Ты всё ниже и ниже, Трисветлый. На закате так нежно и тихо. Сладкой болью весна омывает мне сердце и плачет в авлос. Нежность Цезаря и Клеопатры Подари мне своими лучами- Я к тебе обратила лицо и закрыла глаза. Травы в косы сплетаются на ночь, Травы в косы сплелись и уснули, Догорел день над Скифией. Гаснет золото в пене морской. Это древние были поэты. Лодка Ра штормом новой эпохи подхвачена, о скалу христианства разбилась, и свой лук потерял Апполон. Ты, воспетый великими учителями, под звуки Орфеевой лиры встававший, и садившийся с пением пифагорейцев, жрецами Египта и Рима прославленный, обессмерченный в гимнах оккультных, тысячью именами названный и не Названный не одним,- осени же меня своей благостью богоподобной, драгоценное масло истомы вечерней пролей мне на кудри, и в висок поцелуй. Виноградарем добрым я буду Тебе, Вечной Девой. Ты всё ниже и ниже и ниже... О, как плачет в оливах авлос!
Юлия Чернышова
Дом восходящего солнца - The House of the Rising Sun Geordie
Средневековая печаль Твоих псалмов. Я во вратах Твоих стою как тот Иов. - О, исцели мой тёмный дух, шепчу в бреду. Так холоден и пышен май в этом году. А в дароносице моей – одна зола. И бронь неверия прочней тевтонских лат. А Магдалина под дождём стоит лучась, И мокнут волосы её, лиясь с плеча. Средневековая печаль Твоих дождей. От этих струй, от этих гроз – в церквах теплей. О, Господин субботы, царь сынов любви,- Холодный май мой обогрей и обагри. Я бьюсь в суровых мрежах лжи как гусь в силке. Кому служить, кого забыть, забыться с кем? Сквозь мрежи – бледное лицо моё: смотри… Средневековый мой порок: Свои и Рим.
Юлия Чернышева (с)
Medieval music of France: "A Chantar", an Occitan troubadour song (best version)
Ты чело моё бледное розами Храма венчаешь, Поднимаешь с колен и безгрешно целуешь в уста. Вам нужна была Вечная Дева с повадками чайльда,- И стою я пред всем капитулом - княжна, да не та....
Скоро, скоро утихнет Парижа встревоженный улей, В снегопаде вечернем Европа затеплит огни... Я люблю её - снежную, в розах, порталах, горгульях, С тамплиером, молящимся восемь веков в витраже Сен-Дени...
Ты почти не касаясь одежд, взял цветок мой духовный, Слово семенем тайным упало в густой чернозём... Встанут злаки теперь, колосясь, по равнинам и склонам, Злое, доброе ли - обязательно что-то взойдёт.
Кто ты, рыцарь, провёдший меня по ночам Монсальвата*? Покажи мне лицо своё, ну же, закончен обряд! Кто, скажи, облачась в благочестья суровые латы, Не спросившись - ключом Соломона сердца отворял?
Мы оплакали Храм. А масоны придумали жесты*, Что б печаль распускала свой розан опять и опять...
Прямо под ноги миру рассыпав духовный свой жемчуг, Вы ушли в темноту, не нарушив молчанья печать.
Эти слёзы чисты и священны, как ризы Востока. Заслонившись плащом, ты не стой, уходя - уходи. В этой кузнице братств серафических - в старой Европе - Мы сойдёмся ещё, кто не стал бы у нас на пути.
И касаясь плечами, пройдём сквозь ряды кенотафов*, Пусть их розы живые, стеблями тогда оплетут... Это будет, клянусь тебе небом, возлюбленный брат мой, Мы вернёмся, но ныне прошу - распусти капитул!
Божья Матерь Оранта*, ладони сложив у лица, Я молюсь и молюсь Тебе, Лунная Дева Востока … Тихо падает манна из белых чертогов Отца, Осыпая седым серебром мою алую котту.
Я стою на коленях в снегу и молю об одном: Укажи мне – не путь к Монсальважу, - дай знак лишь что есть он! Я обрезала косы свои и покинула дом, Не дождавшись как Ты золотой гаврииловой вести.
Я целую печатку на ободе Перстня Пути, Где два латника бедных, как братья на лошади едут, И такой же – точь-в-точь – медальон зажимаю в горсти, Запрокинув в смятеньи лицо к полуночному небу.
Франки, Господи, были всегда не такие как все, И казалось, что сами сердца их – как чаши Грааля… Я шепчу в снегопад: Монсальват, Монсальваж, Мунсальвеш*, И в груди вместо сердца – розан распускается алый.
Говорю: если б даже разверзлась земля, Если вспять повернули бы воды Луары и Сены, Если тьмой бы навек Елисейские скрыло поля, И закончилось всё – то хватило бы Гуго де Пейна.
На кулоне – на перстне – и третья – не сердце печать. Посильней чем бургундским вином мы пьянились латынью... Мы служили во имя Твоё Литургию Меча, Алой кровью своей причащали пески Палестины…
Есть сердца как Грааль, есть сердца – как морская вода… Я тяну к тебе руки в смятеньи, о, Матерь Оранта! Помянут ли меня мои милые братья, когда Соберутся для таинства в Ложе Сумеречных Мантий?
Где тот рай, где тот край, где цветут острова миндаля, Пастушки из горстей рассыпают библейские звёзды… Там под звуки зурны дочь султана идёт по углям, И в руке крестоносца распускается чёрная роза.
Это тайна моя, я в ладони её берегу, -«Ordo Templi, - шепчу в голубой снегопад, - Ordo Templi…» И цветут от любви голубые цветы на снегу, И рождается радость в груди, как во время Адвента.
Я бы мальчиком стала и щит за тобою несла, Я б на раны твои пролилась, обратившись елеем…
В апельсиновой роще шумит молодая листва, А костёлы Европы седой заметает метелью.
Мы прошли этот путь. Ты стоишь на обрыве с мечом, Благороден, как красного с белым цветов сочетанье. Целомудренно стянуты чресла суровым шнуром, Над челом крестоносным – кайма из кудрей золотая.
Посмотри же, мой брат, - на снегах расцветают костры, И в проталинах розы, и розы – сквозь толщу сугробов… От великой любви нашей тронулись льды средь зимы, И не страшно в мистерии общей сгореть пред народом!
Тесно в латах догматов и сердце снедает огонь Христианской гордыни, хмельнее чем зелье Эрота..
Утоли же мою нездоровую эту любовь К людям в мантиях снежных с крестами на гербовых коттах!
Мы из града горящего вынесли крест на плечах, И стоим пред судом, улыбаясь наивным угрозам, И на каждом челе проступает Яхаве печать, И в руке де Моле распускается чёрная роза.
Адвокат и адепт с обожжённым в пустыне лицом, Знай – в труворе беспечном скрывается тёмный фанатик! И уже не Оранте, а Ордену жрею я соль страстных слов на снегу о, прости меня, Матерь Оранта!
Де Моле, де Моле, я всю юность молилась тебе, Но ответом мне были лишь знаки, которые – скрою. Вижу сон: чёрный снег над порталом и купол небес, Вижу лик в дымном кварце с глазами как зимнее море…
Люди в хабитах чёрных идут и не видно их лиц, Дайте факелы в руки им – пусть насладятся печалью… Люди в латах – у Гроба Господня склонилися ниц, И века как Его – их и лавром и тёрном венчают.
Но приходит пора – и стареет иссоповый мёд, Лепестки миндаля, облетев, укрывают ступени, По следам крестоносцев сиреневый ветер метёт, И не розы уже расцветают, а маки забвенья…
Лунный падает снег, освещая собой медальон, Абсолют католичества в степень возводит Агапе*… Силой зимнего солнца взорвётся к утру небосклон, И дороги все, слившись в единую – хлынут на Запад.
Шли толпою глумливой сквозь стогны земные князья, -«INRI, INRI, - смеялись, - держи же из тёрна тиару!» Что до них нам? Скрепив поцелуем обряд, Я в ладони твои как вассал свои руки влагаю.
-------------------------------------------------------------------- Ора́нта* (от лат. orans — молящийся) — один из основных типов изображения Богоматери. Монсальва́т, Монсальва́ж, Мунсальвеш* — интерпретация названия замка Святого Грааля. Ага́пе*— одно из четырёх древнегреческих слов ( другие три - эрос, филос, строге) означающих "любовь". Соединяет в себе все три предыдущие. Высшая точка любви.
Выпал жребий, Мария: прядёшь ты пурпур и багрянец! Веретенная нить бесконечная вьётся и вьётся… От стараний твоих на щеках только ярче румянец, И сердечко в предчувствиях радостных сладостно бьётся!
Снова встретился он, белокурый и трепетный Вестник… Ты была смущена его словом о завязи лона… И что сын – Иисус. Новой веры Креститель и Крестник! И что Божиим замыслом он как Спаситель дарован!
Как и мир, новый плод выплетается тысячей нитей… Человеческий мозг перед тайнами Горних бессилен… Ты для Храма прядёшь из багрянца пурпуровый свиток… Но поймёт ли Иосиф, что сын его – новый мессия?
Не мы выбираем бога, - Бог выбирает нас. Мы не влияем на Логос, – Логос влияет на нас. Не ты управляешь любовью, - Любовь правит всякий раз. Победы приходят с болью, И боль не покинет нас. Я направляюсь к цели, Цель выбирает меня. Я и она – в прицеле Корректировки огня. Уверенность и сомнение, - Две половинки тебя. Ты для меня искушение, Я искушаю тебя. Белый квадрат – начало. Чёрный квадрат – исход. Если тебя укачало, - Вышел корабль в поход. Если тебе не спится, - Это, всего лишь, сон. Если решил напиться, - Ставишь себя на кон. Между Харибдой и Сциллой - Нейтральная полоса. Меж молотом и наковальней Рождаются меч и коса. Я не даю советов. Я – это только храм. Меня называли – «суфий». Мне говорили, – Хам! – Там, где тепло, есть холод. В глупости – глубина. Жизнь человека - повод: Давать ему имена. Можешь считать меня братом, Брата считать врагом, Нас уже выбрал фатум, И фатум стучит в наш дом. В каждой победе есть минус. Есть в поражениях плюс. Но, умножая минус на минус, Я ПОЛУЧАЮ ПЛЮС!
Абель 99
ENIGMA Intense Experience (Enigmatic Song 2017) New Age Shinnobu
Спелые ягоды римских ночей сквозь пальцы роняю на средиземный песок, Средиземное море шумит, баюкая ветхих империй лодки, омывая города, где в портах, загорелые юноши разгружают торговые судна с кипрской керамикой, и на пристанях красивые хитрые греки, заговорив египтянину зубы, выменивают кувшин лесных орехов на папирус с заклятием.
Но вот роняет крестьянин кувшин, Жрец с подъятой рукой замирает, И в бессилье молитву богам начинает шептать смуглый грек: Пробил час и сбылося оракула тёмное слово - Средиземное море несётся на Гераклион.
II
Стилос Мезомеда Критского
В мягких сединах старого звездочёта - звёзды, вплетённые северным ветром тают... Смотрит он в длинную трубку с высокой башни: жёны рожают сынов от богов предвечных, древние девы встают из гробов прозрачных...
Через три луны мы с тобой обвенчаемся, через три луны...
Грек Мезомед изломал два стилоса над табличкой - Утром мы новым гимном встречали солнце. Звёзды он, что-ли, нанизывал там на стилос? Ты через три луны это сам услышишь...
III
Молитва морю
Нашепчи мне о древних цивилизациях, нежное море закатное, опои молоком голубым своего горизонта в дыму. Я тебе присягаю, подобно древнему римлянину, что без паллия на голове не входили к богам. Ты качало тела их живые на волнах своих ласковых, ты смывало мосты Канапоса и Гераклиона... И я тоже исчезну, я - песчинка на лоне твоём, отчего-же тогда я так чувствую силу и голос и вечность?
