В терпение со сожжённой душой

Я сам сжёг свою душу.
Сжёг все мосты между миром и ею.
Да просто... Я ей не нужен.
Нет инквизитора злее, чем время...

Нет хуже боли, чем боль от себя.
Ненависть лютая в отражении.
Не постигнув себя и себя не любя.
Моя жизнь пролетает страшным мгновением.

Закаты, рассветы, звонки без ответа.
Все мысли в блокнот, за строчкою строчка.
А над головою пустейшее небо.
Благословляет мой путь одиночки...

Походка моя из ровной и гордой,
Превратилась в хромую с горбом.
Без улыбки теперь и глаза мои налиты кровью.
Но не верю я... Не верю, что проклят..

В душе моей свет ещё не погас.
Пусть тускло, но горят фонари.
Если я сам себя не спас,
Какой тогда смысл мне улыбку дарить?

Горят фонари против воли моей.
Горят и горят, горят и горят.
Бывает, что просто хочу умереть.
Вот и сейчас, проходя этот ад

                                                           Автор: Орхан Байромов

Дон - Жуан.

В пятницу, 14 января, ровно в восемь часов вечера гимназист восьмого класса Володя Базырев сделался Дон Жуаном.

Произошло это совершенно просто и вполне неожиданно, как и многие великие события.

А именно так: стоял Володя перед зеркалом и маслил височные хохлы ирисовой помадой.

Он собирался к Чепцовым.

Колька Маслов, товарищ и единомышленник, сидел тут же и курил папиросу, пока что навыворот – не в себя, а из себя; но, в сущности, не всё ли равно, кто кем затягивается – папироса курильщиком или курильщик папиросой, лишь бы было взаимное общение.

Намаслив хохлы по всем требованиям современной эстетики, Володя спросил у Кольки:

– Не правда ли у меня сегодня довольно загадочные глаза?

И, прищурившись, прибавил:

– Я, ведь, в сущности, Дон Жуан.

Никто не пророк в своём отечестве, и, несмотря на всю очевидность Володиного признания, Колька фыркнул и спросил презрительно:

– Это ты-то?
– Ну да, я.
– Это почему же?
– Очень просто. Потому что я, в сущности, не люблю ни одной женщины, я завлекаю их, а сам ищу только своё «я». Впрочем, ты этого всё равно не поймёшь.
– А Катенька Чепцова?

Володя Базырев покраснел. Но взглянул в зеркало и нашёл своё «я»:

– Катенька Чепцова такая же для меня игрушка, как и все другие женщины.

Колька отвернулся и сделал вид, что ему всё это совершенно безразлично, но словно маленькая пчёлка кольнула его в сердце.

Он завидовал карьере приятеля.

У Чепцовых было много народа, молодого и трагического, потому что никто так не боится уронить своё достоинство, как гимназист и гимназистка последних классов.

Володя направился было к Катеньке, но вовремя вспомнил, что он – Дон Жуан, и сел в стороне.

Поблизости оказалась хозяйская тётка и бутерброды с ветчиной.

Тётка была молчалива, но ветчина, первая и вечная Володина любовь, звала его к себе, манила и тянула.

Он уже наметил кусок поаппетитнее, но вспомнил, что он Дон Жуан, и, горько усмехнувшись, опустил руку.

– Дон Жуан, уплетающий бутерброды с ветчиной! Разве я могу хотеть ветчины? Разве я хочу её!

Нет, он совсем не хотел. Он пил чай с лимоном, что не могло бы унизить самого Дон Жуана де Маранья.

Катенька подошла к нему, но он еле ответил ей. Должна же она понять, что женщины ему надоели.

После чая играли в фанты. Но уж, конечно, не он. Он стоял у дверей и загадочно улыбался, глядя на портьеру.

Катенька подошла к нему снова.

– Отчего вы не были у нас во вторник?
– Я не могу вам этого сказать, – отвечал он надменно. – Не могу потому, что у меня было свидание с двумя женщинами. Если хотите, даже с тремя.
– Нет, я не хочу… – пробормотала Катенька.

Она, кажется, начинала понимать, с кем имеет дело.

Позвали ужинать. Запахло рябчиками, и кто-то сказал про мороженое. Но всё это было не для Володи.

Дон Жуаны не ужинают, им некогда, они по ночам губят женщин.

– Володя! – умоляюще сказала Катенька. – Приходите завтра в три часа на каток.
– Завтра? – весь вспыхнул он, но тут же надменно прищурился. – Завтра, как раз в три, у меня будет одна… графиня.

Катенька взглянула на него испуганно и преданно, и вся душа его зажглась восторгом. Но он был Дон Жуан, он поклонился и вышел, забыв калоши.

На другой день Колька Маслов застал Володю в постели.

– Что ты валяешься, уж половина третьего. Вставай!

Но Володя даже не повернулся и прикрыл голову одеялом.

– Да ты никак ревёшь?

Володя вдруг вскочил. Хохлатый, красный, весь запухший и мокрый от слёз.

– Я не могу пойти на каток! Я не могу-у-у!
– Чего ты? – испугался приятель. – Кто же тебя гонит?
– Катенька просила, а я не могу. Пусть мучается. Я должен её губить!

Он всхлипывал и вытирал нос байковым одеялом.

– Теперь уже всё кончено. Я вчера и не ужинал… и… и теперь уже всё кончено. Я ищу своё… «я».

Колька не утешал. Тяжело, но что же делать? Раз человек нашёл своё призвание, пусть жертвует для него житейскими мелочами.

– Терпи!

                                                                                                                                                                                           Дон - Жуан
                                                                                                                                                                                   Автор: Н. А. Тэффи

Воспитатели

Я болен чистою душой –
Как это славно!
Но тяжек мне мой путь земной
В тени соблазнов.

Я не вижу птицы выше
Моего крыла,
Но гордыня точит мышью
Красоту пера.

Светлый путь мне предназначен
В Твою страну.
Маршрут чернилами испачкан…
Но я найду!

                                                                 Я болен чистою душой …
                                                                         Автор: Алекс Берг

Воспитание.

Воспитание – дело сложное.

Когда отец, выпуча глаза, бешено орёт на мальчишку:

– Сними локти со стола, с-сукин сын! – не знаю, хороший ли это приём для внушения мальчику светских и изящных форм жизни.

В Москве в одном довольно известном пансионе для благородных девиц была очень добросовестная наставница, которая, главным образом, наблюдала за тем, чтобы вверенные ей воспитанницы готовились к жизни в духе религии и хороших манер.

И вот, от чрезмерного ли усердия или по другой причине, эти два понятия – светскость и религия – так перепутались в её старой голове, что, в конце концов, она стала считать апостолов за образец хороших манер.

– Лидочка, ма шер, – говорила она за столом плохо сидевшей девочке, – разве можно держать локти на столе? Апостолы никогда не клали локтей на стол, только один Иуда. Это даже на священных картинах изображено.

Да, тяжело испытание, через которое должен пройти каждый ребёнок уважающих себя родителей: не ешь с ножа, не дуй в чашку, не макай сухарь в чай, не болтай ногами, не говори, пока тебя не спросят.

Зато как отраден момент, когда воспитание закончено и человек чувствует себя вправе положить ноги на стол и уцепить всей пятернёй целую баранью кость.

Всё это, конечно, очень важно, но мадам Армеева имела в виду не только светское воспитание, когда привезла своего Костеньку к Людмиле Николаевне.

Она надеялась, что Людмила Николаевна будет и на душу Костеньки иметь облагораживающее и смягчающее влияние.

Сама Армеева продолжать Костенькино воспитание не могла, потому что по делам, очень неясным и смутнообъясняемым, должна была плыть в Америку на неизвестный срок.

Говорила Армеева об этой поездке всегда с какими-то странными ошибками. Например, так:

– Мы решили выехать двадцатого, то есть я. – Нет, мы не хотим, то есть я, ехать на Марсель. – Мы, то есть я, заказали билеты уже давно.

Это вечное «мы, то есть я» было довольно странно, потому что мадам Армеева ехала в Америку одна.

Очень странно, почему «мы, то есть я, заказали», а не «заказала».

Если ошиблась и поправилась, так уж говори дальше правильно.

И почему «билеты», а не «билет».

Ну да это её дело, и нас не касается.

Нас касается только то, что мальчишка попал к милой и душевной Людмиле Николаевне, которая с полной готовностью и открытым сердцем принялась за его воспитание.

– Теперешние дети, – говорила она своей приятельнице Вере Николаевне, – ужасные матерьялисты. Дело воспитания современного ребёнка заключается именно в том, чтобы оторвать его немножко от земли и приблизить к вечному. Я, кажется, не очень точно выражаюсь, и вы ещё, пожалуй, Бог знает что подумаете…
– Да, признаюсь… не совсем, – согласилась Вера Ивановна. – Можно так понять, что вы его не будете кормить, и он, того… уйдёт в вечность.

Людмила Николаевна поморгала своими выпуклыми бледными глазами.

– Да, это могло так показаться. Это со мной всегда так случается, когда я говорю о волнующих меня вопросах.
– Но, знаете, дорогая моя, – сказала Вера Ивановна, – в наш век не мешает быть практичным. Вы его очень-то от земли не отрывайте. Я вас знаю. Вы уж слишком экзальтированная.
– Не бойтесь. Я буду вести очень осторожно вверенную мне младую душу.

* * *
Мальчишка ходил в школу, учился неважно и всё время боялся, как бы не выучить чего лишнего.

Если знал, что учитель его спрашивать не будет, так и в книжку не заглядывал.

– Ну как же это можно так относиться к делу? – усовещевала его Людмила Николаевна. – Учиться, друг мой, надо для знания, а не для отметок.
– Именно для отметок, – деловито отвечал Костенька. – Ну, вот вы, например, разве вы знаете, в котором году умер Сципион (*)?
– Кто? – заморгала глазами Людмила Николаевна.
– Сципион.
– Нет, не знаю. И поверь, друг мой, что об этом жалею.

– Ну, это вы, положим, врёте, – добродушно отметил Костенька. – Ну, представьте себе, что вы бы знали. Что бы вам от этого прибавилось? Стали бы вам дешевле масло продавать? Или столяр даром бы починил вам кресло? А я вот не желаю себе забивать голову всякой соломой. «Учиться для знания! Учиться для знания!» Если, по-вашему, отметки – ерунда и ничего не стоят, так чего же вы ворчите, когда у меня отметки дурные? Я, может, великолепно всё выучил для знания, а только ответить не сумел. Я, может быть, застенчивый мальчик из глухонемых, не совсем глухонемых, а немножечко. Вот мне и лепят единицы. А потом меня со всеми моими знаниями вышибут вон. А другой, подлый мальчик хитрит, ленится, идёт на подсказках, а отлично кончает школу. И все его хвалят.

– Ну, этого не бывает, – наставительно сказала Людмила Николаевна. – Правда всегда восторжествует.
– Если хорошо поджулить, так и не восторжествует, – тоже наставительно отвечал Костенька и даже подмигнул.
– Всё - таки, если совсем не будешь ничего знать, так на экзаменах непременно провалишься.
– На экзаменах подскажут. А если мама привезёт из Америки денег, можно будет сунуть инспектору хороший подарок, так и без экзамена переведут.
– Боже мой, какие у тебя мысли! – ахала Людмила Николаевна.
– Ну чего вы наивничаете? – пожимал плечами Костенька. – Мама мне сама рассказывала, как её брат скверно учился, так её папа подарил директору лошадь, лошадь и вывезла.
– Ах, как это всё нечестно! И нельзя всё основывать на деньгах. Деньги тлен и прах.
– А вот пойдите-ка без тлена на базар, много принесёте?
– Пошёл вон, скверный мальчишка, не желаю с тобой разговаривать! Чтоб в четырнадцать лет был уже таким матерьялистом! Это прямо безобразно!
– А в пятьдесят лет ругать бедного мальчика не безобразно? – с укором сказал Костенька и высунул язык.

* * *
Время шло. Мальчишка что-то хитрил, что-то поджуливал, в трудные дни в школу не ходил и заставлял Людмилу Николаевну писать инспектору, что он болен.

– В трудные дни ходить в школу – это сознательно ловить единицу.

Людмила Николаевна ворчала, однако убеждалась, что при этой системе дела пошли лучше.

– Вы вообще поменьше спорьте и побольше верьте мне, – говорил мальчишка. – Отчего вы руку себе трёте?
– Ревматизм, – грустно покачала головой Людмила Николаевна. – Были бы деньги, поехала бы грязевые ванны брать.
– Ага, – возликовал Костенька, – денег-то нет, вот и сидите с ревматизмом. Ага! А были бы деньги, рука бы не болела.
– Нечего тут «ага» да «ага», – смущённо проворчала Людмила Николаевна. – Иди лучше уроки готовь!

Посоветовалась по телефону с Верой Ивановной, как привить мальчишке светлые идеалы. Вера Ивановна ничего посоветовать не смогла.

– Не знаю, голубчик, как его облагородить, – сказала она. – Может быть, его следует просто выпороть?

На другое утро Костенька вошёл на кухню.

– Зачем же вы кофе мелете, когда у вас рука болит?
– А кто же будет молоть? Уж не ты ли?
– Конечно, не я. Я ребёнок. Наймите прислугу.
– Это мне не по средствам.
– А трудно молоть? Больно?
– Ну, конечно! Глупый вопрос.
– А денег-то на прислугу нет? Ага!
– Какой ты скверный мальчик! – укоризненно покачала головой Людмила Николаевна. – Всё-то ты сводишь на деньги.
– Ну нет, – прищёлкнул языком Костенька, – это вы сами меня этому учите, говорите, что работать трудно, а на прислугу денег нет. Вот я и смекаю.
– Какой ужасный мальчик! – почти с благоговением шептала Людмила Николаевна.

Пока мальчишка был в школе, она обдумала, как именно приступить к его душе, чтобы указать ей на прекрасное и вечное и оторвать от земного и грубого.

За завтраком, сделав специальное, одухотворённое лицо, она сказала проникновенно:

– Костя, дорогой мальчик мой, ты прав относительно того, что в бедности жить трудно. Но ты…
– Ага! – крикнул Костенька. – Поняли? Долго же пришлось вам вдалбливать.
– Подожди, не перебивай, – остановила его Людмила Николаевна. – Ты обращаешь внимание только на внешнюю сторону жизни. Попробуй посмотреть глубже. Если у бедного человека ясная и светлая душа, он даже не замечает окружающих его лишений. Пусть жизнь его мрачна, – не всё ли равно, когда у него в душе поют птицы.
– А у вас поют? – деловито осведомился Костенька.
– Да, друг мой, – восторженно воскликнула Людмила Николаевна. – Да! Разве я могла бы так спокойно и благостно… да, ты, кажется, все четыре антрекота съел? – вдруг изменившимся голосом перебила она свою речь. – Ну как же тебе не стыдно! И можно ли так много есть? Ведь ты уже съел две тарелки борща, два пирожка, тарелку макарон… Ведь ты это прямо нарочно съел, мне назло. Это же ненормально! Ты никогда больше одного не съедал. Что же я на вечер подам? Да наконец, я и сама ещё не ела. Мне не жалко этих антрекотов, но меня раздражает такая нарочитая грубость с твоей стороны. Никогда ты не подумаешь о своём ближнем. Всё для себя, всё для себя.
– Именно подумал, – пробурчал Костенька, доглатывая последний кусок.
– О чём подумал? О чём, злой дурак, мог ты подумать своей безмозглой головой?
– О вас. О вас подумал. Нарочно всё съел. Мне даже не хотелось, ей - Богу. Решил послушать, как из вас птицы запоют.

* * *
Приятельница Людмилы Николаевны, та самая Вера Ивановна, которая советовала не слишком отвлекать мальчика от земли, после долгого отсутствия – она ездила на юг – зашла проведать и спросила, как обстоят дела с Костенькой?

– Ничего, мальчишка толковый, – бодро отвечала Людмила Николаевна. – Такой не пропадёт, и у него очень дельный подход к жизни. Он, между прочим, дал мне один очень интересный совет. Он, понимаете ли, получил из Америки от матери очень приятные вести. Дела у неё идут отлично. Мы, собственно говоря, не знаем, что это за дела. Да и не всё ли равно. Костя говорит, что деньги всегда деньги.
– Как? – удивилась Вера Ивановна.
– Ну, не наивничай, пожалуйста. Так вот, Костя, которому надоела наша слишком скромная жизнь, предложил мне написать его матери письмо, что он очень слаб, и его надо лечить и особенно питать, и что это очень дорого стоит, и пусть она присылает каждый месяц ещё определённую сумму на лечение, а мы её разделим пополам. У него вообще масса всяких таких проектов. Я, конечно, его проектом не воспользуюсь, но ему нельзя отказать в остроумии и изобретательности.
– Что за ужас! – ахнула Вера Ивановна. – Что из него выйдет?
– Что выйдет? – окинув её холодным взглядом, сказала Людмила Николаевна. – Выйдет деловой человек, который шагает в ногу с веком. И я нахожу, что здесь совершенно нечем возмущаться.
– Значит, с воспитанием «младой души» покончено? – иронически поджала губы Вера Ивановна.

Людмила Николаевна пожала плечами.

– «Младая душа»? Ну, к чему такая экзальтация. Из неё шубы не сошьёшь.

                                                                                                                                                                                              Воспитание
                                                                                                                                                                                       Автор: Н. А. Тэффи
___________________________________________________________________________________________________________________________________________________________

(*) Ну, вот вы, например, разве вы знаете, в котором году умер Сципион - Сципион — прозвище патрицианского рода Корнелиев, из которого в III и II веках до н. э. вышли выдающиеся полководцы и государственные деятели. Один из известных представителей рода — Публий Корнелий Сципион Африканский Старший (235 – 183 до н. э.). Он начал военную карьеру в 218 году до н. э. во время Второй Пунической войны, одержал победу над Ганнибалом и завершил войну, а также завоевал для Рима Испанию. Также существует Сципион Эмилиан (185 –129 до н. э.) — сын Л. Эмилия Павла, который был усыновлён старшим сыном Сципиона. Он отличился в битве при Пидне, позднее воевал в Испании и Африке, в 147 году, будучи консулом, получил верховное командование для завоевания Карфагена, который был им разрушен в 146 году.
____________________________________________________________________________________________________________________________________________________________

( Художник Анри - Жюль - Жан Жоффруа, картина "Малыши" )

Решением Военно - Полевого Трибунала ..

Я начала своё письмо на вы,
Но продолжать не в силах этим тоном.
Мне хочется сказать тебе, что я
Всегда, везде по-прежнему твоя,
Что дорожу я этой тайной,
Что женщина, которую случайно
Любил ты хоть на миг один,
Уж никогда тебя забыть не может,
Что день и ночь её воспоминанье гложет,
Как злой палач, как милый властелин.
Она не задрожит пред светским приговором:
По первому движенью твоему
Покинет свет, семью, как душную тюрьму,
И будет счастлива одним своим позором!
Она отдаст последний грош,
Чтоб быть твоей рабой, служанкой,
Иль верным псом твоим — Дианкой,
Которую ласкаешь ты и бьёшь!

                                                                                Письмо (Фрагмент)
                                                                             Автор: Алексей Апухтин

Политика воспитывает.

Собрался он к нам погостить на несколько дней и о приезде своём известил телеграммой.

Пошли на вокзал встречать. Смотрим во все стороны, как бы не проглядеть – давно не виделись и не узнать легко.

Вот, видим, вылезает кто-то из вагона бочком. Лицо перепуганное, в руке паспорт. Кивнул головой.

– Дядюшка! Вы?
– Я! я! – говорит. – Только вы, миленькие, обождите, потому – я ещё не обыскался.

Пошёл прямо к кондуктору, мы за ним.

– Будьте любезны, – говорит, – укажите, где мне здесь обыскаться?

Тот глаза выпучил, молчит.

– Ваше дело, ваше дело. Я предлагал, тому есть свидетели.

Дяденька, видимо, обиделся. Мы взяли его под руки и потащили к выходу.

– Разленился народ, – ворчал он.

Привезли мы дядюшку домой, занимаем, угощаем.

Объявил он нам с первого слова, что приехал развлекаться. «Закис в провинции, нужно душу отвести».

Стали мы его расспрашивать, как, мол, у вас там, говорят, будто бы…

– Всё вздор. Все давно вернулись к мирным занятиям.
– Однако ведь во всех газетах было…

Но он и отвечать не пожелал. Попросил меня сыграть на рояле что - нибудь церковное.

– Да я не умею.
– Ну, и очень глупо. Церковное всегда надо играть, чтоб соседи слышали. Купи хоть граммофон.

К вечеру дяденька совсем развинтился. Чуть звонок, бежит за паспортом и велит всем руки вверх поднимать.

– Дяденька, да вы не больны ли?
– Нет, миленькие, это у меня от политического воспитания. Оборотистый я стал человек. Знаю, что, где и когда требуется.

Лёг дяденька спать, а под подушку «Новое Время» положил, чтоб худые сны не снились.

Наутро попросил меня свести его в сберегательную кассу.

– Деньги дома держать нельзя. Если меня дома грабить станут – непременно убьют. А в кассе грабить станут, так убьют не меня, а чиновника.
– Поняли? Эх вы, дурашки!

Поехали мы в кассу. У дверей городовой стоит. Дяденька засуетился.

– Милый друг! Ради Бога, делай невинное лицо. Ну, что тебе стоит! Ну, ради меня, ведь я же тебе родственник!
– Да как же я могу? – удивляюсь я. – Ведь я же ни в чём не виновата.

Дядюшка так и заметался.

– Погубит! Погубит! Смейся, хоть, по крайней мере, верещи что - нибудь…

Вошли в кассу.

– Фу! – отдувался дяденька. – Вывезла кривая. Бог не без милости. Умный человек везде побывать может: и на почте, и в банке, и всегда сух из воды выйдет. Не надо только распускаться.

В ожидании своей очереди дяденька неестественно громким голосом стал рассказывать про себя очень странные вещи.

– Эти деньги, друг мой, – говорил он, – я в клубе наиграл. День и ночь дулся, у меня ещё больше было, да я остальное пропил. А это вот, пока что, спрячу здесь, а потом тоже пропью, непременно пропью.
– Дяденька! – ахала я. – Да ведь вы же никогда карт в руки не брали! Да вы и не пьёте ничего!..

Он в ужасе дёргал меня за рукав и шипел мне на ухо:

– Молчи! Погубишь! Это я для них. Всё для них. Пусть считают порядочным человеком.

Из сберегательной кассы отправились домой пешком. Прогулка была невесёлая.

Дяденька во всё горло кричал про себя самые скверные вещи. Прохожие шарахались в сторону.

– Ладно, ладно, – шептал он мне. – Уж буду не я, если мы благополучно до дому не дойдём. Умный человек всё может. Он и в банке побывает, и по улице погуляет, и всё ему как с гуся вода.

Проходя мимо подворотного шпика, дяденька тихо, но с неподдельным чувством пропел:

«Мне верить хочется, что этих глаз сиянье!..»

Мы были уже почти дома, когда произошло нечто совершенно неожиданное.

Мимо нас проезжал генерал, самый обыкновенный толстый генерал, на красной подкладке.

И вдруг мой дяденька как-то странно пискнул и, мгновенно повернувшись спиной к генералу, простёр к небу руки.

Картина была жуткая и величественная.

Казалось, что этот благородный седовласый старец в порыве неизъяснимого экстаза благословляет землю.

Вечером дяденька запросился в концерт.

Внимательно изучив программу удовольствий, он остановил свой выбор на благотворительном музыкально - вокальном вечере.

Поехали.

Запел господин на эстраде какое-то «Пробуждение весны».

Дяденька весь насторожился: «А вдруг это какая - нибудь эдакая аллегория. Я лучше пойду покурю».

Кончилось пение. Началась декламация.

Вышла барышня, стала декламировать «Письмо» Апухтина.

Дяденька сначала всё радовался:

«Вот это мило! Вот молодец девица. И комар носу не подточит».

Хвалил, хвалил, да вдруг как ахнет.

Схватил меня за руку да к выходу.

– Дяденька! Голубчик! Что с вами!
– Молчи, – говорит, – молчи! Скорей домой. Дома всё скажу.

Дома потребовал от меня входные билеты с концерта, сжёг их на свечке и пепел в окно бросил.

Затем стал вещи укладывать. Мы просили, уговаривали. Ничто не помогло.

– Да вы хоть скажите, дяденька, что вас побудило?
– Да не притворяйся, – говорит, – сама слышала, что она сказала. Отлично слышала.

Насилу уговорили рассказать. Закрыл все двери.

– Она, – говорит, – сказала: «Воспоминанье гложет, как злой палач, как милый властелин».
– Так что же из этого? – удивляюсь я. – Ведь это стихи Апухтина.
– Что из этого? – говорит он жутким шёпотом. – Что из этого? «Гложет, как милый властелин». Статья 121, вот что это из этого. Пятнадцать лет каторжных работ, вот что из этого. Идите вы, если вам нравится, а я, миленькие, стар стал для таких штук. Мне и здоровье не позволит.

И уехал.

                                                                                                                                                                       Политика воспитывает
                                                                                                                                                                         Автор: Н. А. Тэффи

( кадр из фильма «Воскресение» 1960 )

Каникулы под красным солнцем Пса

Приняв на грудь с десяток рюмок чаю
Гудит народ, повысив голоса
А я сижу и молча созерцаю
Созвездие Большого (очень) Пса

Пусть не вошла в элиту зодиака
И в стороне от Млечного пути
Добрее чем вот эта вот собака
На звёздном небе твари не найти

Ни разу никого не укусила
Не зарычала и не сбила с ног
Не применив космическую силу
К бродягам не асфальтовых дорог

Он от природы злиться не умеет
Мохнатый и покладистый гигант
И, может, потому на пёсьей шее
Блестит ярчайший неба бриллиант *

* Сириус - самая яркая звезда

                                                                     Созвездие Большого Пса
                                                                               Автор: Азачем ...

Большой красный пёс Клиффорд Clifford the Big Red Dog - Трейлер

Пёсье время.

Медленно поворачивается земля, но, сколько ни медли и сколько ни откладывай, всё равно от судьбы не уйдёшь, и каждый год в определённое время приходится несчастной планете влезать в созвездие Большого Пса.

По-моему, вполне достаточно было бы и Малого Пса, но, повторяю, от судьбы не уйдёшь.

И вот тогда наступают для бедного человечества самые дурацкие дни из всего года, так называемые «каникулы», от слова «caniculi», или, в переводе, просто «пёсье время».

Влияние Большого Пса сказывается буквально на всём: на репертуаре, на ресторанном меню, на картинах, на железных дорогах, на домовых ремонтах, на извозчиках, на веснушках, на приказчиках, на здоровье и на шляпках.

Пёс на всё кладёт свой отпечаток.

Если вы увидите на даме вместо шляпки просторное помещение для живности и огородных продуктов, не судите её слишком строго. Она не виновата.

Этого петуха с семейством и четырнадцать реп, из которых два помидора, сдобренные морковной травой, – это ей Пёс наляпал. Она невинна, верьте мне!

А каникулярный приказчик!

Если вы попросите его дать вам чёрную катушку, самую простую чёрную катушку, он сделает мыслящее лицо, полезет куда-то наверх, встанет а la колосс Родосский одной ногой на полку с товаром, другой на прилавок, причём наступит вам на палец (убирайте руки!) и, треснув вас сорвавшейся картонкой по голове, с достоинством предложит кусок синего бархата.

– Мне не нужно синего бархата, – кротко скажете вы. – Я просила чёрную катушку. Простую, № 60.
– Виноват-с! Это действительно синий, – извинится приказчик и полезет куда-то вниз под прилавок, так глубоко, что несколько минут виден будет только самый нижний край его пиджака.

Когда же, движимая естественным любопытством, вы нагнётесь, чтобы посмотреть, что он там поделывает, он вдруг выпрямится и ткнёт вас ящиком прямо в щёку.

В ящике будут ленты и тесёмка, которые он великодушно предложит вам на выбор и пообещает сделать скидку.

Узнав, что вы всё ещё упорствуете в своём желании приобрести чёрную катушку, он очень огорчится и, нырнув под прилавком, исчезнет в соседней клетушке.

Только вы его и видели! Сколько ни ждите, уж он не вернётся.

Идите в другой магазин и спрашивайте розовую вуаль, – может быть, Пёс так напутает, что вы по ошибке получите и катушку. Другого пути нет.

На железных дорогах пёсья власть выражается в каких-то дачных и добавочных поездах, у которых нет ни привычки, ни силы воли, и болтаются они как попало, без определённых часов, скорости и направления.

Сядешь на такой поезд и думаешь:

«Куда-то ты меня, батюшка, тащишь?»

И спросить страшно. Да и к чему?

Только поставишь кондуктора в неловкое положение.

Но что всего удивительнее в этих поездах – это их капризный задор.

Вдруг остановятся на каком - нибудь полустанке, и ни тпру, ни ну! Стоит часа два.

Пассажиры нервничают. Фантазия работает.

– Чего стоит? Верно, бабу переехали.
– Тёлку, а не бабу. Тут вчера одну бабу переехали, – не каждый же день по бабе. Верно, сегодня тёлку.
– Да, станут они из-за тёлки стоять!
– Конечно, станут. Нужно же колёса из неё вытащить.
– Просто кондуктор чай пить пошёл, вот и стоим, – вставляет какой-то скептик.
– Да, чай пить! Грабить нас хотят, вот что. Теперь, верно, передний вагон чистят, а там и до нас дойдёт. Ясное дело – грабят.

Но поезд так же неожиданно трогается, как и остановился, и всем некоторое время досадно, что не случилось никакой гадости.

А отчего стояли?

Не может же кондуктор, человек малограмотный и ничего общего с Пулковской обсерваторией не имеющий, объяснить вам, что всё это штуки Большого и скверного Пса.

От влияния этого самого Пса на людей находит непоседство.

Едут, сами не зная куда и зачем.

Не потому, что ищут прохладного места, так как многие, например, любят летом побывать в Берлине, где, как известно, такая жарища, что даже лошадь без шляпки ни за какие деньги на улицу носа не покажет, и у каждой порядочной коровы есть зонтик.

Каждый бежит с насиженного места, оставляя стеречь квартиру какую - нибудь «кухаркиной тётки сдвуродну бабку».

Днём эти бабки проветривают комнаты и свешивают в окошко свои щербатые носы.

И гулко по опустевшему двору, отскакивая от высоких стен, разносятся их оживлённые, захватывающие разговоры.

– Марфа-а! – каркает нос из форточки четвёртого этажа. – Марфа-а!
– А-а-а! – гудит и отскакивает от всех стен.
– Что-о? – пищит нос, задранный из форточки второго этажа.
– О-о-о! – отвечает двор.
– У Потаповны кадушка рассохши!
– И-и-и!
– Намокши? – пищит нос из второго.
– Рассохши! Кадушка у Потаповны рассохши!
– И-и-и!
– Подушка-а?
– Кадушка! Кадушка-а!
– У-у-у-а-а!
– У Протасовых?
– У Потаповны! Кадушка у Пота… Закрывайте окно, дохните, как мухи, в духоте, только не слушайте, как бабки беседуют.

Они под особым покровительством Большого Пса.

По ночам, между прочим, этих бабок убивают и грабят квартиры.

Громилы вполне уверены, что этих сторожих оставляют специально для их удобства.

А то и двери открыть было бы некому.

Самому ломать входные крюки, замки и засовы очень хлопотно, громоздко и, главное, трудно не шуметь.

А такая Божья старушка – золото, а не человек. И откроет, и впустит.

А Большой Пёс только радуется. Ему что!

Но из всех пёсьих бичей хуже всего, конечно, солнце.

Не спорю, оно несколько лет тому назад было в большой моде.

Имя его писали с прописной буквы, поэты посвящали ему стихи, в которых воспевали различные его приятные качества и хорошие поступки.

Я, признаюсь, этому течению никогда не сочувствовала.

– «Будем как солнце!»
– Покорно благодарю! Это значит – вставай в пять часов утра!

Слуга покорный!

Солнце, если говорить о нём спокойно и без пафоса, – несноснейшая тварь из всей вселенной.

Конечно, хорошо, что оно выращивает огурцы и прочее.

Но, право, было бы лучше, если бы человечество нашло способ обходиться своими средствами, отопляя, освещая свою землю и выращивая на ней что нужно без посторонней помощи.

Солнце несносно!

Представьте себе круглое краснорожее существо, встающее ежедневно ни свет ни заря и весь день измывающееся над вами.

Разведёт кругом такое парево, что дохнуть нельзя. На щёки наляпает вам коричневых пятен, с носу сдерёт кожу.

Кругом, куда ни глянешь, расплодит муху и комара. Чего уж, кажется, хуже! А люди не нарадуются:

– Ах, восход, заход!
– Ах, закат, воскат!

Удивительная, подумаешь, штука, что солнце село! Иной человек за день раз двести и встанет, и сядет, и никто на это не умиляется.

Подхалимничают люди из выгоды и расчёта. Подлизываются к солнцу, что оно огурцы растит.

Стыдно!

Живёшь и ничего не замечаешь.

А вот как наступит пёсье время, да припечёт тебя, да поджарит, да подпалит с боков, – тут и подумаешь обо всём посерьёзнее.

О, поверьте, не из-за веснушки какой - нибудь хлопочу я и восстаю против солнца!

Нет, мы выше этого, да и существуют вуали.

Просто не хочется из-за материальной выгоды (огурца) лебезить перед банальной красной физиономией, которая маячит над нами там, наверху!

Опомнитесь, господа! Оглянитесь на себя! Ведь стыдно! А?
                                                                                                                                                                                      Пёсье время
                                                                                                                                                                               Автор: Н. А. Тэффи

( кадр из фильма «Большой красный пёс Клиффорд» 2021 )