В скромном обаянии бессмысленности 

Нам закат этот дорог обоим.
Ночь пройдёт и расстанемся мы.
В кабаке может быть успокоим,
Нашу боль, как от тягот тюрьмы.

Не сдержать горьких слёз от бессилья.
Велика и жестока судьба.
Не спасут бесполезные крылья
И не в прок никакая мольба.

Не решить то, что раньше пытались.
Далеко отпечатки тех дней.
Сколько раз безнадёжно прощались,
Под Луной и без лишних речей.

Грустный вид и печальные взгляды.
До утра нам двоим не уснуть.
Знаем мы, что не будет пощады
И хотим напоследок гульнуть.

Раз судьба не готовит подарки.
Сохраним же, что есть про запас.
Никогда не забудем помарки
Разных лет, неудачных для нас.

                                                              Нам закат этот дорог обоим (Отрывок)
                                                                        Автор: Николай Саллас

Компромисс десятый
____________________________________________________________________________________________________________________________________________________________

(«Вечерний Таллин». Июль. 1976 г.)

«ОНИ МЕШАЮТ НАМ ЖИТЬ. Сегодня утром был доставлен в медвытрезвитель № 4 гражданин Э. Л. Буш, пытавшийся выдать себя за работника республиканской прессы. Э. Л. Буш оказал неповиновение служащим медвытрезвителя, выразившееся в укусах, о чём решено сообщить по месту его работы, установить которое хотя бы с приблизительной точностью всё ещё не удалось».
____________________________________________________________________________________________________________________________________________________________

Как обычно, не хватило спиртного, и, как всегда, я предвидел это заранее. А вот с закуской не было проблем. Да и быть не могло. Какие могут быть проблемы, если Севастьянову удавалось разрезать обыкновенное яблоко на шестьдесят четыре дольки?!.

Помню, дважды бегали за «Стрелецкой». Затем появились какие - то девушки из балета на льду. Шаблинский всё глядел на девиц, повторяя:

— Мы растопим этот лёд… Мы растопим этот лёд…

Наконец подошла моя очередь бежать за водкой. Шаблинский отправился со мной. Когда мы вернулись, девушек не было.

Шаблинский сказал:

— А бабы - то умнее, чем я думал. Поели, выпили и ретировались.
— Ну и хорошо, — произнёс Севастьянов, — давайте я картошки отварю.
— Ты бы ещё нам каши предложил! — сказал Шаблинский.

Мы выпили и закурили. Алкоголь действовал неэффективно. Ведь напиться как следует — это тоже искусство…

Девушкам в таких случаях звонить бесполезно. Раз уж пьянка не состоялась, то всё. Значит, тебя ждут сплошные унижения. Надо менять обстановку. Обстановка — вот что главное.

Помню, Тофик Алиев рассказывал:

— Дома у меня рояль, альков (*), серебряные ложки… Картины чуть ли не эпохи Возрождения… И — никакого секса. А в гараже — разный хлам, покрышки старые, брезентовый чехол… Так я на этом чехле имел половину хореографического училища. Многие буквально уговаривали — пошли в гараж! Там, мол, обстановка соответствующая…

Шаблинский встал и говорит:

— Поехали в Таллин.
— Поедем, — говорю.

Мне было всё равно. Тем более что девушки исчезли.

Шаблинский работал в газете «Советская Эстония». Гостил в Ленинграде неделю. И теперь возвращался с оказией домой.

Севастьянов вяло предложил не расходиться. Мы попрощались и вышли на улицу. Заглянули в магазин. Бутылки оттягивали наши карманы. Я был в летней рубашке и в кедах. Даже паспорт отсутствовал.

Через десять минут подъехала «Волга». За рулём сидел угрюмый человек, которого Шаблинский называл Гришаня.

Гришаня всю дорогу безмолвствовал. Водку пить не стал. Мне даже показалось, что Шаблинский видел его впервые.

Мы быстро проскочили невзрачные северо - западные окраины Ленинграда. Далее следовали однообразные посёлки, бедноватая зелень и медленно текущие речки. У переезда Гришаня затормозил, распахнул дверцу и направился в кусты. На ходу он деловито расстёгивал ширинку, как человек, пренебрегающий условностями.

— Чего он такой мрачный? — спрашиваю.

Шаблинский ответил:

— Он не мрачный. Он под следствием. Если не ошибаюсь, там фигурирует взятка.

Он что, кому - то взятку дал?

— Не идеализируй Гришу. Гриша не давал, а брал. Причём в неограниченном количестве. И вот теперь он под следствием. Уже подписку взяли о невыезде.
— Как же он выехал?
— Откуда?
— Из Ленинграда.
— Он дал подписку в Таллине.
— Как же он выехал из Таллина?
— Очень просто. Сел в машину и поехал. Грише уже нечего терять. Его скоро арестуют.
— Когда? — задал я лишний вопрос.
— Не раньше чем мы окажемся в Таллине…

Тут Гришаня вышел из кустов. На ходу он сосредоточенно застёгивал брюки. На крепких запястьях его что - то сверкало.

«Наручники?» — подумал я.

Потом разглядел две пары часов с металлическими браслетами.

Мы поехали дальше.

За Нарвой пейзаж изменился. Природа выглядела теперь менее беспорядочно. Дома — более аккуратно и строго.

Шаблинский выпил и задремал. А я всё думал — зачем? Куда и зачем я еду? Что меня ожидает? И до чего же глупо складывается жизнь!..

Наконец мы подъехали к Таллину. Миновали безликие кирпичные пригороды. Затем промелькнула какая - то готика. И вот мы на Ратушной площади.

Звякнула бутылка под сиденьем. Машина затормозила. Шаблинский проснулся.

— Вот мы и дома, — сказал он.

Я выбрался из автомобиля. Мостовая отражала расплывчатые неоновые буквы. Плоские фасады сурово выступали из мрака. Пейзаж напоминал иллюстрации к Андерсену.

Шаблинский протянул мне руку:

— Звони.

Я не понял.

Тогда он сказал:

— Нелька волнуется.

Тут я по - настоящему растерялся. Я даже спросил от безнадёжности:

— Какая Нелька?
— Да жена, — сказал Шаблинский, — забыл? Ты же первый и отключился на свадьбе…

Шаблинский давно уже работал в партийной газете. Положение функционера не слишком его тяготило. В нём даже сохранилось какое - то обаяние.

Вообще я заметил, что человеческое обаяние истребить довольно трудно. Куда труднее, чем разум, принципы или убеждения. Иногда десятилетия партийной работы оказываются бессильны. Честь, бывает, полностью утрачена, но обаяние сохранилось. Я даже знавал, представьте себе, обаятельного начальника тюрьмы в Мордовии…

Короче, Шаблинский был нормальным человеком. Если и делал подлости, то без ненужного рвения. Я с ним почти дружил. И вот теперь:

— Звони, — повторил он…

В Таллине я бывал и раньше. Но это были служебные командировки. То есть с необходимыми бумагами, деньгами и гостиницей. А главное — с ощущением пошлой, но разумной цели.

А зачем я приехал сейчас? Из редакции меня уволили. Денег в кармане — рублей шестнадцать. Единственный знакомый торопится к жене. Гришаня — и тот накануне ареста.

                                                                                                                            из сборника новелл Сергея Довлатова - «Компромисс»
____________________________________________________________________________________________________________________________________________________________

(*) Дома у меня рояль, альков - Альков — это ниша в стене, которая отгорожена от остальной части комнаты драпировкой, колоннами или аркой. Размер алькова может варьироваться от небольшого углубления до нескольких квадратных метров.

Эмоциональная часть (©)

Убивали ЛЮБОВЬ, убивали в четыре руки
Били с разных сторон, состязались в сноровке и силе

Им шептала любовь: «Ах, какие же вы дураки…»,
А они ей в ответ за ударом удар наносили.
Убивали любовь. И однажды она умерла

Ей бы взять, обмануть, притвориться убитой — и только.
Но любовь, как любовь — притворяться она не могла.
Да и им поначалу не жаль её было несколько.
Убивали любовь, на поминках их желваки
Заходили на скулах, а взгляд её слёзы затмили

А потом, как ни странно, всё в те же четыре руки
Поливали цветы у убитой любви на могиле…

                                                                                        Автор: Ольга Сергеевна

Река Лета (автор и исполнитель Максим Гусельщиков)

«… О чём я думаю, стоя у этой могилы? О тайнах человеческой души. О преодолении смерти и душевного горя. О законах бытия, которые родились в глубине тысячелетий и проживут до угасания солнца…»

Кто - то отвёл меня в сторону.

— Я не понял, — сказал Альтмяэ, — что ты имел в виду?
— Я сам не понял, — говорю, — какой - то хаос вокруг.
— Я всё узнал, — сказал Быковер. Его лицо озарилось светом лукавой причастности к тайне. — Это бухгалтер рыболовецкого колхоза — Гаспль. Ильвеса под видом Гаспля хоронят сейчас на кладбище Меривялья. Там невероятный скандал. Только что звонили… Семья в истерике… Решено хоронить как есть…
— Можно завтра или даже сегодня вечером поменять надгробия, — сказал Альтмяэ.
— Отнюдь, — возразил Быковер, — Ильвес номенклатурный работник. Он должен быть захоронен на привилегированном кладбище. Существует железный порядок. Ночью поменяют гробы…

Я вдруг утратил чувство реальности. В открывшемся мире не было перспективы. Будущее толпилось за плечами. Пережитое заслоняло горизонт. Мне стало казаться, что гармонию выдумали поэты, желая тронуть людские сердца…

— Пошли, — сказал Быковер, — надо занять места в автобусе. А то придётся в железном ящике трястись…

Компромисс двенадцатый
___________________________________________________________________________________________________________________________________________________________

(«Советская Эстония». Октябрь. 1976 г.)

«ПАМЯТЬ — ГРОЗНОЕ ОРУЖИЕ! В греческой мифологии есть образ Леты, реки забвения, воды которой уносили пережитые людьми земные страдания. На берегу Леты человек получал жалкую временную иллюзию счастья. Его наивный разум, лишённый опыта и воспоминаний, делал человека игрушкой в руках судьбы. Но испокон века против течения Леты движется многоводная и неиссякаемая река человеческой памяти…

В городе Тарту открылся III Республиканский слёт бывших узников фашистских концентрационных лагерей.

Их лица — одновременно — праздничны и суровы. На груди у каждого скромный маленький значок — красный треугольник и силуэт голубки, нерасторжимые эмблемы пролитой крови и мира. Они собираются группами в просторных холлах театра «Ванемуйне». Приветствия, объятия, взволнованная речь…

Рассказывает Лазарь Борисович Слапак, инженер - конструктор:

— Сначала я находился в лагере для военнопленных. За антифашистскую пропаганду и организацию побегов был переведён в Штутгоф… Мы узнавали своих по глазам, по одному движению руки, по неуловимой улыбке… Человек не ощущает себя жертвой, если рядом товарищи, братья…

Слёт продолжался два дня. Два дня воспоминаний, дружбы, верности пережитому. Делегаты и гости разъехались, пополнив драгоценный и вечный архив человеческой памяти, и мы вслед за ними произносим торжественно и сурово, как предостережение, клятву и заповедь мира: “Никто не забыт, и ничто не забыто!”»
___________________________________________________________________________________________________________________________________________________________

В Тарту мы приехали рано утром. Жбанков всю дорогу ремонтировал фотоаппарат. В ход пошли канцелярские скрепки, изоляционная лента, маленький осколок зеркала…

Сначала хотели послать Малкиэля, но Жбанков запротестовал:

— Я, между прочим, фронтовик, имейте совесть!

Редактор Туронок пытался настаивать:

— Там собираются узники, а вовсе не фронтовики.
— Как будто я не узник! — возвысил голос Жбанков.
— Вытрезвитель не считается, — едко заметил редактор.

Жбанков не уступал. В резерве у него имелось действенное средство. Если Мишу явно притесняли, он намекал, что запьёт. Он не говорил об этом прямо. Он только спрашивал:

— А что, касса взаимопомощи ещё открыта?

Это означало, что Миша намерен раздобыть денег. А если не удастся, то пропить казённый импортный фотоувеличитель.

Как правило, ему уступали. Тем не менее запивал он часто. Сама мысль о запое была его предвестием…

— Генрих Францевич, — вмешался я, — мы со Жбанковым уже ездили.
— У нас — творческое взаимопонимание, — поддакнул Миша.
— Это меня и пугает, — сказал Туронок, — а впрочем, ладно. Езжайте.

Я думаю, редактор вспомнил, что мероприятие ответственное. А фотографировал Жбанков прекрасно…

От вокзала до театра мы шли пешком. Тарту — городок приветливый, культурный. В толпе мелькали зелёные студенческие фуражки. Моросил прозрачный дождь.

— Надо бы плёнку купить, — сказал Жбанков.

Зашли в уютный канцелярский магазин. Продавец заваривал кофе на электроплитке. Его типично эстонский вязаный жилет был украшен металлическими пуговицами.

— Микрат - четыре есть? — спросил Жбанков.

Эстонец покачал головой.

— Начинается…

Я поинтересовался:

— А где ближайший магазин, в котором есть четвёртый номер?
— В Хельсинки, — ответил продавец без улыбки.
— Ладно, — сказал Жбанков, — там будут ребята из «ЭДАЗИ»…

Дождь усиливался. Мы поспешили в театр. У входа толпились люди с зонтиками и целлофановыми накидками.

— Чего они все с зонтиками, как дикари? — удивился Жбанков, ступая в глубокую лужу.
— Потише, — говорю.

Театр «Ванемуйне» был построен сравнительно недавно. Мраморные лестницы, просторные холлы, гулкое эхо. Над входом — синий транспарант (в Эстонии любят синие транспаранты):

«Слава бывшим узникам фашистских концентрационных лагерей!»

Мы нашли распорядителя, представились. Он сказал:

— Программа такова. Сперва — эмоциональная часть. Встреча старых друзей. Затем — торжественный митинг. И наконец — банкет. Кстати, вы тоже приглашены.
— Ещё бы, — сказал Жбанков.

В холлах бродили люди с орденами и медалями. В основном — группами по нескольку человек. Они курили и тихо беседовали.

— Что-то не видно эмоций, — сказал Жбанков.

Распорядитель пояснил:

— Узники собираются ежегодно. Лет двадцать подряд. Эмоциональная часть скоро кончится. Торжественный митинг продлится около часа. Даже меньше. Затем — банкет…
— С вытекающими оттуда последствиями, — неожиданно захохотал Жбанков.

Распорядитель вздрогнул.

— Извините, — говорю, — мне бы надо с людьми поговорить. Записать кое - что.

                                                                                                                            из сборника новелл Сергея Довлатова - «Компромисс»

Так и пропил он шапку

Если б как - нибудь за измену клятвам
Пострадать тебе привелось, Барина,
Почернел бы зуб у тебя, иль ноготь
Стал бы корявым.
Я поверить мог бы тебе, но только
Поклянёшься ты и обманешь, тотчас
Ты пышней цветёшь и с ума сводишь
Юношей толпы.
Материнский прах ничего не стоит
Обмануть тебе и ночное небо,
И безмолвье звёзд, и богов лишённых
Смерти холодной.
Это всё смежно для Венеры, Нимфы
С ней смеются тут, да и сам жестокий
Купидон, точа на бруске кровавом
Жгучие стрелы.
А тебе меж тем поколенье юных
Вновь растёт рабов, и не могут бросить
Толпы старых дом госпожи безбожной,
Хоть и страдают.

                                                    Если б как - нибудь за измену клятвам (Отрывок)
                                                                               Поэт: Гораций

Эпизод с фильма "Брат-2" (А в чём сила брат?)

Вышла как - то мать на улицу. Льёт дождь. Зонтик остался дома. Бредёт она по лужам. Вдруг навстречу ей алкаш, тоже без зонтика. Кричит:

– Мамаша! Мамаша! Чего это они все под зонтиками, как дикари?!
____________________________________________________________________________________________________________________________________________________________

Соседский мальчик ездил летом отдыхать на Украину. Вернулся. Мы его спросили:

– Выучил украинский язык?
– Выучил.
– Скажи что - нибудь по - украински.
– Например, мерси.
____________________________________________________________________________________________________________________________________________________________

Соседский мальчик:

«Из овощей я больше всего люблю пельмени…»
____________________________________________________________________________________________________________________________________________________________

Выносил я как - то мусорный бак. Замёрз. Опрокинул его метра за три до помойки. Минут через пятнадцать к нам явился дворник. Устроил скандал. Выяснилось, что он по мусору легко устанавливает жильца и номер квартиры.

В любой работе есть место творчеству.
____________________________________________________________________________________________________________________________________________________________

– Напечатали рассказ?
– Напечатали.
– Деньги получил?
– Получил.
– Хорошие?
– Хорошие. Но мало.

Гимн и позывные КГБ:

«Родина слышит, родина знает…»
____________________________________________________________________________________________________________________________________________________________

Когда мой брат решил жениться, его отец сказал невесте:

– Кира! Хочешь, чтобы я тебя любил и уважал? В дом меня не приглашай. И сама ко мне в гости не приходи.
____________________________________________________________________________________________________________________________________________________________

Отец моего двоюродного брата говорил:

– За Борю я относительно спокоен, лишь когда его держат в тюрьме!
____________________________________________________________________________________________________________________________________________________________

Брат спросил меня:

– Ты пишешь роман?
– Пишу, – ответил я.
– И я пишу, – сказал мой брат, – махнём не глядя?
____________________________________________________________________________________________________________________________________________________________

Проснулись мы с братом у его знакомой. Накануне очень много выпили. Состояние ужасающее.

Вижу, мой брат поднялся, умылся. Стоит у зеркала, причёсывается.

Я говорю:

– Неужели ты хорошо себя чувствуешь?
– Я себя ужасно чувствую.
– Но ты прихорашиваешься!
– Я не прихорашиваюсь, – ответил мой брат. – Я совсем не прихорашиваюсь. Я себя… мумифицирую.
____________________________________________________________________________________________________________________________________________________________

Жена моего брата говорила:

– Боря в ужасном положении. Оба вы пьяницы. Но твоё положение лучше. Ты можешь пить день. Три дня. Неделю. Затем ты месяц не пьёшь. Занимаешься делами, пишешь. У Бори всё по - другому. Он пьёт ежедневно, и, кроме того, у него бывают запои.
___________________________________________________________________________________________________________________________________________________________

Диссидентский указ:

«В целях усиления нашей диссидентской бдительности именовать журнал «Континент» – журналом «Контингент»!»
___________________________________________________________________________________________________________________________________________________________

Хорошо бы начать свою пьесу так. Ведущий произносит:

– Был ясный, тёплый, солнечный…

Пауза.

– Предпоследний день…

И, наконец, отчётливо:

– Помпеи!

Атмосфера, как в приёмной у дантиста.
____________________________________________________________________________________________________________________________________________________________

Я болел три дня, и это прекрасно отразилось на моём здоровье.
____________________________________________________________________________________________________________________________________________________________

Убийца пожелал остаться неизвестным.
____________________________________________________________________________________________________________________________________________________________

– Как вас постричь?
– Молча.
____________________________________________________________________________________________________________________________________________________________

«Можно ли носом стирать карандашные записи?»
____________________________________________________________________________________________________________________________________________________________

Выпил накануне. Ощущение – как будто проглотил заячью шапку с ушами.

В советских газетах только опечатки правдивы.

«Гавнокомандующий». «Большевистская каторга» (вместо – «когорта»). «Коммунисты осуждают решения партии» (вместо – «обсуждают»). И так далее.
____________________________________________________________________________________________________________________________________________________________

У Ахматовой когда - то вышел сборник. Миша Юпп повстречал её и говорит:

– Недавно прочёл вашу книгу.

Затем добавил:

– Многое понравилось.

Это «многое понравилось» Ахматова, говорят, вспоминала до смерти.

                                                                                                                из книги Сергея Довлатова -  «Соло на ундервуде. Соло на IBM»

И вставил грешный свой язык ..  (© ?)

                                     А сам Рафик, он не в чём не виноват (©)

Молчанье щит от многих бед,
А болтовня всегда во вред.
Язык у человека мал,
Но сколько судеб он сломал ...

                                                           Поэт: Омар Хайям.

! встречаются нецензурные выражения !

На Иоссере (*) судили рядового Бабичева. Судили его за пьяную драку.

В роте было назначено комсомольское собрание. От его решения в какой - то мере зависела дальнейшая судьба подсудимого.

Если собрание осудит Бабичева, дело передаётся в трибунал.

Если же хулигана возьмут на поруки, тем дело может и кончиться.

В ночь перед собранием Бабичев разбудил меня и зашептал:

– Всё, погибаю, испёкся. Придумай что - нибудь.
– Что?
– Что угодно. Ты мужик культурный, образованный.
– Ладно, попытаюсь.
– С меня ящик водки…

Толкаю его в бок через полчаса:

– Вот слушай. Начнется собрание. Я тебя спрошу: «Есть у вас, Бабичев, гражданская профессия?» Ты ответишь: «Нет». Я скажу: «Так что ему после армии – воровать?» А дальше все зашумят, поскольку это больная тема. Может, в этом шуме тебя и оправдают…
– Слушай, – просит Бабичев, – ты напиши мне, что говорить. А то я собьюсь.

Достаю лист бумаги. Пишу ему крупными буквами: «Нет».

– И это всё?
– Всё. Я задаю вопрос, ты отвечаешь – «нет».
– Напиши мне, что ты сам будешь говорить. А то я всё перепутаю.

Короче, просидели мы всю ночь. К утру сценарий был закончен.

Начинается комсомольское собрание. Встаёт подполковник Яковенко и говорит:

– Ну, Бабичев, объясните, что там у вас произошло?

Смотрю, Бабичев ищет эту фразу в шпаргалке. Лихорадочно читает сценарий. А подполковник своё:

– Объясните же, что там случилось? Ну?

Бабичев ещё раз заглянул в сценарий. Затем растерянно посмотрел на меня и обратился к Яковенко:

– А хули тебе, козлу, объяснять?!.

В результате он получил три года дисциплинарного батальона.

                                                                                                        из книги Сергея Довлатова -  «Соло на ундервуде. Соло на IBM»
___________________________________________________________________________________________________________________________________________________________

(*) На Иоссере судили рядового Бабичева -  (коми Йоссер) — посёлок в Княжпогостском районе Республики Коми России. Административный центр сельского поселения Иоссер. Посёлок находится в западной части Республики Коми, в пределах Вычегодско - Мезенской равнины, на левом берегу реки Иоссер.