Позолота неприкаянных комедиантов
Мойры нить свою тянули...
Будет замужем иль нет?
Одинокую , пустую,
Словно брошенный билет
Жизнь... Кому - то с разворотом,
Праздник, счастье без конца...
А другой лишь позолота
С неодетого венца...
Губ мужских не знали губы,
Одинокая кровать...
И не знало тело грубых чувств...
Не надо воровать...
Взгляда милого прохладу,
Одиноко, как во сне.
Дева старая - наяда
На горбатом скакуне.
Старая дева
Автор: Нина Ландышева
Декорация.
Декорация служила искусству. Служила истово и преданно. Так безоглядно и фанатично служат старые девы единожды выбранному делу. И не бывает счастья огромней, чем понимание хорошо выполненного долга.
Долг обязывал Декорацию перевоплощаться каждый день, без перерывов и выходных, без праздников и отпусков. Она слыла кокеткой: меняла наряды ежедневно и, бывало, не по одному за вечер. И свято верила, что от неё во многом зависит успех постановки.
Верила и выворачивала душу свою наизнанку: в приоткрытых окнах бутафорской квартиры уличный ветер шевелил занавески, пахло дождём или нагретым асфальтом, пели сверчки за толстой неуклюжей деревенской печью, яблоки имели запах только что сорванных яблок, а не пыльного папье - маше. Ветки качались и шелестели листочками, и, казалось, живые птицы перепрыгивали с дерева на дерево, распевая иногда совсем некстати. И некстати оказывалось более правдивым, нежели выверенное до совершенства режиссёрское оформление спектакля.
В театр ходили много, охотно и не единожды на один и тот же спектакль. Зрители ощущали себя втянутыми в действо от макушки до пяток. Они проживали чужую историю как собственную. Декорация гордилась своим вкладом в этот успех. Она считала себя пусть не самым главным, но одним из важных действующих лиц. И замирала от шумных аплодисментов благодарных зрителей. И принимала крики «Браво!» на свой счёт тоже. Она обожала зрителей и скучала без них.
- Глупая, глупая Декорация! – подмигивал свысока Левый Софит тремя яркими лампами. Он слыл известным насмешником и циником. – Смотрите, она верит, что на ней держится всё представление! Умора!
Правый Софит согласно поддакивал. Он всегда соглашался: не имея собственного мнения, старался подражать всякому, а более всего самому важному - Центральному Софиту. Тот имел целых восемь ярких ламп -прожекторов и видел даже мельчайшие мелочи, но отличался отменным спокойствием и в разговоры вступал редко и неохотно. И правильно делал, ибо все знают, что молчание – золото.
- Вы не правы, уважаемый Левый Софит, - пускалась в споры возмущённая Декорация, - разве вы против настоящего летнего сквозняка или морского солёного бриза? Скрипа дверных петель и запаха клея на обоях? Чем вам не угодили живые вишнёвые цветы и недовольное дребезжание старинного буфета? Мелочи придают игре актёров настоящесть, а я рада, что помогаю в благородном деле!
- Ты обманка! Твой ветер и птичье пение всего лишь бутафория. Ты лжива! – сердился Левый Софит. Он всегда говорил правду. Только правду, какова бы она не была горькой и беспощадной.
И споры продолжались после спектакля до тех пор, пока монтировщики разбирали декорацию, относили её в театральную подсобку. Осветители выключали яркие лампы софитов. Уходили уборщицы. Бархатные кресла в зрительном зале дремали под полотняными накидками. Наступала полная тишина. А следующим вечером бесконечные споры повторялось.
Левый Софит ревновал к Декорации актёров и актрис, режиссёра и постановщика, зрителей, билетёрш, костюмера и даже уборщицу. И втайне ужасно завидовал чужому таланту. И в зависти и ревности опускался до неприличного: высвечивал наиболее неказистые, изношенные места Декорации. Так начинающая актриска оттеняет молодостью своей всякую морщинку и дряблую складочку на лице и шее примадонны.
Декорация страдала от насмешек. Страдала героически – молча, позволяя себе вздохи лишь в ночной тишине. Она ожидала поддержки, но обманывалась раз за разом: Правый Софит молчаливо соглашался с Левым, а Центральный сохранял нейтралитет, хотя иногда пробегала по его металлическому телу словно бы случайная дрожь и пригашивала яркость всех восьми ламп. На коротенькое мгновение. И только.
А потом пришёл в театр новый молодой режиссёр. С самыми прогрессивными новаторскими взглядами на театральное искусство. И в его команде был свой театральный художник. Художник - минималист.
- Декорация устарела! – заявил он энергично, - пусть зритель насладится игрой актёров без вспомогательного антуража!
Декорацию разобрали и перенесли в самое дальнее, тёмное помещение где -то на задворках театрального здания. Я рассыплюсь, рассохнусь, исчезну – думала изгнанница, - вот и закончилось моё служение искусству. И жизнь - тоже. Приходили мысли о собственной ненужности и ещё о том, вспоминают ли её хоть иногда. Хотелось, чтобы помнили. Безделье лишало яркости восторги прежних триумфов, обида разъедала ржавчиною душу. В одиночестве и покое не находила Декорация удовольствия. Она рождена была для праздника и теперь тихо умирала.
Театральный сезон между тем продолжался: шли репетиции новых спектаклей, перелицовывались прежние. Пустая сцена затягивалась тёмной тканью, складки её подразумевали сложность и многомерность пространства. Мебелью и прочим реквизитом служили высокие шесты и натянутые меж ними канаты. Одни и те же к разным спектаклям, ибо главным считалось лишь актёрское мастерство.
Премьера новой постановки получилась пышной и шумной. Статьи в газетах, анонсы по телевизору, интервью и обзоры известных театральных критиков - казалось, популярность театра росла с небывалой скоростью. Но вскоре постоянные зрители стали ходить реже и реже, замещаясь случайными, пришедшими на модные спектакли по наводке навязчивой рекламы..
- Что-то неинтересно стало, - жаловался Левый Софит в надоевшее однообразием пространство сцены, - пары ламп хватило бы, чтобы осветить пустоту. Декорация была изрядно старомодна и даже смешна, но с ней было забавно. Помню, высветишь какую - нибудь трещинку и наблюдаешь, как она маскируется то цветочком, то фотографией. А сейчас что? Ничего! Скукотища какая - то. Верно, Правый?
Правый Софит согласно моргал. Он по -прежнему не имел своего мнения, а, может, боялся показаться глупым.
Билеты продавались с большими трудами, гардеробщицы скучали, а все знают, что театр начинается с вешалки, а когда вешалки заполнены наполовину или даже на треть? Вот то -то и оно…
Не дождавшись окончания театрального сезона, модный режиссёр отправился покорять другие страны и города, а в театр вернулись прежние главный режиссёр и театральный художник.
Они тоже были командой и понимали друг друга с полу - взгляда. В репертуарный список вернулись проверенные временем и зрительским интересом постановки. И добавились новые, из современных. Декорацию извлекли на свет, почистили, починили, покрасили, словом, вернули к жизни. И добавили свежих нарядов и аксессуаров. Декорация примеряла обновки и придумывала к ним собственные хитрости - чтобы не прослыть грубой подделкой. Она всегда ратовала за правдивость в искусстве.
- Мне Вас очень недоставало, - неожиданно признался прежде молчаливый Центральный Софит.
- Вам? Меня? – растерялась польщённая Декорация, - но почему, почему Вы?.. Ах, если бы я знала о том, что кто -то помнит меня…
- Простите мою робость, - продолжал Центральный Софит, - но Вы всегда думали только о сцене. Мне казалось: больше ничего для Вас не существует.
- Да, пожалуй, вы правы… Я как -то всё… - Декорация засмущалась и умолкла. И подумала о том, что искусство и долг, безусловно, важны, но иногда полезно оглянуться и по сторонам. Иначе рискуешь пропустить что-то нужное и интересное.
- Да уж, - вступил в разговор Левый Софит, - мало радости с пустой -то сценой. Никакого интереса! Зато теперь начнётся веселье, верно?
Правый Софит соглашался по обыкновению. А про себя думал, что если бы он не был таким трусом, то признался бы в пристрастном отношении к Декорации гораздо раньше, чем этот важный Центральный Софит. И тогда, может быть, не случилось бы всей этой истории с модным режиссёром? Кто знает, из каких мелочей проистекают повороты судеб!
И жизнь потекла своим чередом. Она прокладывает тропинки маршрутами, известными только ей.
На сцене игрались вечные человеческие трагедии. За бутафорским окошком всходила луна, а вместе с нею робкие первые звёзды. Стулья скрипели, диваны важничали полосатой обивкою, белая крахмальная скатерть пахла горячим утюгом, от пирогов поднимался и дразнил носы зрителей ароматнейший запах и, кажется, раздалась первая соловьиная трель. И никому в голову не пришла простая мысль о стоявшей на улице осени. Потому что всё было взаправдашним. Настоящее искусство и состоит в том, чтобы сделать неживое - живым, бутафорское – настоящим. И подарить праздник.
Декорация была счастлива: она вернулась, она делала то, что единственно умела и умела замечательно. И радость её полнилась внимательными пристрастными влюблёнными взглядами сверху. И, кажется, справа. Да и слева – тоже.
Декорация
Автор: Таша Прозорова