Потёмкинцев - Утверждаю (©)

­Параллельные линии (правило!)
Не во времени, не в бесконечности
Не сойдутся в весёлой беспечности,
Как бы рядом их жизнь не ставила.

И как близко ни нарисованы,
Точек нет им пересечения.
Спорить с правилами – рискованно.
Вот такое стихотворение!

Кто не понял, тому не надобно,
А кто понял – мой брат в несчастии,
От ушедшей любви нет снадобья
Лучше дружеского участья!

Лучше новой любви, негаданной,
Жарких взглядов, объятий ласковых.
Варианты нам свыше заданы,
Не минуешь событий знаковых.

                                                                 Параллельные линии (отрывок)
                                                                          Автор: Рыжая Соня

Опоздаете к потёмкинцам и больше никогда не увидете, к/ф Дежавю, 1989

Ариэль стоял у большой белой тумбы с какими - то чёрными рукоятками и жарил яичницу на сковородке, под которой пылало ожерелье из весёлых голубых огоньков. На нём было исподнее фиолетового цвета и стёртые кожаные шлёпанцы.

Т. стоял у него за спиной. Он не знал, где находится, но понимал, что быть здесь ему не положено и Ариэль сердится на него за незваный визит. В таких обстоятельствах почти не оставалось надежды тронуть демиурга за живое, но выбора не было, поэтому Т. говорил горячо и искренне, не выбирая выражений:

– Да вы хоть представляете себе, какая это мука – знать и помнить, что ты живёшь, страдаешь, мучаешься с той единственно целью, чтобы выводок тёмных гнид мог заработать себе денег? Быть мыслящим, всё понимать, всё видеть – и только для того, чтобы существо вроде вас могло набить мошну……
– Вот вы как, – не оборачиваясь, качнул головой Ариэль. – Ну, спасибо.

Некоторое время стояла тишина, нарушаемая только шипением жира на сковородке. Потом Т. пробормотал:

– Извините, я сорвался. Не следовало этого говорить.

Ариэль примирительно кивнул.

– Конечно, не следовало, – сказал он. – Вы - то хоть правду про себя знаете. А другие совсем ничего не соображают. Ныряют с мостов, скачут на лошадях, раскрывают преступления, взламывают сейфы, отдаются прекрасным незнакомцам, свергают королей, борются с добром и злом – и всё без малейшего проблеска сознания. Вот, говорят, у Достоевского характеры, глубина образов. Какие к черту характеры? Разве может быть психологическая глубина в персонаже, который даже не догадывается, что он герой полицейского романа? Если он такой простой вещи про себя не понимает, кому тогда нужны его мысли о морали, нравственности, суде божьем и человеческой истории?
– Он хотя бы не страдает, как я.

– Согласен, граф, – сказал Ариэль. – Ваше положение двусмысленно и трагично – но вы его понимаете! Потому понимаете, что я дал вам такую возможность. А у других её нет. Вспомните - ка Кнопфа. В высшей степени порядочный человек. А ничего не понял, хоть вы ему полдня объясняли. До сих пор его жалко.
– Безысходность, – прошептал Т.

– А вы думаете, мне лучше? – усмехнулся Ариэль. – Я ведь вам постоянно твержу – я от вас ничем не отличаюсь. Вот только у вас жизнь интересная, а у меня нет.
– Мне отчего - то кажется, – отозвался Т., – что вы со мной лукавите, когда это говорите. Вы свободный человек, можете, если всё надоест, сесть на пароход и уплыть в Константинополь. А меня даже нельзя назвать личностью в полном смысле. Так, бирка со словом «Т.», за которой прячется то один проходимец, то другой – в зависимости от требований ваших маркитантов. У вас есть свобода воли, а у меня нет.

– Свобода воли? – хмыкнул Ариэль. – Да бросьте. Это такая же тупая церковная догма, как то, что Солнце – центр вселенной. Свободы воли нет ни у кого, наука это тихо и незаметно доказала.
– Каким образом?

– Да вот таким. Вы что думаете, у настоящего человека – у меня, или там у Митеньки – есть личность, которая принимает решения? Это в прошлом веке так считали. В действительности человеческие решения вырабатываются в таких тёмных углах мозга, куда никакая наука не может заглянуть, и принимаются они механически и бессознательно, как в промышленном роботе, который мерит расстояния и сверлит дырки. А то, что называется «человеческой личностью», просто ставит на этих решениях свою печать со словом «утверждаю». Причём ставит на всех без исключения.
– Не вполне понимаю, – сказал Т.

– Ну смотрите, – ответил Ариэль. – Вот, допустим, ожиревшая женщина решает никогда больше не есть сладкого, а через час проглатывает коробку шоколада – и всё это она сама решила! Просто передумала. Осуществила свободу воли. На самом деле какие - то реле перещёлкнулись, зашёл в голову другой посетитель, и всё. А эта ваша «личность», как японский император, всё утвердила, потому что не утверди она происходящее хоть один раз, и выяснится, что она вообще ничего не решает. Поэтому у нас полстраны с утра бросает пить, а в обед уже стоит за пивом – и никто не мучится раздвоением личности, просто у всех такая богатая внутренняя жизнь. Вот и вся свобода воли. Вы что, хотите быть лучше своих создателей?
– Куда мне с вами спорить, – тихо сказал Т. – Я ведь просто кукла. Совсем как этот чёрный паяц, с которым я беседовал у цыган… Собственно, вы и не возражаете. Вы просто говорите, что и вы тоже кукла.

– Правильно, – согласился Ариэль. – Но здесь не должно быть повода для отчаяния. Мы марионетки, и все наши действия можно свести к голой механике. Но никто не способен просчитать эту механику до конца, настолько она сложна и запутана. Поэтому, хоть каждый из нас по большому счёту есть механическая кукла, никому не известно, какое коленце она выкинет в следующую секунду.
– Вот видите, – сказал Т. – Вы хотя бы можете выкидывать коленца.

– Батенька, да разве эти коленца мои собственные?
– А чьи же?

– Ну подумайте. Вот если вам, к примеру, захотелось Аксинью – разве можно сказать, что это ваш собственный каприз? Просто Митенька заступил на вахту. Ну а если мне захотелось взять кредит под двенадцать процентов годовых и купить на него восьмую «Мазду», чтобы стоять потом в вонючей пробке и глядеть на щит с рекламой девятой «Мазды», это разве моя прихоть? – Ариэль выделил интонацией слово «моя». – Разница исключительно в том, что вас имеет один Митенька, а меня – сразу десять жуликов из трёх контор по промыванию мозгов. И при этом они вовсе не злодеи, а такие же точно механические куклы, и любого из них окружающий мир наклоняет каждый день с тем же угнетающим равнодушием.
– Но зачем люди проделывают это друг с другом?

Ариэль погрозил кому - то пальцем и выключил огонь под своей яичницей.

– Только кажется, что это люди делают, – сказал он. – В действительности ни в одном из этих людей нельзя отыскать реального деятеля даже с самой яркой лампой. Я ведь уже объяснил – вы там найдёте только гормональные реле, щёлкающие во тьме подсознания, и девайс с одной пружинкой, который шлепает своё «утверждаю» на всё, что под него кладут.
– Вы как - то упрощаете, – сказал Т. – В человеке есть и другое.

Ариэль пожал плечами.

– Ещё есть лейка, которая поливает всё это эмоциями. Ею вообще может управлять любой приблудный маркетолог… Я вот, например, много раз замечал – смотришь какой - нибудь голливудский блокбастер, унылое говно от первого до последнего кадра, плюёшься, морщишься – а потом вдруг вступает патетическая музыка, суровый воин на экране отдаёт салют девочке с воздушным шариком, и на глаза сами собой выступают слёзы, хотя продолжаешь при этом плеваться… Как будто все предписанные движения души записаны на диске вместе со звуковой дорожкой и титрами. Это ведь только Гамлет думал, что на его клапаны сложно нажимать. С тех пор в Датском королевстве многому научились.
– Но кто нажимает на клапаны?

Ариэль подвигал в воздухе растопыренными пальцами.

– А кто нажимает на клапаны в шарманке? Рычаги. Вот и здесь такая же шарманка. Неодушевлённая и бессмысленная, как вулканический процесс на Луне. Открою вам страшную тайну, даже самые могучие банкиры и масоны из мирового правительства – такие же точно механические апельсины. Всех без исключения вождей человечества заводит полный песка ветер, дующий над нашей мёртвой необитаемой планетой.
– Но…
– Не спорьте, – перебил Ариэль печально. – Не надо, тут спорить бесполезно.
– Как же бесполезно, – волнуясь, сказал Т. – Ведь вы упускаете самое главное. У меня же есть несомненное и точное чувство, что я есть. Я есть! Слышите? Когда я вдыхаю воздух и чувствую запах вашей яичницы, во мне каждая клеточка кричит – я! Это я ощущаю! Разве не правда?

Ариэль поглядел на свой остывающий завтрак.

– Нет, – сказал он.
– То есть вы хотите сказать, что вот это самое ясное и несомненное из всех чувств – ощущение собственного бытия – тоже обман? Иллюзия?
– Конечно. И знаете, почему?
– Почему? – спросил Т.
– Да потому, – ответил Ариэль с оттяжкой, как бы нанося точно рассчитанный удар хлыстом, – что вы про самое главное забыли. Ведь возникает это несомненное и безошибочное чувство собственного существования не у вас, граф. А у меня. Ха - ха - ха - ха!
– Нет! – закричал Т. – Нет! Мучитель!

Он хотел схватить Ариэля за горло, но непонятная сила сковала его по рукам и ногам – словно Ариэль успел незаметно скрутить его верёвкой.

Т. сделал несколько яростных движений и понял, что окончательно запутался – и чем сильнее он борется, тем крепче становятся узы. Тогда он закричал.

– Ваше сиятельство? – спросил где - то рядом предупредительный жирный баритон.
– Верёвку, – прохрипел Т., – верёвку сними!
– Это не верёвка, – сказал баритон, – вы в простыне изволили запутаться. Душит за горло - с.

Т. с усилием высвободился из свалявшейся простыни и поднялся на локтях.

– Где я? – спросил он.
– Изволите быть в своём номере, – ответил стоящий у кровати лакей в ливрее. – «Hotel d'Europe», Петербург.

                                                                                                                                                          из девятого романа Виктора Пелевина - «t»