывал для няньки самым интересным за целый год.

Она отмахивала прутом мошкару, чтобы не села на смертную одёжу, и говорила сама с собой, какие бывают сухие кладбища, какие сырые, и какие нужно покойнику башмаки надевать, чтобы по ночам половицы не скрипели.

Прислуга хихикала:

– Смотри, нянюшка, рубаху-то! Пожалуй, больше двадцати лет не продержится! А? Придётся новую шить! А?

Зимой оставалась она одна - одинёшенька в пустом, гулком доме, сидела целый день в тёмном углу, за шкапом, а вечером выползала в кухню, с бабой - караулкой чаю попить.

Придёт, сядет и начинает с полфразы длинный бестолковый рассказ.

Баба - караулка сначала долго добивается понять, в чём дело, потом плюнет и успокоится.

– … К старухиной невестке, – шамкает нянька, напруживая губы, чтобы не вывалился засунутый в рот крошечный огрызок сахару. – И говорит: «Каравай печь хочу, пусть Матрёна кардамону даст». А какой у меня кардамон? Я говорю: «Измывайтесь над кем другим, а Матрёну оставьте в покое». Прикусила язык!
– Да про кого вы, нянюшка, а? – допытывается баба. Но нянька не слышит.
– Чего бояться? Лампадку зажгла, на молитву встала, во все углы поклонилась:
«Батюшка - душегуб, на молитве не тронь, а потом уж твоя святая волюшка». Он меня и не тронет.
– Это у душегуба волюшка-то святая? – удивляется баба. – И чего только не наплетут старухи.

– Таракан, вон, за мной ходит: шу - шу - шу!.. И чего ходит? Позапрошлой ночью, слышу, половица в диванной скрып - скрып. Лежу, сплю – не сплю, одним глазком всё вижу. Приходит барин - покойник, сердитый - сердитый, туфлями шлёпает. Прошёл в столовую часы заводить: тырр… тырр… Стрелки пальчиком равняет. Куда, думаю, теперь пойдёт? А он туфлями шлёпает, сердитый. «Нехорошо, – говорит, – нехорошо!» И ушёл опять через диванную, видно, к себе в кабинет. А таракан мне около уха: шу - шу - шу… Ладно! Не шукай. Сама всё слышала.

– Ой, и что это вы, нянюшка, к ночи такое… Рази и вправду приходил барин-то?
– Не верят! Нынешние люди ничему не верят. Привезли из Питера лакея, а он нож востреём кверху положил… Это, – я говорю, – ты что, мерзавец, делаешь? Да ты знаешь, что ты нечистину радость строишь? А он как заржёт! Ничему нонеча не верят. А старый барин отчего помер? Я им сразу сказала.

Привезли к детям немку. Я, это, в комнату вхожу, смотрю, – а немка какие-то иголки просыпала да и подбирает.

«Это, говорю, ты что тут делаешь?»

А у ей лицо нехорошее, и какое-то слово мне такое нерусское говорит.

Я тогда же к барыне пошла и всё рассказала, и про нерусское слово, и про всё.

А барыня только смеётся. Ну, и что же? Через два дня старый барин и захворай. Колет его со всех сторон. Я-то знаю, что его колет.

Говорю барыне: «Стребуйте с немки ейные иголки, да в купоросе их растворите, да дайте вы этого купоросу барину выпить, так у него всё колотьё наружу иголками вылезет».

Нет, не поверила. Вот и помер. Рази господа поверят?

Сколько их видела, – все такие. Стану их личики вспоминать, так, может, рож пятьсот вспомню, – и все такие.

Налей ещё чайку-то!
Ишь, таракан по столу бежит.

Был у наших господ повар, хороший, дорого за него барин заплатил, – готового купил, так повар этот такой был злющий, что нарочно нам в пироги тараканов запекал.

Плачем, а сказать не смеем, потому барин его очень любил.

Вот, говеем на Страшной, скоро Пасха, – думаем, напечёт он нам куличей с тараканами. Плачем.

Пошли на исповедь, а одна наша девка и скажи попу, на духу, про повара-то.

Пошёл и повар к исповеди. Выходит от попа, а на нём лица нет. Серый весь и дрожит.

Нам ни слова не сказал, куличи спёк, всё хорошо, а на утреню и пропал. Искали - искали, как в воду канул.

Сели разговляться, священный кулич взрезали, ан в ём поваров мёртвый палец! Вот-те и тараканы!.. Налей чайку!

…Платочек вышивали два года; четыре кружевницы иголочками плели, кажная свой уголок.

Барыня наша к Государыне пресмыкнуться должна была, так вот, платочек в подарок, чтоб дочку ейную в институт взяли. Ну, и взяли.

Барыня толковая была. Никогда девку по правой руке не ударит. Потому, все мы у ей кружевницы были.

Ну, а левую руку всю, бывало, исщиплет; у каждой левая ручка, как ситчик, рябенькая.

А и все девки кособокие были. С пяти лет за пяльцы сажали, – правое плечо вверх, а левое – вниз, левой рукой снизу иголку подтыкиваешь.

Старый барин сурьёзный был человек. Тихо сидел, гарусом (*) туфли вышивал.

И барыне вышил, и тётеньке, и всякой родне. А барышня институт кончила, – он ей целые ширмы вышил. Серьёзный был.

А барчук шутить любил. Приехал из полка, выволок Стешку ночью за косу в столовую и кричит: «Пой мне, красавица, волжские песни».

Стешка-то о двенадцатом годку была, дура, испугалась, да бряк об пол. Два дня в себя не приходила.

Что смеху-то было. Хю - хю! Шутник.

А как стали у меня глаза болеть, отдала меня барыня барчуковой жене в няньки. Хорошая была барчукова-то жена.

Нежная. Всё на цыпочках ходила, как ангел! Тоненькая. Людмила Петровна.

А сам-то уж очень людей обижал. Зверь был. Как бить начнёт, сам весь зайдётся.

А к барыне ейный родственничек ходил. Тихоня такой. Всё что-то вместе плачут.

И письма ей писал. Письма-то она мне прятать давала, потому я неграмотная, сама не прочту и людям не покажу. Доверяла мне.

Очень её все любили. Одна наша заступница была. Бывало, за каждого последнего мужика у зверя в ногах вываляется. Очень любили.

Вот раз собрался барин вечером в гости.

А кучер, Наум был, и говорит мне:

«Смотри, нянька, я не я буду, коли сегодня десять целковых не заработаю».

Поехали. К барыне тихоня пришёл. Сидят в столовой, плачут.

А кучер Наум барину-то и скажи:

«Нам бы, барин, теперь домой вернуться, посмотреть бы, как у нас вечера справляются».

Вернулся барин, зверь - зверем.

Посуду всю перебил, а сам-то тихоня убежать успел. Слышу я из детской, как барин раскомаривает.

Ну, думаю, – знать, пришло наше время покаянное. Выждала, чтобы поуспокоился, взяла барынины письма, побежала к барину, да и в ноги.

Так, мол, и так. Супротив барина моего я, мол, не потатчица. И-и, господи! Что тут было! Барыня-то, ангел-то наш, и году не протянула.

Очень он её письмами-то этими донимал. А кучеру Науму лоб забрил. Что смеху-то было, хю - хю - хю! Вот-те и десять целковых.

Померла моя барыня, светлая ты моя Людмила Петровна, заступница. Верно, и в рай-то вошла на цыпочках. Вот, помру я теперь, оденут тело моё в одёжу смертную, положат в могилку на кладбище, а сама я в рай пойду, и встретит меня там моя барыня нежная, и перед богом заступится.

«Вот, – скажет, – господи, пришла нянька Матрёна, верная моя раба, крепостная душа, преданная. Дай ты ей, господи, местишко под пазушкой, чтобы душенька ейная в тепле распарилась, в довольствии накуражилась! Аминь!»

                                                                                                                                                                                         Крепостная душа
                                                                                                                                                                                       Автор: Н. А. Тэффи
___________________________________________________________________________________________________________________________________________________________

(*)  Тихо сидел, гарусом туфли вышивал - Гарус — это слово, которое имеет несколько значений:
Пряжа. Мягкая кручёная шерстяная или хлопчатобумажная пряжа для вышивания, вязания и изготовления грубых тканей.
Ткань. Грубая хлопчатобумажная ткань полотняного плетения с двухсторонней набивкой.
Название «гарус» происходит от города Аррас во Фландрии, где первоначально вырабатывали такую пряжу и ткани.

Заметки о делах

0

295

Не доверяйте своё здоровье рвачам и шарлатанам.
Пользуйтесь услугами проверенных  специалистов.

Для вас я притчу рассказать хочу.
Я давеча ходил к врачу.
По воле судеб, так уж получилось,
Сломал я ногу, вот уж приключилось.
Так вот, зашёл я в кабинет к врачу.

С сестрой сидели рядышком они.
Глядели оба в волшебный монитор.
Судьбу пытались разглядеть они мою.
Всё тщетно я пытался затеять с ними разговор.
Глядели оба в волшебный монитор.

Однако время стремительно всё шло
На каждого больного есть свой  лимит
Я ж терпеливо ждал...
Ну а нога? Она болит, болит...
Я терпеливо ждал, а время, утекало, шло.

И вот, о чудо, сестра открыла рот:
"Подпишите вот здесь и здесь."
И тщетно я пытался затеять разговор
Рукой она показывала дверь...

.............................

"Ах, да, совсем забыл!", -
Когда я ковылял да той двери,
Мне в руку врач записочки вложил:
"Ну там Вы разберетесь, что к чему"
И дверь за мной он вежливо прикрыл.

Мораль? Да что вы, будем всё молчать...
Как лечат нас, а может учат жить?
Я просто вам пытался рассказать.
Не приведи Господь к врачу сходить!

Однако, тут же за углом
Есть клиника "волшебная" одна.
Идут больные бедняги все с рублём
А там сидят всё те же, врач, сестра.
И горько видеть ту картину мне до слёз...

                                                                   Визит к врачу (отрывок)
                                                                   Автор: Корнилов Валентин

Лекарство и сустав.

У одного из петербургских мировых судей разбиралось дело: какой-то мещанин обвинял степенного бородача - кучера, что тот его неправильно лечил.

Выяснилось дело так:

Кучер пользовался славой прекрасного, знающего и добросовестного доктора.

Лечил он от всех болезней составом (как называли свидетели, «суставом») собственного изобретения.

Состоял «сустав» из ртути и какой - нибудь кислоты – карболовой, серной, азотной, – какой Бог пошлёт.

– Кто её знает, какая она. К ней тоже в нутро не влезешь, да и нутра у ей нету. Известно, кислота, и ладно.

Пациентов своих кучер принимал обыкновенно сидя на козлах и долго не задерживал.

Оускультацией (*), диагнозами и прогнозами заниматься ему было недосуг.

– Ты чаво? Хвораешь, что ли?
– Хвораю, батюшка! Не оставь, отец!
– Стало быть, хворый? – устанавливает кучер.
– Да уж так. Выходит, что хворый! – вздыхает пациент.
– У меня, знаешь, денежки-то вперёд. Пять рублёв.
– Знаю. Говорили. Делать нечего – бери.

Степенный кучер брал деньги и вечерком на досуге у себя в кучерской готовил ртуть на кислоте, подбавляя либо водки, либо водицы из-под крана, по усмотрению.

От ревматизма лучше, кажется, действовала вода, а для борьбы с туберкулёзом требовалась водка.

Кучер тонко знал своё дело, и слава его росла.

Но вот один мещанин остался неудовлетворённым.

Испробовав кучеровой бурды, нашёл, что она слабовата. Попросил у кучера того же снадобья, да покрепче.

– Ладно, – отвечал кучер. – Волоки пять рублёв, будет тебе покрепче.

На этот раз лекарство, действительно, оказалось крепким. После второго приёма у мещанина вывались все зубы и вылезли волосы. И он же ещё остался недоволен.

И в результате степенному кучеру запрещена практика.

Воображаю, как негодуют остальные его пациенты.

Ведь им, чего доброго, придётся, в конце концов, обратиться к доктору и вместо таинственного «сустава с кислотой покрепче» принимать осквернённые наукой йод, хинин да салициловый натр.

Русский человек этого не любит. К науке он относится очень подозрительно.

– Учится! – говорит он. – Учится, учится да и заучится. Дело известное.

А уж раз человек заучился, – хорошего от него ждать нечего.

Позовёте доктора, а как разобрать сразу: учился он как следует, понемножку, или заучился.

Дело серьёзное, спустя рукава к нему относиться нельзя.

Позовите любую старуху – няньку, кухарку, ключницу, коровницу, – каждая сумеет вам порассказать такие ужасы про докторов и такие чудеса из собственной практики, что вы только руками разведёте.

Способы лечить у них самые различные, но каждая старуха лечит непременно по-своему, а методу соседней бабы строго осуждает и осмеивает.

Я знавала одну старуху - белошвейку. Та ото всех болезней с большим успехом пользовала свежим творогом и капустным листом.

Творогом потерёт, листом обвернёт – как рукой снимет.

Кухарка издевалась над этой системой со всей едкостью холодного ума и всё – даже рак желудка и вывихнутый палец – лечила хреном снаружи и редькой «в нутро».

Знакомая мне старая нянька прибегала к более утончённому и сложному приему: от каждой болезни ей нужно было что - нибудь пожевать и приложить.

От всякой опухоли нянька жевала мак с мёдом и прикладывала.

От зубной боли жевала хлеб с керосином. От ревматизма – укроп с льняным семенем. От золотухи – морковную траву с ячменным тестом. Всего не перечтёшь.

Очень хорошо помогало. А если не помогало – значит, сглазили. Тогда уже совсем простое дело – нужно только спрыснуть с уголька.

Для этого берут три уголька и загадывают на серый глаз, на чёрный глаз и на голубой.

Потом брызнут на угольки водой и смотрят: какой уголёк зашипит – такой глаз, значит, и сглазил.

Уголёк этот поливают водой, а потом этой самой воды наберут в рот и прыснут прямо в лицо болящему.

Сделать это нужно неожиданно, чтобы болящий перепугался и если он малолетний, то разревелся бы благим матом, а если взрослый – выругался бы и послал бы вас ко всем чертям.

Об этой няньке я вспомнила недавно, и вот при каких обстоятельствах.

Я простудилась, слегла и на другой день позвала доктора.

Пришёл худой меланхолический человек, с распухшей щекой, и упрекнул меня, зачем я не пригласила его тотчас же, как почувствовала себя больной.

– Может быть, вы уже приняли какое - нибудь лекарство?
– Нет, – отвечала я. – Выпила только малины.
– Стыдно, стыдно! – упрекнул он меня снова. – Заниматься каким-то знахарством, когда к вашим услугам врачи и медикаменты. Что же тогда говорить про людей неинтеллигентных!

Я молчала и опустила голову, делая вид, что подавлена стыдом. Не могла же я ему объяснять, какая, в сущности, неприятная штука – звать доктора.

Во-первых, нужно всё убрать в комнате, иначе он рассядется на вашу шляпу и на вас же рассердится.

Во-вторых, нужно приготовить бумагу для рецепта, которую он сам же будто нечаянно смахнёт под стол и потом будет преобидно удивляться, что в интеллигентном семействе нет листка бумаги.

Потом нужно выдумать, какая у вас вообще всегда бывает температура по утрам, днём и по вечерам.

Каждый доктор в глубине души уверен, что для человека нет лучшего развлечения, как мерить свою температуру.

Подите-ка разуверьте его в этом.

Но самое главное, что вы должны сделать, это приготовить деньги, непременно бумажные, и держать их так, чтобы доктор отнюдь не мог их заметить.

Самое лучшее держать их в левой руке, в кулаке, а потом, когда почувствуете, что доктор скоро уйдёт, потихоньку переложить их в правую.

Если вы приготовили деньги звонкой монетой – я вам не завидую.

Они выскочат из вашего кулака как раз в тот самый момент, когда вы будете пожимать докторскую руку нежно и значительно.

Доктор увидит ваши деньги – и всё лечение насмарку.

Если же вы хотите, чтобы лечение пошло вам на пользу, то вы должны играть в такую игру, как будто доктор очень добрый и лечит вас даром.

Так как всего этого я рассказать не могла, то и сделала вид, что сконфузилась. Он тоже замолчал и задумался, потирая свою распухшую щёку.

– У вас зубы болят? – спросила я.
– Да, не знаю сам, что такое. Должно быть, простудился.
– А вы бы к дантисту.
– Не хочется. Боюсь, что только даром развередит.
– Гм! Надуло, верно?
– Должно быть.
– А вы бы припарку положили согревающую.
– Вы думаете, поможет? – оживился он вдруг.
– Не знаю. А вот есть ещё одно народное средство. Мне нянька говорила, опытная старуха. Нужно, знаете ли, хлеб с керосином пожевать и привязать к щеке.
– С керосином? Это интересно. Только зачем же жевать?.. Может быть, можно просто размешать?
– Не знаю. Она говорила, что жевать.

Он радостно вскочил со стула и пожал мне руку.

– Знаете, это идея. Очень вам благодарен. Это, конечно, вздор, но тем не менее… И много нужно керосина?

Он так загорелся нянькиной терапевтикой, что даже забыл прописать мне рецепт.

Трудно русскому человеку лекарство принимать.

Конечно, наука, в неё не верить нельзя. Ну, а «сустав» – тот как-то уютнее, душевнее.

Жаль, что степенному кучеру запрещена практика. Я бы послала к нему моего доктора.

                                                                                                                                                                                                Лекарство и сустав
                                                                                                                                                                                                Автор: Н. А. Тэффи
___________________________________________________________________________________________________________________________________________________________

(*) Оускультацией , диагнозами и прогнозами заниматься ему было недосуг - Аускультация (от лат. ausculto — выслушивать) — метод исследования и диагностики, заключающийся в выслушивании звуков, образующихся в процессе работы органов. Во время аускультации прослушивают три основных органа и системы органов: сердце, лёгкие и желудочно - кишечную систему. Аускультация бывает прямой — проводится путём прикладывания уха к прослушиваемому органу, и непрямой — с помощью специальных приборов, таких как стетоскоп или фонендоскоп. Некоторые области применения аускультации:
диагностика заболеваний лёгких и сердца;
исследование сосудов;
изучение органов пищеварения (выслушивание кишечных шумов, шума трения брюшины, перистальтики кишечника);
исследование суставов (шум трения внутрисуставных поверхностей эпифизов);
у беременных — для выслушивания сердцебиений плода.

Заметки о делах

0

296

Безумная кошатница или он всё - таки победит ... в долгосрочной перспективе

Приходит время и ты понимаешь, что никто тебе не нужен, и мысль о том, что к сорока ты станешь чокнутой бабкой кошатницей — не пугает, а радует!

                                                                                                                                                                                      --  Elena Devil

Явился нагло без машины на свиданье
Чем оскорбил тотчас девичьи ожиданья
Нет бороды, одет так неказисто
И не похож на бизнесмена - оптимиста

Тут не дождаться ценных подношений
Для укрепления любовных отношений
Нет повезут болтаться по курортам
Не обеспечат неги и комфорта

Запрос ведь явный - встретить олигарха
Что только роскошь: золото и бархат
Какой облом - такой не купит шубки
Не даст на пластику - чтоб грудь была и губки!

Мужло, совок, ничтожество, абьюзер!
Детьми и бытом фею он нагрузит
Ушла принцесса, матерясь истошно
Домой к мамашке и любимым кошкам

                                                                                    Абьюзер
                                                                     Автор: Солодков Василий

Заметки о делах

0

297

К расстрелянию с отпущение грехов под «Марсельезу»

Я желаю тебе всего светлого. Рядом девушку, что бы сердечная
Будь счастливым, безудержно, искренне, и удачу тебе бесконечную.
Я желаю тебе только лучшего, мне не жаль для тебя, пускай сбудется
Та мечта, что считаешь заветною. Непременно пускай всё получится.

                                                                                                              Я желаю тебе всего светлого (отрывок)
                                                                                                                                      Автор: Olika

Глава третья. Доллары и Библия. – Три дня мистера Куля ( Фрагмент )

Несколько дней спустя, рано утром, ко мне пришёл Хуренито и сразу, даже не здороваясь, протянул номер «Пти паризиен» с отчёркнутым объявлением.

В отделе «Разные», между рекламой нового слабительного для кур, больных дифтеритом, и письмецом какого-то Поля к напрасно ревнующей его «кошечке», которой он верен до гроба, было напечатано нижеследующее.

АКЦИОНЕРНОЕ МИССИОНЕРСКОЕ ОБЩЕСТВО ДЛЯ БИБЛЕЙСКОГО ПРОСВЕЩЕНИЯ ТУЗЕМЦЕВ ЕВРОПЫ (САН - ФРАНЦИСКО – ЧИКАГО – НЬЮ-ЙОРК) ИЩЕТ

деятельных миссионеров в различные страны, а также агентов по продаже патентованных аппаратов. Являться в «Отель де ля круа» к мистеру Кулю.

«Ты понимаешь, как это кстати», – сказал Хуренито (в первый же вечер после ужина он стал говорить мне «ты», дружески и вместе с тем повелительно).

Через полчаса мы уже сидели в кабинете мистера Куля.

Лицо его, широкое, плоское, упитанное, ничего особенного не выражало.

Зато у него были необычайные ноги, в носатых рыжих ботинках, они лежали на двух вращающихся пюпитрах (*), несколько выше уровня головы.

Он одновременно читал библию, диктовал стенографистке письмо министру изящных искусств Чили, слушал по телефону цены на скот в Чикаго, беседовал с нами, курил толстую сигару, ел яйцо всмятку и разглядывал фотографию какой-то полногрудой актрисы.

Для этого к его креслу, напоминавшему зубоврачебное, были приделаны станки, трубки, автоматические держатели в форме дамских пальчиков и целая клавиатура непонятных мне кнопок.

Подобное времяпрепровождение, естественно, налагало свой отпечаток на мистера Куля.

Так, впоследствии я заметил, что приёмы разговора по телефону он применяет и в обычной беседе.

Как-то вечером, сидя один в ресторане и скучая, он отрывисто гаркнул проходившей мимо актрисе:

«Алло! Женщина? Это я – мистер Куль. Свободны? Хотите со мной? Алло! Представьте смету. Даю ужин и десять долларов».

Иногда он чувствовал необходимость нажимать кнопки, и эта вполне понятная привычка неприятно отражалась на окружавших его.

Но в общем это был человек скорее воспитанный, и он любезно принял нас, посвятив тотчас Хуренито в сущность своих намерений.

Прожив достаточное число лет в Америке, из рассказов приезжавших и газетных статей мистер Куль узнал, что Европа лишена нравственности и организации.

Два могучих рычага цивилизации – библия и доллар не идут в ней рука об руку.

Мистер Куль понял, что Америка должна отплатить благодарностью за тот великий момент, когда матрос Хуан Луис, известный в двух Кастилиях разбойник, прежде нежели зарезать первого индейца, пробормотал молитву, побрызгал его морской водицей и, таким образом, положил начало торжеству креста.

Ныне пришла очередь Америке спасать обезумевшую Европу.

Для проведения этого в жизнь мистер Куль организовал акционерное общество с весьма солидным капиталом и, приехав в Европу, начал разрабатывать план деятельности.

Сообщив это Учителю, он стал нажимать наиболее мелкие кнопки и, вынимая из выскакивающих папок различные проекты, читал их нам.

Некоторые из них мне запомнились, и я приведу их здесь, к сожалению, без деталей, цифровых данных и чертежей.

***

1. Необходимо прекратить воровство не только репрессивными мерами.

Для этого надо оградить нестойкие души бедняков от соблазнов города, напоминая им о вечных благах, доступных всем.

Акционерное общество изготовляет различные дидактические рекламы: над булочными вывешиваются огненные круги с надписью: «не единым хлебом сыт человек», над пивными: «блаженны алчущие», над магазинами готового платья: «царство божие внутри нас» и т. д.

***

2. Обязать всех содержательниц публичных домов поставить в заведениях автоматы с необходимыми для гигиены принадлежностями.

На пакетах должно быть напечатано: «Милый друг, не забывай о своей чистой и невинной невесте».

Эти аппараты, по словам мистера Нуля, были делом весьма доходным, ибо, обходясь в триста франков, они приносили в среднем в месяц до тысячи франков чистой прибыли.

***

3. Докладная записка министру юстиции Французской республики.

Побывав несколько раз у тюрьмы Санте во время казней, мистер Куль с радостью констатирует большое стечение публики и остро развитое чувство справедливости, выражающееся в нескрываемом энтузиазме при зрелище наставительной церемонии.

Он отмечает предприимчивость мелких торговцев, устанавливающих вокруг тюрьмы на время казни бараки со сластями, прохладительными напитками и даже с игрушками для ребят, которых приводят умные и энергичные матери.

Но мистер Куль удивляется, почему такого рода празднества не использованы для нравственной пропаганды, и, вполне понимая некоторые особенности французской светской власти, предлагает предоставить это его Акционерному обществу.

Вокруг гильотины – передвижные поместительные трибуны, с платой, доступной даже трудящимся.

Магазины, в которых, кроме обычных товаров, фотографии преступников до и после акта правосудия, духовные и моральные книги, наконец, прокат биноклей.

После окончания официальной части празднества – кинематографический сеанс: детство преступника и порядочного человека; сначала шалит, потом крадёт, потом насилует, потом убивает, потом голова его в руках уважаемого мосье Деблера; второй – мальчик - пай, копит су, данные на конфеты, женится, книжка сберегательной кассы, рента, тенистая могила и памятник «в вечную собственность».

Засим короткая проповедь, которая может удовлетворить стремления светской части общества: преступник забыл о школе, о своих обязанностях как избирателя, о высшем существе –«Отечестве».

Для разъезда – «Молитва девушки за душу злодея» и «Марсельеза».

***

4. Предвидя после конфликта в Марокко возможность войн, мистер Куль опасался осквернения миллионов христиан и потому предлагал всем европейским государствам, имеющим колонии в Африке, озаботиться созданием чёрных войск.

Насильственное вылавливание взрослых из деревень он находил жестоким и, главное, непрактичным.

Опыт устриц, страусов и различных видов зверей подсказывает идею питомников.

Отбираются самки наиболее плодовитых племён; через двадцать лет любое государство имеет своё войско, совершенно готовое к употреблению, не нарушая при этом ни нравственных чувств, ни экономических интересов собственного населения.

***

Ознакомив нас с этими оригинальными и смелыми проектами, мистер Куль пожаловался Учителю на косность Европы. Министр юстиции не ответил ему.

Во многих публичных домах поставлены его аппараты, но нравоучительные надписи тщательно замазаны сажей.

Выставленные в Лондоне световые рекламы против кражи были ночью разбиты какими-то злоумышленниками, вероятно русскими анархистами.

Наконец, вместо «чёрных питомников» Европа увлекается мирными конгрессами.

Поэтому он и решил с помощью газетных объявлений подыскать энергичных, опытных агентов.

          -- из философско - сатирического романа Ильи Эренбурга - «Необычайные похождения Хулио Хуренито и его учеников»
__________________________________________________________________________________________________________________________________________________________

(*)  ноги, в носатых рыжих ботинках, они лежали на двух вращающихся пюпитрах - Пюпитр — наклонный столик - подставка для нот, а также устройство для духовых инструментов. Слово заимствовано из французского языка (pupitre) и образовано от латинского pulpitum — «дощатый помост, сцена, трибуна».

Заметки о делах

0

298

Работница первого участка

Гудит станок. Три сотни оборотов.
Ровняю фланец подрезным резцом.
Но не от этой упоительной работы
Так вдохновенно светится лицо.
Токарная в цеху не знает группа,
И не подозревает весь завод,
Что у соседнего станка, держась за суппорт,
Любовь моя досрочно план даёт.

Не прерывая трудовых процессов,
Я наблюдаю краешком зрачка:
Она изящна в спецодежде, как принцесса,
В отточенных движениях – ловка.
Засаленная кепка скрыла ушко,
Волос оставив рыженький клочок,
А жёлто - сине - фиолетовая стружка
Змеёю вьётся у её сапог.

Я ей за месяц не сказал ни слова,
Чтоб повода к догадкам не давать,
И даже в очереди тесной у столовой
Старался, как и всех, её толкать.
Не помню, где я допустил промашку,
Но за спиной коллеги говорят:
«Вот Витька, если бы не втюрился в Наташку,
Уже бы получил шестой разряд!»

Гудит станок. Полтыщи оборотов.
Снимаю фаску проходным резцом.
Но не от этой опостылевшей работы
Так сумрачно угрюмится лицо.
Конечно, быть влюблённым очень глупо.
Узнает это завтра весь завод...
А у соседнего станка, держась за суппорт,
Наташка план мой на себя берёт.

                                                                             Заводской романс
                                                                            Автор: Виктор Барков

Глава 2 ( Фрагмент )

Катерина работала на прессе в цехе металлической галантереи.

Работа была нехитрая: положить – снять, снова положить и снова снять.

Она штамповала основания для подсвечников, которые в то время начинали входить в моду.

Не оглядываясь, по изменившемуся звуку, она поняла, что у соседки пресс начал корёжить заготовку.

В этой смене работал плохой и медлительный наладчик.

Значит, пресс будет остановлен на полдня.

Катерина оглянулась.

Работница смотрела в её сторону.

Грузная, пожилая, проработав в этом цехе лет двадцать, она так ничего и не понимала в станке, а действовала механически – положить, нажать на педаль, снять, снова положить.

Катерина уже через три месяца сама могла обнаружить причину брака, наладить пресс.

Вот и сейчас Катерина встала, взяла сумку с отвёртками и ключами, открыла крышку пресса, отрегулировала механизм, положила заготовку, нажала на педаль.

Пресс работал точно.

Работница начала было благодарить, Катерина улыбнулась ей и отошла. Её в цехе уважали и почему-то побаивались.

Уважали, наверное, за то, что работала хорошо, а побаивались из-за её уверенности в себе.

Она не боялась ни мастера, ни нормировщика.

Проверяла заполненные наряды, находила ошибки, даже с бухгалтером цеха спорила: бухгалтерские премудрости оказались не такими уж сложными.

Ей нравилось узнавать новое. И начальство заметило её после того, как она выступила на собрании.

Начальник цеха, бестолковый, крикливый, капризный, держал работниц в страхе.

Мог уволить – и увольнял, а женщины держались за место, потому что жили рядом и работа не требовала квалификации, её осваивали за несколько дней.

Собрание тщательно готовили – ждали секретаря райкома партии, того, что отвечал за промышленность и строительство в районе.

Трём работницам заранее написали речи.

И они в основном говорили о том, что подводят смежники, не хватает комплектующих деталей, протекает крыша, что станки старые, а на соседней фабрике – с программным управлением.

Секретарь райкома записывал.

И тогда вышла Катерина.

– Для штамповки подсвечников, ложек и пепельниц не нужны станки с программным управлением, – заявила она.

– Нужно отремонтировать те, что имеем. И вовремя налаживать их. А наладчиков не хватает, потому что уважающий себя человек не будет работать с таким начальником цеха.

Если бы кто-то хоть один раз где - нибудь на улице так нахамил, как начальник хамит каждый день в цехе, его посадили бы как хулигана на пятнадцать суток.

А здесь не только не сажают, а даже выписывают премии.

В газетах пишут о развитом социализме, а у нас…

Вот посмотрите: и в президиум село почему-то одно начальство. Насколько я понимаю, президиум выбирают. А здесь вышли и сели, как у себя в квартире.

Зал вначале замер. Потом разразился хохотом.

Катерина видела, что секретарь райкома покраснел. Но он был опытным и понимал, что надо переломить ход собрания, и тут же задал ей вопрос:

– Какие у вас конкретные предложения?
– Освободить от должности начальника цеха. Ведь над его глупостью весь цех смеётся!
– И кого же назначить? – поинтересовался секретарь. – Может быть, вас?

Он оглядел зал. Он ждал реакции.

Это был проверенный, много раз опробованный ход. Работницы должны рассмеяться. Нелепое же предложение.

Но работницы не смеялись. Они ждали, что ответит Катерина.

– Назначить предлагаю Леднёва, начальника первого участка. И через неделю в цехе будет порядок, – спокойно произнесла она.

Работницы с мест начали выкрикивать: «Леднёва! Леднёва!»

Собрание кое - как закончили.

В следующую зарплату денег Катерине начислили меньше всех, и она узнала, что кто-то приходил к коменданту общежития узнавать, как она себя ведёт.

Начальник обвинил её в халатности, вынес выговор за поломку станка. Её явно выживали. Она не могла уйти – лишилась бы общежития.

Работницы при встрече отводили глаза. Они ничем не могли ей помочь.

Катерина решила посоветоваться с академиком. Тихомиров выслушал и сказал:

– Есть два пути. Я могу позвонить в свой райком партии, оттуда позвонят в райком вашего района, из вашего райкома позвонят на фабрику и попросят отстать. И от тебя отстанут. Но этот вариант прибережём на будущее. А сейчас пойдём по стандартному пути.

И он продиктовал Катерине жалобу, где была указана фамилия секретаря райкома, который был у них на собрании.

Жалоба была о расправе за критику.

Академик подсказал, чтобы она написала о недостатках на производстве и свои предложения по их ликвидации.

Он дал ей несколько листов бумаги и отослал на кухню.

Потом прочитал написанное, кое - что переделал, взял газету «Правда», вставил несколько фраз из передовой статьи, заставил её переписать начисто.

И письмо ушло.

Через несколько дней в их цехе появился директор фабрики в сопровождении парторга.

Они остановились невдалеке от Катерины, и парторг кивнул в её сторону.

Директор фабрики, сорокалетний, коренастый, вполне ещё мужчина, рассматривал её с явным интересом.

И она улыбнулась директору. Директор от неожиданности тоже улыбнулся, подошёл к ней и спросил:

- Как дела?
– Хорошо. А у вас как?
– Так себе, – сказал директор. – Сама знаешь. Оборудование изношенное.
– На нём ещё можно работать, если работу наладить.
– И ты считаешь, что Леднёв наладит?
– Наладит, – подтвердила она. – Леднёв и производство знает, и деликатный. У нас, когда наладчик запивает, он подойдёт ко мне и скажет:
«Катенька, голубка, помоги». Да я для него всё сделаю.

И директор рассмеялся. Но глаза оставались серьёзными. И вдруг он спросил:

– Письмо в райком сама писала или кто помогал?
– Помог, – призналась она...

                                                                               -- из романа Валентина Константиновича Черных - «Москва слезам не верит»

Заметки о делах

0

299

У источника

— Сладок был её голос и нежен был смех.
Не она ли была мой губительный грех?

— Эта нежная сладость ей Мною дана,
Не она твой губительный грех, не она.

— Я желанием призрачной славы пылал,
И не в том ли мой грех, что я славы желал?

— Сам в тебе Я желание славы зажёг,
Этим пламенем чистым пылает пророк.

— Я всегда золотой суетой дорожил,
И не в том ли мой грех, что в довольстве я жил?

— Ты всегда золотую любил суету,
Не её твоим страшным грехом Я сочту.

— Я словами играл и творил я слова,
И не в том ли повинна моя голова?

— Не слова ты творил, а себя ты творил,
Это Я каждым словом твоим говорил.

— Я и верил в Тебя, и не верил в Тебя,
И не в том ли я грешен, свой дух погубя?

                                                                                   Беседа (отрывок)
                                                                                 Автор: Семён Липкин

Глава. V ( Фрагмент)

У дедушки Лодыжкина был давным - давно примечен один уголок между Мисхором и Алупкой, книзу от нижней дороги, где отлично можно было позавтракать.

Туда он и повёл своих спутников.

Неподалёку от моста, перекинутого через бурливый и грязный горный поток, выбегала из-под земли, в тени кривых дубов и густого орешника, говорливая, холодная струйка воды.

Она проделала в почве круглый неглубокий водоём, из которого сбегала в ручей тонкой змейкой, блестевшей в траве, как живое серебро.

Около этого родника по утрам и по вечерам всегда можно было застать набожных турок, пивших воду и творивших свои священные омовения.

— Грехи наши тяжкие, а запасы скудные, — сказал дедушка, садясь в прохладе под орешником. — Ну-ка, Серёжа, господи благослови!

Он вынул из холщового мешка хлеб, десяток красных помидоров, кусок бессарабского сыра «брынзы» и бутылку с прованским маслом.

Соль была у него завязана в узелок тряпочки сомнительной чистоты.

Перед едой старик долго крестился и что-то шептал.

Потом он разломил краюху хлеба на три неровные части: одну, самую большую, он протянул Сергею (малый растёт — ему надо есть), другую, поменьше, оставил для пуделя, самую маленькую взял себе.

— Во имя отца и сына. Очи всех на тя, господи, уповают, — шептал он, суетливо распределяя порции и поливая их из бутылки маслом. — Вкушай, Серёжа!

Не торопясь, медленно, в молчании, как едят настоящие труженики, принялись трое за свой скромный обед.

Слышно было только, как жевали три пары челюстей.

Арто ел свою долю в сторонке, растянувшись на животе и положив на хлеб обе передние лапы.

Дедушка и Сергей поочередно макали в соль спелые помидоры, из которых тёк по их губам и рукам красный, как кровь, сок, и заедали их сыром и хлебом.

Насытившись, они напились воды, подставляя под струю источника жестяную кружку.

Вода была прозрачная, прекрасная на вкус и такая холодная, что от неё кружка даже запотела снаружи.

Дневной жар и длинный путь изморили артистов, которые встали сегодня чуть свет. У дедушки слипались глаза.

Сергей зевал и потягивался.

— Что, братику, разве нам лечь поспать на минуточку? — спросил дедушка. — Дай-ка я в последний раз водицы попью.

Ух, хорошо! — крякнул он, отнимая от кружки рот и тяжело переводя дыхание, между тем как светлые капли бежали с его усов и бороды.

— Если бы я был царём, всё бы эту воду пил… с утра бы до ночи! Арто, иси, сюда! Ну вот, бог напитал, никто не видал, а кто и видел, тот не обидел… Ох - ох-хонюшки - и!

Старик и мальчик легли рядом на траве, подмостив под головы свои старые пиджаки.

Над их головами шумела тёмная листва корявых, раскидистых дубов. Сквозь неё синело чистое голубое небо.

Ручей, сбегавший с камня на камень, журчал так однообразно и так вкрадчиво, точно завораживал кого-то своим усыпительным лепетом.

Дедушка некоторое время ворочался, кряхтел и говорил что-то, но Сергею казалось, что голос его звучит из какой-то мягкой и сонной дали, а слова были непонятны, как в сказке.

— Перво дело — куплю тебе костюм: розовое трико с золотом… туфли тоже розовые, атласные…

В Киеве, в Харькове или, например, скажем, в городе Одессе — там, брат, во какие цирки!..

Фонарей видимо - невидимо… всё электричество горит… Народу, может быть, тысяч пять, а то и больше… почему я знаю? Фамилию мы тебе сочиним непременно итальянскую.

Что такая за фамилия Естифеев или, скажем, Лодыжкин? Чепуха одна — нет никакого в ней воображения.

А мы тебя в афише запустим — Антонио или, например, тоже хорошо — Энрико или Альфонзо…

Дальше мальчик ничего не слыхал. Нежная и сладкая дремота овладела им, сковав и обессилив его тело.

Заснул и дедушка, потерявший вдруг нить своих любимых послеобеденных мыслей о блестящем цирковом будущем Сергея.

Один раз ему сквозь сон показалось, что Арто на кого-то рычит.

На мгновение в его затуманенной голове скользнуло полусознательное и тревожное воспоминание о давешнем дворнике в розовой рубахе, но, разморенный сном, усталостью и жарой, он не смог встать, а только лениво, с закрытыми глазами, окликнул собаку:

— Арто… куда? Я т-тебя, бродяга!

Но мысли его тотчас спутались и расплылись в тяжёлых и бесформенных видениях.

                                                                                                  из рассказа Александра Ивановича Куприна - «Белый пудель»

Заметки о делах

0

300

Там, где её привязанность

Как белый камень в глубине колодца,
Лежит во мне одно воспоминанье.
Я не могу и не хочу бороться:
Оно — веселье и оно — страданье.

Мне кажется, что тот, кто близко взглянет
В мои глаза, его увидит сразу.
Печальней и задумчивее станет
Внимающего скорбному рассказу.

Я ведаю, что боги превращали
Людей в предметы, не убив сознанья,
Чтоб вечно жили дивные печали.
Ты превращён в моё воспоминанье.

                                                       Как белый камень в глубине колодца..
                                                                      Автор: Анна Ахматова

Глава четвёртая. Второе замужество ( Фрагмент )

IV

Вера Павловна отдыхает на своей мягкой кушетке, дожидаясь мужа из его гошпиталя к обеду.

Ныне она мало хлопотала в кухне над сладкими прибавками к обеду, ей хотелось поскорее прилечь, отдохнуть, потому что она досыта наработалась в это утро, и уж давно так, и ещё довольно долго будет так, что она будет иметь досыта работы по утрам: ведь она устраивает другую швейную в другом конце города.

Вера Павловна Лопухова шила на Васильевском.

Вера Павловна Кирсанова живёт в Сергиевской улице, потому что мужу нужно иметь квартиру ближе к Выборгской стороне.

Мерцалова очень хорошо пришлась по той швейной, которая была устроена на Васильевском, - да и натурально: ведь она и мастерская были уж очень хорошо знакомы между собою.

Вера Павловна, возвратившись в Петербург, увидела, что если и нужно ей бывать в этой швейной, то разве изредка, ненадолго; что если она продолжает бывать там почти каждый день, то, собственно, потому только, что её влечет туда её привязанность, и что там встречает её привязанность; может быть, на несколько времени ещё и не вовсе бесполезны её посещения, всё - таки Мерцалова ещё находит иногда нужным советоваться с нею; но это берёт так мало времени и бывает всё реже; а скоро Мерцалова приобретёт столько опытности, что вовсе перестанет нуждаться в Вере Павловне.

Да, уж и в первое время по возвращении в Петербург Вера Павловна бывала в швейной на Васильевском больше, как любимая гостья, чем как необходимое лицо.

Чем же заняться? - ясно, чем: надобно основать другую швейную, в своём новом соседстве, в другом конце города.

И вот основывается новая мастерская в одном из переулков, идущих между Бассейною и Сергиевской.

С нею гораздо меньше хлопот, чем с прежнею: пять девушек, составившие основной штат, перешли сюда из прежней мастерской, где места их были заняты новыми; остальной штат набрался из хороших знакомых тех швей, которые работали в прежней мастерской.

А это значит, что всё было уже приготовлено более, чем на половину: цель и порядок швейной были хорошо известны всем членам компании, новые девушки прямо и поступали с тем желанием, чтобы с первого же раза было введено то устройство, которого так медленно достигала первая мастерская.

О, теперь дело устройства идёт в десять раз быстрее, чем тогда, и хлопот с ним втрое меньше.

Но всё - таки много работы, и Вера Павловна устала ныне, как уставала и вчера, и третьего дня, как уставала уж месяца два, только ещё два месяца, хотя уже больше полгода прошло со времени второго замужества; что ж, надобно же было сделать себе свадебный праздник, и она праздновала долго.

Но теперь она уж принялась за работу.

Да, ныне она наработалась и отдыхает, и думает о многом, о многом, всё больше о настоящем: оно так хорошо и полно! оно так полно жизни, что редко остаётся время воспоминаньям; воспоминания будут после, о, гораздо после, и даже не через десять лет, не через двадцать лет, а после: теперь ещё не их время и очень ещё долго будет не их время.

Но всё - таки бывают они и теперь, изредка, вот, например и ныне ей вспомнилось то, что чаще всего вспоминается в этих нечастых воспоминаниях.

Вот что ей вспоминается:

V

- Миленький! я еду с тобой!
- Да ведь с тобою нет твоих вещей.
- Миленький мой, завтра же поеду вслед за тобою, когда ты не хотел взять меня с собою ныне.
- Подумай. Посмотри. Подожди моего письма. Оно будет завтра же.

                                              -- из  романа Николая Гавриловича Чернышевского - «Что делать? (Из рассказов о новых людях)»

Заметки о делах

0

Быстрый ответ

Напишите ваше сообщение и нажмите «Отправить»


phpBB [video]


Вы здесь » Ключи к реальности » Волшебная сила искусства » Заметки о делах