Плен горьких осознаний

Не вижу я достоинства в бахвальстве.
К чему бравада, перечень заслуг?
Как будто кружишь сам с собою в вальсе.
Не правда ли, мой драгоценный друг?

Вот, чем, скажите, можно похвалиться?
Заслугами? Как призрачны они…
Приятны мне все дружеские лица,
Как фонарей вечерние огни;

Как предзакатной, сумрачной порою
Мигая, смотрит месяц молодой.
Ему с улыбкой я окно открою,
И, может статься, в тишине ночной

Навеет что - то нежное мне в душу,
И слов прелестных новая строка
Как прежде, сон очередной нарушит.
Лишь только месяц смотрит свысока.

Возьму стопу дипломов… – дифирамбы.
Кому они нужны? Да только – мне.
И не добавит значимости ранга
Во много раз, пусть даже – лишь вдвойне.

Нет, мне претит выпячество, рисовка.
За то ли станут больше нас ценить,
Коль в зеркале мы, отражаясь ловко,
Себя собой надеемся пленить?

                                                                                  Заслуги
                                                                    Автор: Людмила Уварова

Я принял душ, смывая щекотливый осадок Галиных хлопот, налёт автобусной влажной тесноты, коросту многодневного застолья.

Настроение заметно улучшилось. Холодный душ подействовал как резкий окрик.
Я вытерся, натянул гимнастические брюки и закурил.

В коридоре раздавался стук шагов. Где - то звучала музыка. Под окнами шумели грузовики и бесчисленные мопеды.

Я улёгся поверх одеяла, раскрыл серый томик Виктора Лихоносова (*). Решил наконец выяснить, что это за деревенская проза? Обзавестись своего рода путеводителем…

Читая, я незаметно уснул. Проснулся в два ночи. Предутренний летний сумрак заливал комнату. Уже можно было сосчитать листья фикуса на окне.

Я решил спокойно всё обдумать. Попытаться рассеять ощущение катастрофы, тупика.

Жизнь расстилалась вокруг необозримым минным полем. Я находился в центре. Следовало разбить это поле на участки и браться за дело. Разорвать цепь драматических обстоятельств. Проанализировать ощущение краха. Изучить каждый фактор в отдельности.

Человек двадцать лет пишет рассказы. Убеждён, что с некоторыми основаниями взялся за перо. Люди, которым он доверяет, готовы это засвидетельствовать.
Тебя не публикуют, не издают. Не принимают в свою компанию. В свою бандитскую шайку. Но разве об этом ты мечтал, бормоча первые строчки?

Ты добиваешься справедливости? Успокойся, этот фрукт здесь не растёт. Несколько сияющих истин должны были изменить мир к лучшему, а что произошло в действительности?..

У тебя есть десяток читателей. Дай бог, чтобы их стало ещё меньше…

Тебе не платят – вот что скверно. Деньги – это свобода, пространство, капризы… Имея деньги, так легко переносить нищету…
Учись зарабатывать их, не лицемеря. Иди работать грузчиком, пиши ночами. Мандельштам говорил, люди сохранят всё, что им нужно. Вот и пиши…

У тебя есть к этому способности – могло и не быть. Пиши, создай шедевр. Вызови душевное потрясение у читателя. У одного - единственного живого человека… Задача на всю жизнь.

А если не получится? Что ж, ты сам говорил, в моральном отношении неудавшаяся попытка ещё благороднее. Хотя бы потому, что не вознаграждается ...

Пиши, раз уж взялся, тащи этот груз. Чем он весомее, тем легче…
Тебя угнетают долги? У кого их не было?! Не огорчайся. Ведь это единственное, что по - настоящему связывает тебя с людьми…

Оглядываясь, ты видишь руины? Этого можно было ожидать. Кто живёт в мире слов, тот не ладит с вещами.

Ты завидуешь любому, кто называет себя писателем. Кто может, вытащив удостоверение, документально это засвидетельствовать.

Но что же пишут твои современники? У писателя Волина ты обнаружил:

«…Мне стало предельно ясно…»

И на той же странице:

«…С беспредельной ясностью Ким ощутил…»

Слово перевёрнуто вверх ногами. Из него высыпалось содержимое. Вернее, содержимого не оказалось. Слова громоздились неосязаемые, как тень от пустой  бутылки…

Ах, не о том, не о том зашла речь!.. Как надоели вечные твои уловки!..

Жить невозможно. Надо либо жить, либо писать. Либо слово, либо дело. Но твоё дело – слово. А всякое Дело с заглавной буквы тебе ненавистно. Вокруг него – зона мёртвого пространства. Там гибнет всё, что мешает делу. Там гибнут надежды, иллюзии, воспоминания. Там царит убогий, непререкаемый, однозначный материализм…

И снова – не то, не то…

Во что ты превратил свою жену? Она была простодушной, кокетливой, любила веселиться. Ты сделал её ревнивой, подозрительной и нервной. Её неизменная фраза: «Что ты хочешь этим сказать?» – памятник твоей изворотливости…

Твои безобразия достигали курьёзов. Помнишь, как ты вернулся около четырёх ночи и стал расшнуровывать ботинки. Жена проснулась и застонала:

– Господи, куда в такую рань?!.
– Действительно, рановато, рановато, – пробормотал ты.

А потом быстро разделся и лёг…

Да что тут говорить…

                                                                из повести советско - американского писателя Сергея Довлатова - «Заповедник»
___________________________________________________________________________________________________________________________________________________________

(*) раскрыл серый томик Виктора Лихоносова - Виктор Иванович Лихоносов (30 апреля 1936, Топки, Западно - Сибирский край — 9 августа 2021, Краснодар) — русский писатель, публицист, педагог. Жил в Краснодаре, возглавлял литературно - исторический журнал «Родная Кубань».

Бес (з) психической распущенности

Ещё, ещё,
ещё раз укрощаю
свои мотивы
нервного скачка;
всех и за всё
прощаю...,
прекращаю
решать задачи взмахом,
с кондачка.

Все взрывы...с мелочи,
незнаний
и ошибок.
Попробуй снова,
снова и опять...,
может, получится,
будь милостив и гибок...,
в конце концов
придётся
всех... послать.

Ещё есть способ -
обратиться к другу,
авось, откликнется
и сможет подсобить;
общем, спокойно,
вырвемся из круга...,
не будем нервничать,
ругаться, злиться, злить.

                                                Я нервничаю... (Отрывок)
                                               Автор: Пётр Севостьянов

... появилась некрасивая женщина лет тридцати – методист. Звали её Марианна Петровна. У Марианны было запущенное лицо без дефектов и неуловимо плохая фигура.

Я объяснил цель моего приезда. Скептически улыбаясь, она пригласила меня в отдельный кабинет.

– Вы любите Пушкина?

Я испытал глухое раздражение.

– Люблю.

Так, думаю, и разлюбить недолго.

– А можно спросить – за что?

Я поймал на себе иронический взгляд. Очевидно, любовь к Пушкину была здесь самой ходовой валютой. А вдруг, мол, я – фальшивомонетчик…

– То есть как? – спрашиваю.
– За что вы любите Пушкина?
– Давайте, – не выдержал я, – прекратим этот идиотский экзамен. Я окончил среднюю школу. Потом – университет. (Тут я немного преувеличил. Меня выгнали с третьего курса.) Кое - что прочёл. В общем, разбираюсь… Да и претендую всего лишь на роль экскурсовода…

К счастью, мой резкий тон остался незамеченным. Как я позднее убедился, элементарная грубость здесь сходила легче, чем воображаемый апломб…

– И всё - таки? – Марианна ждала ответа. Причём того ответа, который ей был заранее известен.
– Ладно, – говорю, – попробую… Что ж, слушайте. Пушкин – наш запоздалый Ренессанс. Как для Веймара – Гёте. Они приняли на себя то, что Запад усвоил в XV – XVII веках. Пушкин нашёл выражение социальных мотивов в характерной для Ренессанса форме трагедии. Он и Гёте жили как бы в нескольких эпохах. «Вертер» – дань сентиментализму. «Кавказский пленник» – типично байроническая вещь. Но «Фауст», допустим, это уже елизаветинцы. А «Маленькие трагедии» естественно продолжают один из жанров Ренессанса. Такова же и лирика Пушкина. И если она горька, то не в духе Байрона, а в духе, мне кажется, шекспировских сонетов… Доступно излагаю?
– При чём тут Гёте? – спросила Марианна. – И при чём тут Ренессанс?
– Ни при чём! – окончательно взбесился я. – Гёте совершенно ни при чём! А Ренессансом звали лошадь Дон Кихота. Который тоже ни при чём! И я тут, очевидно, ни при чём!..
– Успокойтесь, – прошептала Марианна, – какой вы нервный… Я только спросила: «За что вы любите Пушкина?..»
– Любить публично – скотство! – заорал я. – Есть особый термин в сексопатологии…

Дрожащей рукой она протянула мне стакан воды. Я отодвинул его.

– Вы - то сами любили кого - нибудь? Когда - нибудь?!

Не стоило этого говорить. Сейчас она зарыдает и крикнет:

«Мне тридцать четыре года, и я – одинокая девушка!..»

– Пушкин – наша гордость! – выговорила она. – Это не только великий поэт, но и великий гражданин…

По - видимому, это и был заведомо готовый ответ на её дурацкий вопрос.

Только и всего, думаю?

– Ознакомьтесь с методичкой. А вот – список книг. Они имеются в читальном зале. И доложите Галине Александровне, что собеседование прошло успешно…

Мне стало неловко.

– Спасибо, – говорю, – простите, что был не воздержан.

Я свернул методичку и положил в карман.

– Аккуратнее, у нас всего три экземпляра.

Я вытащил методичку и попытался её разгладить.

– И ещё, – Марианна понизила голос, – вы спросили о любви…
– Это вы спросили о любви.
– Нет, это вы спросили о любви… Насколько я понимаю, вас интересует, замужем ли я? Так вот, я – замужем!
– Вы лишили меня последней надежды, – сказал я, уходя.

В коридоре Галина познакомила меня с экскурсоводом Натэллой. Снова – неожиданная вспышка заинтересованности:

– Будете у нас работать?
– Попытаюсь.
– Сигареты у вас есть?

Мы вышли на крыльцо.

Натэлла приехала из Москвы, движимая романтическими, вернее – авантюрными целями.

По образованию – инженер - физик, работает школьной учительницей. Решила провести здесь трёхмесячный отпуск. Жалеет, что приехала.

В заповеднике – толчея. Экскурсоводы и методисты – психи. Туристы – свиньи и невежды. Все обожают Пушкина. И свою любовь к Пушкину. И любовь к своей любви. Единственный порядочный человек – Марков…

– Кто такой Марков?
– Фотограф. Законченный пропойца. Я вас познакомлю. Он научил меня пить «Агдам». Это нечто фантастическое! Он и вас научит…
                                                                                      из повести советско - американского писателя Сергея Довлатова - «Заповедник»

Весна. Любовь. и Правда.

Шумит хоровод у наших дверей,
Веселья пора настала.
Иди танцевать со мною скорей,
Гвоздики цветочек алый!
В луной тишине слышен звон ручья...
Дай руку мне, девушка моя,
Гвоздики цветочек алый!

Улица словно яркий сад.
Шутки звенят, глаза блестят.
Ронда кружится и поёт,
Светится звёздным серебром небосвод,
Мчатся весёлые пары...
Это радостный праздник первых цветов,
Это праздник нашей любви!

Играют в луче луны на окне
Деревьев миндальных тени...
Когда же сюда ты выйдёшь ко мне,
Мой нежный цветок весенний?
Ветку миндаля с дерева сорви,
Её мне дай в знак твоей любви,
Мой нежный цветок весенний!

Улица словно яркий сад.
Шутки звенят, глаза блестят.
Ронда кружится и поёт,
Светится звёздным серебром небосвод,
Мчатся весёлые пары...
Это радостный праздник первых цветов,
Это праздник нашей любви!

                                                                         Рондо - Музыкальная композиция
                                                         Русский текст: Т. Сикорской.  Музыка: Д. Шостаковича

Моя жена проснулась и спрашивает:

     -- Кто может звонить в четыре утра? Даже интересно... Ты не спишь? Я сказал:
     -- Ничего интересного.

     Раньше, ещё в Союзе, лет двадцать назад, это могли быть знакомые пьяницы. Помню, дисквалифицированный боксёр Литовченко кричал мне:

  -- Еду! Жди! Готовь закуску! Я вяло сопротивлялся:
     -- Сейчас ночь.
     -- Вечно у тебя ночь, когда я звоню.
     -- Да и выпивки нет. В ответ раздавалось:
     -- Должен тебя разочаровать: есть, и в неограниченном количестве...

     Так было в Союзе.

     Я встал, прикрывшись газетой. Пол был тёплый. Подошёл к телефону. Слышу, говорят по - английски:

     -- Это полиция. С вами желает беседовать...
     -- Кто? -- не понял я.
     -- Мистер Страхуил, -- ещё раз, более отчётливо выговорил полицейский.

  И тут же донеслась российская скороговорка:

     -- Я дико извиняюсь, гражданин начальник. Страхуил вас беспокоит. Не помните? Восемьдесят девятая статья, часть первая. Без применения технических средств. (*)

     Я всё ещё не мог сосредоточиться. Слышу:

     -- Шестой лагпункт, двенадцатая бригада, расконвоированный по кличке Страхуил.
     -- О, Господи, -- сказал я. Страхуил повысил голос;
     -- Всё, начальник, испёкся. Припухаю у ментов в районе Двадцать первой и Бродвея. Надо срочно выкуп заплатить. А у меня тут, кроме вас, ни одного солидного знакомого. Шплинта зарезали. Володя - Рваный лечится от алкоголизма.
     -- Что произошло? -- спрашиваю.
     -- Да ничего особенного. В Сирее повязали, гады. С мантелем в руках.
     -- Что значит -- с мантелем?
     -- Я мантель примерял, такой каракулевый, дамский.

      Тут я наконец всё понял:

     -- Ты шубу украл?
     -- Какой -- украл?! Пытался. А то сразу -- украл. Пытался и украл -- вещи разные. Это как день и ночь.

     Я задумался -- что происходит? Одиннадцать лет я живу в Америке. Шесть книг по - английски издал. С Джоном Апдайком (**) лично знаком. Дача у меня на сотом выезде. Дочка -- менеджер рок - группы «Хэви метал». Младший сын фактически не говорит по - русски. И вдруг среди ночи звонит какой-то полузабытый ленинградский уголовник. Из какой - то давней, фантастической, почти нереальной жизни. Просит за него выкуп уплатить -- четыреста долларов.

    -- Иначе, -- говорит, -- в тюрьму отправят, к черномазым. Удовольствие ниже среднего.

    Я вынес телефон на кухню. Потянулся за сигаретами. Слышу:

     -- Гражданин начальник, захватите четыреста пятьдесят для ровного счёта. Надо же отметить это дело, выпить по такому случаю.

    Тут я немного опомнился, спрашиваю:

    -- Который час, ты знаешь?
     -- По московскому времени скоро двенадцать.
     -- При чем тут московское время?! Но полицейский мне уже адрес диктует:
     -- Двадцать один, ноль три, второй этаж, сержант Барлей.

И голос Страхуила:

-- Гражданин начальник, выручайте! Моя жена спросила:

     -- Что такое?

     Я даже отвечать сначала не хотел. Ну что я ей скажу? Звонит, мол, уголовник Страхуил. Просит внести за него четыреста долларов. Бред какой - то.

    -- Кто это? -- спрашивает жена.
     -- Так, -- говорю, -- знакомый артист.
     -- Что у него случилось?
     -- Денег просит.
     -- Вечно тебе звонят какие - то подонки. Почему тебе Солженицын не звонит? Или Барышников?
     -- Видимо, -- говорю, -- у Барышникова денег хватает.

     Я оделся, вывел из гаража машину. Еду и думаю:  ведь рассказать кому - то -- не поверят. Это только с  русскими бывает. Уехал человек в Америку. Шесть раз переезжал с одной квартиры на другую. Стал домовладельцем. Всё забыл. Все былые телефоны, имена, названия ленинградских улиц. И вдруг -- звонок.

Мне один знакомый ещё в Ленинграде рассказывал. Пристали к нему два хулигана в электричке. Выкинули его на ходу из тамбура. Скатился он по насыпи в канаву. Потерял сознание, естественно. Очнулся ночью, под дождём. Приподнялся и слышит:

    -- Вы случайно не знаете, кто изобрёл граммофон?

    Сидит мужик под зонтиком возле канавы. Кроссворд разгадывает. Да ещё и мужик - то знакомый, как выяснилось, по офицерским сборам...

     Еду через мост из Квинса. И вдруг начинается траффик. Причём солидный. Мили на две вперёд -- сплошные красные огни.

     Это только в Нью - Йорке может случиться. Траффик в пять часов утра. Как он возник, из - за чего?

    Минут сорок я ехал от Квинсборо - плаза до фуникулёра на углу Шестидесятой и Второй.

И только за мостом я понял, что случилось. Там возле бывшей железнодорожной кассы есть захламлённая лужайка. Необитаемый клочок земли между двумя автострадами. Треугольная зона неуязвимости в потоке машин. Сотни раз я проезжал здесь, и всё было нормально. А тут вдруг появился одинокий негр - саксофонист. Он был почти невидим в темноте. Играл самозабвенно, но плохо. Подбородком двигал, как боксёр на ринге. Плоская кепка лежала у его ног.

    Все тормозили, проезжая мимо. Я тоже слегка притормозил, опустив боковое стекло. Бросил в кепку несколько монет. Какая - то из них откатилась в сторону. Музыкант прихлопнул её ногой. Затем одарил меня целым каскадом пронзительных режущих импровизаций. Могу добавить, что играл он «Рондо» Шостаковича в нелепой джазовой переработке.

    Минут через сорок я был в полицейском управлении, напоминавшем римский Форум.

Среди массивных псевдо ионических колонн бродили живописно одетые люди.

Кого - то провели в наручниках. Две ярко накрашенные и при этом ужасно бледные женщины кокетничали с молодым офицером в чёрной форме. Цыганское семейство расположилось на кафельном полу. Через  зал проходили какие - то девицы с бумагами в руках.

Наверху, у основания застеклённого купола, были выбиты латинские изречения. Одно из них я с легкостью  прочёл:

     «Бог -- это справедливость».

     И задумался: при такой биографии, как моя, чужой язык уже не составляет тайны.

    Ко мне обратился полицейский с бакенбардами:

    -- Чем могу служить?

     Он направил меня в канцелярию. Там я уплатил четыреста долларов, расписался и ответил на пять - шесть вопросов:

     -- Мистер Страхуил -- ваш друг? Я кивнул.
     -- Что вы можете сказать о нём?
     -- Только хорошее.
     -- Где вы познакомились?
     -- В тюрьме.
     -- Когда, за что и где вы отбывали наказание?
     -- Я был надзирателем.
     -- Извините?
     -- Я был охранником, коллега.
     -- Называйте меня -- сержант Барлей. За что и где мистер Страхуил отбывал наказание?
     -- Под Сыктывкаром.
     -- Пожалуйста?
     -- Под Сыктывкаром.
     -- Это в Польше?
     -- Нет.
     -- Тогда в России?
     -- Совершенно верно.
     -- За что мистер Страхуил отбывал наказание?
     -- В общем - то за правду.

                                                                                  из рассказа Сергея Довлатова - «Старый петух, запечённый в глине»
__________________________________________________________________________________________________________________________________________________________

(*)  Восемьдесят девятая статья, часть первая. Без применения технических средств - Статья 89. УК РСФСР (1960 г.). Тайное похищение государственного или общественного имущества (кража).

(**) . С Джоном Апдайком  лично знаком - Джон Хойер Апдайк — американский писатель, поэт, критик, автор десятков романов, рассказов и эссе.

В нравственных императивах времени

– Смотрю, братцы вы мои, серия сходится! А как увидел выигрыш – полтинник, – так и номер проверять опасаюсь: вдруг, думаю, не тот, получи тогда «на остальные номера выпали…». Отложил я газету на диван, пошёл перекурить…
– А сердце так и бьётся, – сочувственно сказал Жеглов.
– Ага… – простодушно подтвердил Соловьёв. – Зову Зинку. Зинк, говорю, у тебя рука счастливая, проверь - ка номер… Да, братцы, это не каждому так подвалит…
– Ещё бы каждому! – подтвердил Жеглов. – Судьба, брат, она тоже хитрая, достойных выбирает. А как тратить будешь?
– Ха, как тратить! – Соловьёв залился счастливым смехом. – Были б гроши, а как тратить – нет вопроса.
– Не скажи, – помотал головой Жеглов, – «нет вопроса»… К такому делу надо иметь подход серьёзный. Я вот, например, полагаю, что достойно поступил Федя Мельников из Третьего отдела…
– А чего он? – спросил Соловьёв озадаченно.
– А он по лотерее перед самой войной выиграл легковой автомобиль «ЗИС - 101», цена двадцать семь тысяч.
– И что?
– Что «что»? Как настоящий патриот, Федя не счёл правильным в такой сложный международный момент раскатывать в личном автомобиле. И выигрыш свой пожертвовал на дело Осоавиахима, понял?

Лицо Соловьеёа сильно потускнело от этих слов Жеглова, как - то погасло оно от его рассказа, помялся он, пожевал губами, обдумывая наиболее достойный ответ, и сказал:

– Мы с тобой, товарищ Жеглов, люди умные, должны понимать, что война кончилась, государство специально тираж разыграло, чтобы людям, за трудные времена пообтрепавшимся, облегчение сделать. Да и Осоавиахима уже нет никакого…

                                                              из криминального романа Аркадия и Георгия Вайнеров - «Место встречи изменить нельзя»

Калужане на тренировках по гражданской обороне (ОСОАВИАХИМ) 1934 год

— Документы! — потребовал милиционер.
— Аусвайс? — угрожающе засмеялся Олег и стал шарить по карманам, но краснокожего райкомовского удостоверения не обнаружил, а только паспорт.
— Что же это вы, Олег Трудович, с таким хорошим отчеством, а икру у государства воруете? — попенял милиционер, изучая документ.
— А мне её подарили! — беззаботно возразил Башмаков, не понимая ещё, в чём дело.

Понял он, когда, предъявив стандартное обвинение в браконьерстве и незаконном вывозе рыбной продукции из области, милиционеры стали его ссаживать с поезда на ближайшей станции.

Но ещё можно было всё уладить, пройди Башмаков спокойненько в линейное отделение и тихонько попроси старшего звякнуть областному комсомольскому начальству. Но у пьяных свои нравственные императивы. Олег стал вырываться, кричать, будто бы он охренительный московский руководитель, что он всех разжалует в рядовые и даже ещё ниже…

Крики и угрозы на участников операции «Бредень» не подействовали, Олегу начали выкручивать руки, и тогда он совершил непростительное для человека, являвшегося, помимо всего, ещё и членом районного штаба народной дружины: Башмаков ударил одного из милиционеров в ухо.

Сдачу, как и следовало предвидеть, он получил сразу от всех.

Когда составлялся протокол, Олег, отняв платок от разбитой губы, с пьяной значительностью сообщил, где именно он работает, но документально сей факт подтвердить никак не смог.

По этой причине в благородное номенклатурное происхождение своего пленника милиционеры отказывались верить наотрез, даже издевались: мол, если расхититель икры — райкомовец, то они здесь все — министры Щёлоковы и даже, подымай выше, — Чурбановы.

Этот смех задел Башмакова почему - то гораздо больнее, нежели полученные тумаки, и, потеряв от обиды всякое соображение, он предложил им позвонить по межгороду в Москву, в приёмную первого секретаря Краснопролетарского райкома партии, где круглосуточно дежурил кто - нибудь из инструкторов, а с ними - то как раз Башмаков был коротко знаком по спец столовой.

Словосочетание «райком партии» в те времена ещё имело силу магического заклинания, а может быть, милиционеры захотели торжественно убедиться в том, что задержанный попросту надувает фофана и берёт их на пушку. В общем, поколебавшись, астраханские икроблюстители согласились.

Но если Бог хочет кого - то погубить, то прибегает к совершенно уж дешёвым сюжетным вывертам.

Трубку снял сам первый секретарь Чеботарёв, человек, под взглядом которого падали в обморок инструкторы райкома и секретари первичек. Он задержался допоздна, как потом выяснилось, чтобы доработать своё выступление на завтрашнем заседании бюро горкома. Кстати, с этого выступления и начался его стремительный взлёт к вершинам партийной пирамиды — и очень скоро он вместе со своей знаменитой зелёной книжечкой ушёл сначала в горком, а потом — в ЦК.

Услышав от милиционеров знакомую фамилию, Чеботарёв потребовал к трубке Башмакова. И тут сыновние чувства, каковые комсомол питал к партии (как к более высокоорганизованному общественному организму), сыграли с Олегом страшную шутку. Он мерзко зарыдал по междугородному:

— Фёдор Фёдорович, они меня тут бьют и не ве - ерят!

Испуганный милиционер вырвал у Башмакова трубку и, серея прямо на глазах, начал сбивчиво ссылаться на инструкцию. Неизвестно, что Чеботарёв сказал начальнику отделения, только тот вдруг повеселел и верноподданно, а точнее — верноподло рявкнул в трубку:

— Есть, товарищ первый секретарь!

Олега умыли, привели в порядок его одежду и посадили на следующий поезд, не забыв вручить бережно обёрнутый газетами бочонок.

Прибыв в Москву со злополучной икрой, Башмаков выяснил: от работы он отстранён и на него заведено персональное дело.

Как передавали, взбешённый Чеботарёв кричал по этому поводу, что не в икре дело — с каждым может всякое случиться, — но хлюпики и соплееды ему в районе не нужны! И Олег получил строгий выговор с занесением в учётную карточку «за непреднамеренное расхищение госсобственности».

— Тварь ты дрожащая и права никакого не имеешь! — сказал по поводу случившегося начитанный башмаковский тесть Пётр Никифорович.

Однако именно ему Олег был обязан спасительным словом «непреднамеренное».

Тесть незадолго перед этим выручил председателя парткомиссии чешским комплектом — унитаз и раковина «тюльпан».

В противном случае Башмакова ожидало бы исключение из рядов и полный, как в ту пору казалось, жизненный крах. А с формулировкой «за непреднамеренное расхищение» это был всего - навсего полукрах. Предлагая смягчить приговор, председатель парткомиссии даже улыбнулся и заметил, что не может человек с таким отчеством — Трудович — быть злостным правонарушителем.

Странноватое это отчество досталось Олегу, понятное дело, от отца — Труда Валентиновича, родившегося в самый разгул бытового авангарда, когда ребятишек называли и Марксами, и Социалинами, и Перекопами.

Так что Труд — это ещё ничего, могли ведь и Осоавиахимом назвать.

                                                                                                                                        из  романа Юрия Полякова - «Замыслил я побег»