В древнем Риме, в Колизее С азартом римляне глазели, Как гладиаторы, круша доспехи, Друг друга убивали для потехи. В Испании - там до сих пор Быков разит тореадор. Бывает и наоборот - Бык рогом мужика проткнёт. Так развлекается народ. Да, страны многие борьбой знамениты. А мы-то что ж? И мы не лыком шиты. У нас трубят во все фанфары, Что где-то бой идет кровавый. И что давно, не год, не два Идёт с коррупцией борьба. Эх, посмотреть бы - как там бьются? Где, граждане, билеты продаются?
Развлечения для народа Автор: Вениамин Трифонов
Пожалуй, нет такой силы, которая могла бы искоренить у простого народа его врождённую любовь к драматическим представлениям в любом виде. Впрочем, подобное искоренение, на наш взгляд, оказало бы обществу весьма сомнительную услугу. Политехнический музей на Риджент-стрит, где показывается и объясняется действие сотен хитроумных машин и где можно послушать лекции, содержащие массу полезных сведений о всевозможных практических предметах, - это замечательное место и истинное благодеяние для общества, и, однако, нам кажется, что люди, чей характер складывался бы под влиянием досуга, проведенного исключительно в стенах Политехнического музея, оказались бы мало приятной компанией. Случись с нами несчастье, мы предпочли бы не искать сочувствия у молодого человека двадцати пяти лет, который в детстве все каникулы возился с колёсиками и винтиками, если только он сам не испытал подобного же горя. Мы скорее доверились бы ему, если бы он был немножко знаком с "Девушкой и сорокой", если бы он совершил одну - две прогулки по "Лесу Бонди" или хотя бы ограничился какой-нибудь рождественской пантомимой.
Почти все мы обладаем воображением, которое не смогут удовлетворить никакие паровые машины, и даже богатейшая Всемирная Выставка Промышленного Прогресса, вероятно, не насытила бы его. Чем ниже мы будем спускаться, тем, естественно, всё более лакомой пищей для воображения будут становиться театральные представления, ибо это - самый лёгкий, самый простой и самый очевидный способ уйти от мира сухих фактов. Джо Уэлкс из Ламбета читает мало, ибо не обладает ни большим запасом книг, ни удобной для чтения комнатой, ни склонностью к чтению, а главное, - не обладает способностью живо представлять себе то, о чём он читает. Но посадите Джо на галерее театра Виктории, покажите ему на сцене открывающиеся окна и двери, через которые могут появляться и исчезать люди, расскажите ему что-нибудь с помощью живых нарядных мужчин и женщин, поверяющих ему свои тайны голосом, слышным за полмили, и Джо превосходно разберётся в самых сложных перипетиях сюжета и просидит там хоть всю ночь, лишь бы ему что-нибудь показывали. Вот почему излюбленные мистером Уэлксом театры всегда полны, и какие бы изменения не претерпевала драма в любом другом месте, в Ламбете она никогда не выходит из моды.
По тут, пожалуй, может возникнуть естественный вопрос, становится ли мистер Уэлкс более образованным человеком благодаря своему пристрастию к театру. Насколько образованнее стал он к настоящему времени, наши читатели могут судить сами.
Давая им к тому возможность, мы сперва хотели бы указать, что ни в чём не виним тех, кто способствует удовлетворению любви мистера Уэлкса к драматическому искусству. Задавленный налогами, не получающий никакой помощи от государства, покинутый благородной публикой, не признаваемый средством воспитания общественного вкуса, высокий английский театр пришёл в упадок. Те, кто согласен жить для того, чтобы угождать вкусам мистера Уэлкса, должны угождать вкусам мистера Уэлкса для того, чтобы жить. Директор такого театра держит зеркало не перед природой , но перед мистером Уэлксом - единственным, кто признаёт его театр. И если дарование актёра, подобно рукам красильщика, принимает цвет того, с чем он работает, актёра вряд ли можно за это осуждать. Он прилежно трудится на ниве своего призвания, знает лишь безысходную нужду, и даже если ему повезёт, живёт лишь в мире подобий, которые часто кажутся злой насмешкой. Дарить богатое имение шесть вечеров в неделю и мечтать о шиллинге; пировать на воображаемых банкетах, не зная, удастся ли утолить голод хотя бы бараньей котлетой; причмокивать губами над бокалом с подкрашенной водицей, снисходительно похваливая живительные дары солнечных виноградников по берегам Рейна; быть блистательным юным любовником, когда дома лежат больные дети; закрашивать следы горя жжёной пробкой и румянами - всё это само по себе достаточно скверно, и незачем требовать от него, чтобы он вдобавок ещё презирал своё ремесло. Если, осуждённый произносить нелепости, он способен произносить их с удовольствием, то, видят небеса, тем лучше для него, и да воцарится мир в душе его!
из статьи Чарлза Диккенса - Развлечения для народа (статья) (1850 )
Тужься, тужься- ох, не разродиться спелой ягодой на лесной поляне. Струны, трубы к бою- позавтракать, побриться. Тужься, тужься... На царапину приклеить пластырь...
И сумасшедший даже без любви находит в сердце слов горенье и, если голос в настроенье, поёт он веря, что весь мир послушно внемлет новой песне, послушно внемлет дивной дудке... Собаки подвывают в будках, а птицы спорят в небеси.
Тужься, тужься- ох, не разродиться спелой ягодой на лесной поляне. Струны, трубы к бою - поужинать, помыться. Тужься, тужься... Cкомкать, выкинуть страницу.
Тужься, тужься... (Избранное) Автор: Игорь Маланов
Машу поймали на выходе с эскалатора. Толстая баба в зимней полицейской форме прокуренным голосом окрикнула её, подбежала и схватила за руку. Облава. Их всегда устраивают под конец призыва, чтобы выполнить план. У стены уже стоял десяток девушек с потерянным видом, а теперь к ним присоединилась и Маша. Баба сдала её усатому капитану и ушла за новой жертвой.
- Ваши документы, девушка.
Маша протянула капитану паспорт. Усатый быстро пролистал его, задержавшись на странице с регистрацией, и сунул документ во внутренний карман.
- Материнский билет, - буркнул он.
Маша вздохнула:
- У меня нет, только приписное, вот.
Капитан сунул в карман и его, даже не открыв.
- Так... Уклоняемся значит? Женский долг кто будет исполнять? Пушкин? Задерживаю вас до выяснения.
Девушки простояли у стены час. За это время баба отловила ещё десятерых. Всех пойманных вывели из вестибюля метро, посадили в подогнанный к выходу старенький ПАЗик и повезли в матеркомат. Там девушек посадили в маленькую комнату и стали выяснять, есть ли у кого-то отсрочки от призыва. После произведенных запросов в учебные заведения выяснилось, что двоих задержанных можно отпустить, и они радостные убежали домой. У Маши отсрочки не было, она провалила ЕГЭ, а теперь усиленно готовилась к пересдаче.
Вошёл все тот же усатый капитан, выдал каждой ее личное дело и объявил:
- Сейчас вы будете проходить медосмотр. Всем раздеться до трусов и по порядку двигаться по врачебным кабинетам.
Было холодно и страшно. Несколько девушек отказывались снять с себя бюстгальтер.
- Я же женщина! Я не могу голой ходить, - жалобно проговорила одна из них.
Лейтенант гаркнул:
- Пока не родила - не женщина. Быстро раздеться!
Девушки подчинились.
- Так, - продолжил военный. - Все вещи оставите здесь, комнату я запру. Шагом марш на осмотр!
В коридоре было ещё хуже. Во-первых - ещё холодней, во-вторых- там постоянно шастали мужчины, как работники матеркомата, так и отцы будущих матерей. Прикрыв грудь руками, Маша вошла в первый кабинет...
На протяжении часа её щупали, трогали, как утку на рынке, выясняя степень её свежести. То просили нагнуться, то подпрыгнуть, то поднять руки, то поднять ноги. На жалобы внимания не обращали, ставили в личное дело печати "Годна". Было противно. Особенно в кабинете гинеколога, поскольку его обязанности исполнял молодой врач, явно испытывающий не совсем медицинский интерес к её половым органам. Потом ей рассказали, что это - племянник председателя медкомиссии, студент - третьекурсник. Он совершенно бесплатно работает на медкомиссии вот уже второй год. Уговорил таки дядюшку "попрактиковаться". В конце осмотра "врач" довольно хрюкнул и шлепнул печать в личное дело Маши:
- Молодец, красавица, здорова как корова, много телят родишь.
И снова залился поросячьим смехом.
Осмотр закончился, и девушки вернулись в комнату, где оставили одежду. Выяснилось, что у всех пропали мобильные телефоны и почти все деньги. Кто-то побежал жаловаться, а Маша сразу поняла, что это бесполезно, поэтому быстро оделась и прислонилась к батарее, наслаждаясь теплом. Все ждали своей участи. Когда за окном уже стемнело, вошёл капитан и усталым голосом произнёс:
- Итак, Петренко и Сметанкина направляются в больницу, на дополнительное обследование. Все прочие признаны годными к прохождению службы. В течение двух суток вы будете направлены в материнские части. Сегодня ночуете здесь. Сейчас принесут сухие пайки. Ваших родных оповестим. Все, расположиться на отдых!
Некоторые девушки стали плакать, кто-то громко выругался, одна даже стала требовать вернуть украденные деньги. Однако лейтенант молча вышел и запер за собой дверь.
Мне и любить тебя нельзя, и не любить не получается. По кромке лезвия скользя, душа моя перерезается на половинку без тебя и что твоим теплом согрета - кусочек солнечного лета, тоска осеннего дождя... Болезнь неизлечима эта - "не отрекаются, любя..."
Кривя в улыбке нервно рот, она, конечно, не солжёт про то, что ты, и только - ты, спасение от маеты, её корабль или плот в пересечении пустот... Что жизнь... – пасьянс!.. – печальный рейн, на скатерть пролитый портвейн!..
Одна бутылка или две, не жаль белёных ниток льна, но запонка на рукаве волнует, как фужер вина. И ночь, одетая во фрак, закружит в круге немоты. Галактики окутал мрак. Дожди. Ей нужен только ты!..
Она не лжёт, отнюдь не лжёт, цедя улыбки горький мёд, и, глядя сквозь стекло оконц, считает диски лун и солнц, а время каплет и течёт, ведя неумолимый счёт, и в нём ещё не отцвело твоё нечаянное зло...
Распущенное, как нарцисс, стоящий в вазе на столе ... А дождь опять идёт на бис, и кошкой жмётся у колен угрюмый призрак маяты. И, ожиданием дыша, под звук стекающей воды скулит продрогшая душа ...
стервозное Автор: Элго Маргарита
- «Ларисочка, я не люблю драм, не верю в драмы. Всё очень просто. Богатый студент застрелился? Ничего. Со святыми упокой, а для вас - рекламочка». - Я схватил его за шиворот, хотел ударить, но Лариса Антоновна отвела мою руку, точно я бессильный ребёнок. - «Оставьте его, говорит, он негодяй. Очень талантлив, но - негодяй. Может быть, потому и талантлив. Хорошие люди редко бывают талантливы». - Брагин, подлец, согласился с нею: - «Это - верно. Я притворяюсь хорошим только на сцене, и это мне всегда самому смешно, оттого и публика смеётся. Публике приятно видеть, что хорошее - смешно и жалко...» - А Лариса Антоновна говорит свои отчаянные слова:
- «У меня есть цель, я хочу изгнать со сцены пошлость, вымести старый мусор, показать душу современной женщины, которая во многом переросла сама себя и не знает, что ей делать с собою? Ей мало любви, мало материнства, у неё есть ещё что-то. Что? Я не знаю, но - что-то есть». - Тысячу раз слышал я потом эти речи, тысячу раз! - «Мне трудно, говорит. Мне очень трудно! На сцене я всё ещё чужой человек. На пути моём становятся люди, мешают жить, работать, хватают за ноги, и вот - ложатся трупами... Ваш Коля - умный, милый, но не надо, не надо же мне никого». - Говорит она и всё пьёт вино, как пожар заливая. Пил Брагин, я тоже. Я допился до слёз, жалко было мне Ларису Антоновну, себя, Колю. Её - особенно. Встал на колени пред нею и говорю, что могу всю жизнь служить ей, всю жизнь, как собака. А она, погладив волосы мои, согласилась: - «Да, говорит, Петруша, у вас верная, честная, собачья душа, я знаю». - О, боже мой, боже мой...
Что-то зашуршало в углу около печи. Человек вздохнул, покачнулся и, подняв оплывшую свечу, осветил угол.
- Там - крыса. Она в этот час всегда начинает... скребётся.
Потом он долго неподвижным взглядом смотрел в окно, там дождь неустанно чертил сеть косых линий, оплетая ими огонь фонаря. Чёрные полушария плыли в тусклом пузыре света – шли под зонтами люди из театра.
Кто-то под самым окном крикнул:
- Нет. Не могу. - В ту ночь я полюбил Ларису Антоновну настоящей, безответной любовью. Летом она сняла дачу на Оке, под Рязанью, я часто ездил туда к ней и видел: живёт она, как всегда, шумно, суетно, охотятся на неё разные новые люди. Спрашиваю: - «Мешают они вам?» - «Да, говорит, мне все мешают, а помогает жить только один человек - вы, Петруша». - Конечно, - мне праздник такие её слова, а она была щедра на них и этим ещё крепче привязывала меня к себе. Она и вообще была щедра. Непонятно это: она - не добрая была, а на ласку словом не скупилась, деньги тоже швыряла, как шелуху, и очень нужно было следить, чтобы не ограбили её разные ловкачи, промышляющие корм жалобами на несчастия свои. Деньги – она давала людям с такой улыбкой, что, будь я нищим, и то бы десяти копеек не попросил у неё. Презирала она людей, неудачливых же - особенно брезгливо. Бывало, слушает чьи-нибудь сетования на жизнь и вдруг улыбнётся глазами, прищурится и скажет: - «Ах, как мы несчастны!»
- Слова эти, как сугроб снега, падали на меня, и, боясь её презрения, я молчал пред нею о несчастии моём, почерпая все радости жизни в заботах и тревогах о ней. Встречала она меня всегда приветливо, как родного, и, представляя знакомым, говорила внушительно: - «Прошу любить, это бескорыстный друг мой». - Люди же, разумеется, считали, что она живёт со мною. Да. «Прошу любить». Меня и полюбила комическая актриса Соня Званцева, дама миловидная, талантливая, добрая и неистощимой весёлости; она жила вместе с Ларисой Антоновной. Сидел я с нею в саду, над Окой, любуясь закатом солнца, жаркий такой вечер был, пахучий, липа цвела. Закурив папироску, Соня спрашивает: - «Что, Петруша, бедный рыцарь, трудно вам?» - «Нет, говорю, ничего». - Боялся правду сказать, зная, что, если заговорю, - буду жаловаться на Ларису Антоновну. - «Полноте, милый, говорит, разве я не вижу? Третий год наблюдаю. И – позвольте сказать прямо:
Понапрасну, мальчик, ходишь, Понапрасну ножки бьёшь, Ничего ты не получишь, Понапрасну пропадёшь!
- А, вот, я, говорит, люблю вас, хоть и непристойно женщине первой говорить это. Люблю. Очень. Потому что - вижу, как вы умеете любить, и жаль мне вас хорошей, бабьей, материнской жалостью». - Смутился я, встал, и - хоть в реку прыгнуть! А река, знаете, течёт, течёт, мутная, как моя жизнь. На глазах Сони - слёзы, а говорит она, смеясь. - «Так я вас люблю, что даже больно. Как девчонка. Вот как...» - Я, очень глупо, сказал: - «Благодарю вас, только...» - «Цыц! - говорит она тихонько и руку протянула, точно отталкивая меня. - Уходите. Но в случае чего помните, что есть на земле человек, который любит вас попросту, всей душой, без фигур.
РАССКАЗ О БЕЗОТВЕТНОЙ ЛЮБВИ (ОТРЫВОК) АВТОР: МАКСИМ ГОРЬКИЙ
Игра. Мы, на сцене — актëры .Вы в зале, вы — зрители. Но это условность. Недаром великий Шекспир Сказал, что все люди — всего лишь ролей исполнители, А сцена театра — весь нас окружающий мир.
Давайте сыграем.Сыграем, конечно, в приятное. Сыграем с Парижем и Францией партию-блиц. Сыграем, шутя, в очевидное — невероятное Смешение времени, нравов, событий и лиц.
Вы всё это где-то читали, когда-либо видели, А что-то по ходу подскажет игра нам сама. Итак, в добрый час! Мы сегодня — актëры, вы — зрители. Мы вместе играем в роман господина Дюма.
Автор: Алексей Апухтин — Актёры
Сколько себя помню, каждое утро папа будил меня лёгким прикосновением к щеке, шепча: «Дашенька, доченька, проснись, скоро солнышко встанет, в школу пора, просыпайся, малыш». Откроешь глаза, а он стоит над тобой, большой-большой, с пышной шапкой вьющихся тёмно-русых волос и смеющимися голубыми глазами. От него всегда пахло красками, деревом, свежими опилками и... успехом, особенно когда в суматохе будней он готовился к премьере, волновался и нервничал из-за каждого гвоздя, неправильно вбитого рабочими сцены, или из-за недосохшей краски на декорациях.
В доме было много вещей, которые не могли существовать без отца, как и он без них: рулоны ватмана – этакие макаронины, связанные вместе по несколько штук; гигантские этюдники, впопыхах втиснутые между стеной и нашим единственным шифоньером, который с годами отодвигался всё дальше и дальше от стены, а несчастные боковые стенки еле-еле выдерживали тяжесть наваленных на них эскизов; макеты к очередному спектаклю, обычно лежащие на столе, под кроватью (старые задвигались глубоко под письменный стол)... Были и такие, которые совсем не пошли в дело – те он любовно, на всякий случай, складывал на антресоли, так он называл им самим сделанные навесные полки с дверцами прямо над входной дверью. И, конечно, мольберт. К нему никто не имел права прикасаться. Это была святыня. Отец работал главным де-ко-ра-то-ром в дра-матическом театре. На театральных афишах, висевших в нашей комнате, я с гордостью читала его имя: Георгий Белоцерковский. Афиши были моим первым букварём, по ним я учила буквы, складывала слоги и, запинаясь, прочла первое предложение.
...А ещё была «священная Закулиса». Мне всегда казалось, что она живая, потому как с самого детства Закулиса вносила немало авантюрного и лихорадочного в нашу жизнь. В ней всегда что-то происходило: то она нечаянно сталкивала кого-то с кем-то; то подкидывала под каблуки «ведущей и всеми уважаемой, заслуженной» оставленные аккурат на пути молоток или деревяшки, и тогда, спотыкаясь, актриса скверно ругалась и на чём свет стоит поминала всех, кто Закулису не любит и не может правильно организовать работу.
...А ещё Закулиса имела отвратительную привычку шептаться и перешёптываться, путать всем карты и напаивать актёров в стельку после очередной премьеры. Закулиса знала все семейные драмы: кто кого бросил, кто к кому приехал, и кто у кого родился. Она знавала слёзы и гомерический смех, но главное, что ей было присуще – это беспре-дельная любовь каждого, кто хоть раз побывал в ней или хотя бы вдохнул её запах.
Закулиса трепетала с каждым актёром, предвкушающим успех, переживала и с теми, кто выходил на сцену впервые, и с теми, кто делал свой последний шаг в финале заключительного спектакля, прежде чем окончательно покинуть подмостки...
Она никогда не соперничала со сценой, ей это было ни к чему. Она торжествовала от невидимой власти – создания волшебства для сцены – и потому мирилась со своим положением. Она была вечной, как и театр.
Закулиса принимала тысячи поклонников – с цветами, шоколадом и шампанским... Впрочем, как и моя бабушка.
Да, бабуля была актрисой, и с юности она славилась своим неуёмным характером и невероятной красотой. Даже сейчас, в преклонном возрасте, она позволяла себе надевать шляпки с вуалетками и тонкие кружевные перчатки, а её дивные русские шали, доставшиеся в наследство по женской линии от таких далёких предков, что никто уже и не помнил от кого, до сих пор вызывали зависть у женщин.
Когда Женька ходила в школу, её мама увлеклась гаданием на картах. В их семье это заменяло чтение книг или посещение театра. В такие вечера все домашние собирались возле хозяйки дома, которая объясняла своё хобби наследственностью. Она искренне верила в мистику. Необыкновенно серьёзная, брала красочную, доставшуюся от бабушки старую колоду с красивыми гравюрами и начинала тщательно тасовать карты, приговаривая, что они никогда не врут. Потом по очереди гадала на всех домашних, начиная с Женьки, и подробно рассказывала о каждом из них занимательную историю.
Поднимая палец кверху, любила в мельчайших деталях объяснять значение карт и их комбинаций, говоря о таинствах. Если выпадал бубновый туз, значит жди неприятности с любимым. Пиковый туз – ложь или обман, а то и вовсе тяжёлая болезнь и смерть. Пики вообще приводили к сплошным проблемам, поэтому их все остерегались. А вот трефы, напротив, сулили любовь и пополнение в семье. Десятка – к деньгам, а девятка означала добрые перемены. Только трефовая шестёрка оборачивала все планы пустыми хлопотами, зато червовая обещала увлекательное путешествие.
Сплетни, новые отношения, ссоры и радости калейдоскопом проносились перед каждым участником гадания.
– Со своим избранником, денежным офицером, тебя неожиданно познакомит подруга, которая старше тебя, разведённая, и случится всё в казённом доме. У твоего супруга-короля, до этого уже будут любовные отношения, но их расстроит сплетня со стороны трефовой особы. – Маме его не понравятся! – решил Женькин братишка. – Ага. Он, такой весь послушный будет…, – с сарказмом согласилась Женька. – Тише! Что тут непонятного? Дамы, что вокруг короля, смотрят в противоположную от него сторону, а потом вовсе уходят в прошлое. Слушайте дальше. Впереди твоего мужа ожидают хлопоты – вот вальты, тяжёлая дорога и болезнь, но всё, в конце концов, закончится большими деньгами. Наследство получит. – После этого мама долго тасовала колоду, давая отдохнуть зрителям. – Теперь подробней. Вот смотрите, что на сердце: и бросает для Женьки следующие три карты, что на душе, чего не ожидаешь…, чем успокоишься. Ага, выпала семёрка треф. Значит, родится ребёнок!
За всеми караулившими Женьку жизненными перипетиями, каждый раз карты показывали, что она обязательно поступит в медицинский. Так же в обязательной программе утверждалось, что ей предстоит встретиться с предательством подруг и мужчин, что утешится семьёй, проживёт долгую жизнь и умрёт в достатке в своём доме, окружённая близкими людьми.
Карты оказывались поводом поговорить о каждом. Женька с младшим братом сидели и внимательно слушали материнские жизненные предупреждения. Красочные карты проводили детей дорогой приключений и опасных событий, предательства и дружбы, злых интриг, упорного труда и достижений и успокаивали сердца ожиданием семейных благ, любовных отношений и преданностью родных людей..
Я взглянул на заглавие книги: это был какой - то французский роман. - Тургенев И. С., Ася (Цитата)
Весна играет воплощеньем и всё проникнуто волненьем, мне радость жизни не унять Хоть и один, хоть сумрачен порой, таков уж мой кармический устой Но сброшены всё зимние одежды, и весь проникнутый надеждой, встаю за холст Я нарисую, как могу, посредством слов, твою святую простоту, лови мой сон Пусть время катит безучастно, надеюсь были не напрасны твои мечты, пусть солнце ярко светит счастьем, подснежники уже недалеки..
Весна играет Автор: Александр Иванов
Анна вышла из театра, размазывая злые слёзы по щекам. Всё, с неё хватит. Пусть попробуют репетировать эту сцену без неё. Вот тогда и посмотрим, так уж ли вы легко обойдётесь без Анны Чеславиной, господин режиссёр.
Она вспомнила совет подруги и ощутила, как пальцы её рук невольно сжались в кулаки. Ну, уж, нет. Дудки. Отдаваться этому ничтожеству... Анна судорожно глотнула воздух и, поперхнувшись, закашляла. Да ни за что. Пусть Смольская или Котова делают это, если им нравится таким путём строить свою карьеру. Им, с их способностями, можно так жить. А она, Анна, талантлива и знает это. Недаром на их курсе, она считалась одной из лучших студенток.
Анна вспомнила, как она играла свой спектакль на выпускном экзамене. Ей досталась сложная характерная роль леди Макбет. Она сделала из неё настоящий шедевр. Все так говорили. Да и сама Анна прекрасно помнит то странное состояние, когда она так вжилась в образ своей героини, что порой сама не различала, где кончается Анна и начинается леди Макбет и наоборот. Анна примерила на себя этот образ, как примеряют новое платье, и сама поразилась насколько удобно и комфортно ей в нём оказалось.
Давно забытые ощущения, подумала Анна и улыбнулась. Напряжение прошедших нескольких часов начало сползать с неё, как шкура царевны-лягушки из известной детской сказки и постепенно к ней стало возвращаться утраченное равновесие. Когда она добралась до дома, то и вовсе повеселела. Она знала, что Митя сейчас дома и наверняка скучает по ней. Анна прибавила шаг, предвкушая, как он обрадуется неожиданно раннему её приходу.
Дмитрий Началов, близкий друг Анны, с которым они вместе делили скромную съёмную квартирку на окраине города, был не в настроении. Сегодня позвонила хозяйка квартиры и вежливо напомнила, что они задержали срок проплаты жилья на целых три дня. Дима уже хорошо изучил эту стерву. Теперь она ежедневно примется звонить и напоминать им об их задолженности.
Было бы неплохо, если бы Анна сегодня принесла деньги, подумал он и тут же помрачнел, вспомнив, что до её зарплаты оставалась ещё целая неделя. Эх, деньги, деньги, сокрушался он мысленно, ну почему вы не отвечаете мне взаимностью. Ведь я так люблю вас. Больше, чем любую из женщин. Хотя..., пожалуй, я не прав. Дима вспомнил свою возлюбленную. Перед его глазами выплыл образ Анны. Стройная, как тростинка, брюнетка с зелёными глазами русалки, которые до сих пор затягивали его в свой омут, несмотря на довольно длительный срок их общения.
Неожиданно его размышления прервал звук открывающейся двери. Дима бросил взгляд на часы. Для Анны ещё было слишком рано. Но через секунду в проёме двери он увидел улыбающуюся подругу.
- Привет, - Анна подставила Диме щеку для поцелуя, - Как ты тут, Митенька, соскучился без меня? - Сколько раз я тебя просил, не называй меня этим пошлым именем,- недовольно бросил Дима. - Прости, я забыла, что ты так неадекватно реагируешь на ласку, - равнодушно сказала Анна.
Дима знал, что она вовсе не забыла о его просьбе, а даже не хотела о ней помнить.
Эгоистка, не способная запоминать элементарные вещи. Ведь знает же, что ему это неприятно, вихрем пронеслось у него в голове. В Диме потихоньку стало закипать раздражение. Он вспомнил, что долг платежом красен и решил поквитаться с Анной, сказав ей какую-нибудь гадость.
- Сегодня звонила хозяйка квартиры. Напомнила, что мы задерживаем оплату квартиры, - делая ударение на слове оплата, медленно проговорил Дима. - Да ну её, подождёт. Нет у меня сейчас денег. И вообще, похоже, что не скоро появятся, - Анна отвернулась к окну. - Что значит, не скоро появятся, - Дима почувствовал недоброе. - Меня из театра грозились выкинуть. - Как это? На каком основании, - встрепенулся Дима. - За профнепригодность, - с горечью выдохнула Анна. - Шутишь. Ты сама говорила, что была лучшей на курсе. И в театре ты на хорошем счету. - Сегодня выяснилось, что на хорошем счету у нас тот, кто подкладывается под режиссёра. Ты же не хочешь, чтобы я это сделала? - Анна, не мигая, уставилась на Диму. - А почему бы и нет, - усмехнулся он. - Что-о-о? - Да, ладно из себя святую строить. Можно подумать ты никогда этого не делала? - как о чем-то само собой разумеющемся проговорил Дима.
Анна сделалась пунцовой. В груди у неё учащенно заколотилось сердце и от возмущения перехватило дыхание. Дима понял, что сморозил глупость и попытался исправить положение.
- Ну, извини. Я не то хотел сказать. Но, если это нужно для дела, то почему бы и нет? - Для дела говоришь?- Анна обрела способность говорить и медленно стала приближаться к Диме. Выражение её лица стало каким-то зловещим. Дима попятился к стенке. Но было слишком поздно. Уже в следующую секунду он ощутил на своей щеке короткую, но сильную, как удар хлыста, затрещину. Он инстинктивно прикрылся рукой, ожидая следующего удара. Но его не последовало. Вместо этого он услышал стук входной двери. Дима осмотрелся. Анны в квартире не было.
Чужая Роль (Отрывок) Автор: Гурвич Владимир Моисеевич
Сны под свет друммондов ________________________________________________________________________________________________________________________________________________________
(*) Сны под свет друммондов - Друммондов свет (также свет рампы, англ. limelight) — тип сценического освещения, использовавшийся в театрах в 1860—1870 годах. Интенсивное свечение получалось с помощью кислородно - водородного пламени, направленного непосредственно на цилиндр из оксида кальция (негашёной извести, англ. lime), которая может нагреваться до 2572 °C (белого каления) без расплавления. _________________________________________________________________________________________________________________________________________________________
Погасли софиты, потушены рампы, густеет в углах темнота, и кажется с виду, что сцена театра в сон крепкий погружена.
Иллюзии этой не верьте - вы разве не слышите призрачный гул? Ведь всё воплотились и ожили страсти, годами царившие тут.
Пусть падает занавес, кончена драма, и публика валит домой, но только игра - она всё же реальна подчас больше жизни самой.
А значит, что в сущности это не чудо : на сцене в немой тишине уже в сотый раз умирает Гертруда жемчужину выпив в вине.
Нет, эти актёры не жаждут оваций, восторгов партера, цветов, на них не нацелены с хищностью жадной бинокли последних рядов.
Не смутные призраки, бледные тени скользят по туману зеркал - живые актёрской игры воплощенья, святого её мастерства.
Призраки театра Автор: Жильцова Нина
СЦЕНА 1
На театральной сцене появляются два человека: РЕЖИССЁР и РЕПОРТЁР. Садятся за столик, стоящий в груде реквизита.
РЕПОРТЁР Почему вы назначили встречу именно здесь? На сцене! Тут как - то неуютно, и — сыро. Апч - хи! (Чихает)
РЕЖИССЁР А вы — против? Будьте здоровы! Вам здесь не нравится?
РЕПОРТЁР Благодарю. (Достаёт платок) Немного жутковато. Темно. (Сморкается) Того и гляди, накинется какой - нибудь Калибан (1).
РЕЖИССЁР Вы правы. Сцена — магическое пространство. Сейчас здесь тихо. Но скоро начнётся спектакль. И всё оживет.
РЕПОРТЁР Вы хотели сказать, «пустое пространство»?!
РЕЖИССЁР Да, да, есть такая книга. Питер Брук (2). Но мне больше нравится, как описывает сценическое пространство Антон Павлович Чехов: (После паузы) «… чёрная бездонная яма, точно могила, в которой прячется сама смерть …»
В ворохе реквизита начинают бить часы с кукушкой. Кукушка хрипло отсчитывает время. В какой - то момент застревает в окошке.
РЕПОРТЁР
(Озираясь)
Вы задались целью меня попугать? Не удастся! Я, в силу своей профессии…
РЕЖИССЁР
(Перебивая)
Что вы? Я и не думал пугать вас!
РЕПОРТЁР Тогда почему мы здесь?
РЕЖИССЁР Видите ли, в чём дело? Сцена — это всё, что у меня есть. Пусть это не прозвучит пафосно, но только сцена вносит в мою жизнь какой - то смысл. Хотя … (После паузы) Если честно, смысла этого всё равно не достаточно для того, чтобы жить. Но здесь я, по крайней мере, не так одинок, здесь я не чувствую себя … тенью. Понимаете, о чём я?
РЕПОРТЁР
(Убирает платок)
Конечно, я вас понимаю, театр, сцена! Тут вы в своей стихии! Вы — демиург! Ну а мне, если честно, было бы уютнее в каком - нибудь тихом кафе. Под солнцем. Среди людей. Вы смеётесь?
РЕЖИССЁР И не думал! Вам комфортно среди людей. Мне — среди призраков. У каждого своя компания.
Репортёр брезгливо озирается по углам. Прислушивается. Внутри хлама слышится какое - то юркое копошение и писк.
РЕПОРТЁР Здесь, наверное, полно крыс!
РЕЖИССЁР Крысы? Конечно, крысы наши музы! Без них театр мёртв! (Меняется в лице) Но не будьте так капризны! Впервые встречаю такого щепетильного щелкопёра! Ведь вы, как уличные девки, идёте, куда вас поведут!
РЕПОРТЁР Что вы хотите этим сказать? Я не понимаю!
РЕЖИССЁР Не обижайтесь! Это я фигурально!
РЕПОРТЁР «Фигурально»? Гмм. Однако.
РЕЖИССЁР Мы с вами существуем только рядом с каким - нибудь событием, лишь благодаря нашим персонажам! Вы, как журналист, я, как режиссёр! Такова наша профессия, или лучше сказать — наша природа! Ни вас, ни меня, нас, самих по себе, попросту не существует!
РЕПОРТЁР Говорите за себя одного. Апч - хи!
РЕЖИССЁР Вот, я вам лучше налью рюмочку коньяка. Чтобы согреться.
Режиссёр достаёт из бутафорского шкафа графин и рюмку. Делает вид, будто что - то в неё наливает. Передаёт рюмку Репортёру.
РЕПОРТЁР Благодарю. И, правда, очень сыро.
Репортёр берёт рюмку. Хочет из неё выпить. Но содержимое из рюмки не вытекает. Он с изумлением смотрит на Режиссёра.
РЕЖИССЁР
(Смеётся)
Это театр! Нельзя быть таким простаком! Ха - ха! Реквизит!
Репортёр раздражённо ставит бутафорскую рюмку на столик. Отворачивается. Втягивает голову в плечи.
РЕЖИССЁР Ну, хватит дуться! Я ведь пошутил! Пошутил! Вот, это уже по - честному! Без дураков! Чтобы согреться! Глотните!
Режиссёр достаёт из внутреннего кармана фляжку. Наливает коньяк в рюмочку - крышку. Протягивает её Репортёру.
РЕПОРТЁР Нет, благодарю! Давайте начнём! Я не намерен торчать тут весь вечер! Скоро начнёт собираться публика! У нас мало времени!
РЕЖИССЁР Ну, как хотите. А я выпью.
(Выпивает)
Репортёр достаёт диктофон. Ставит перед Режиссёром на столик. Включает. Режиссёр выпивает из фляжки. Прячет её в карман.
РЕПОРТЁР Весьма странная идея — дать интервью за кулисами перед спектаклем! Вас это не отвлекает от работы? Всё - таки Чехов, «Иванов»! (3) Вы разве не должны настроиться, повторить текст с артистами? Обычно театральные люди неохотно общаются с прессой перед выходом на сцену![/size][/font]
РЕЖИССЁР Вы правы! Считайте, что это наша дань театру, как таковому. Дань сцене. Театр — это мышеловка. В неё попадаются не только люди. И грань тонка: где призрак, где человек? Не разобрать! Сплошная путаница!
РЕПОРТЁР Все так беспросветно? И нас ничто не избавит от этой путаница?
РЕЖИССЁР Могли бы, конечно, помочь женщины. Но женщины устали. А когда они устают, всё к чертям собачьим рушится! Мир останавливается! Рвётся пуповина, и человек абортируется в абсурд! Понимаешь, приятель, о чём я? (Неприятно смеётся)
РЕПОРТЁР Звучит устрашающе. Вы действительно в это верите?
РЕЖИССЁР Иначе я не стал бы об этом говорить!
РЕПОРТЁР
(С иронией)
Боюсь, мы не сможем проверить истинность вашей теории. Наши женщины никогда не устанут. Это выглядит слишком фантастично.
РЕЖИССЁР Как вы наивны, молодой человек! К современным женщинам нужно приставлять полицейских, чтобы они занимались своими детьми! Разве так обстояло дело лет двадцать тому назад? Что будет дальше?
РЕПОРТЁР И всё - таки, вы сгущаете краски. Но почему «Медея» (4)? Ведь вы решили взяться за Еврипида, насколько мне известно?! Не связано ли это с вашей недавней… с той трагедией…
РЕЖИССЁР Притормози, дружище! Ты суёшь нос слишком глубоко!
РЕПОРТЁР Что вас так взбесило? Я ещё и спросить ничего не успел!
РЕЖИССЁР Для грязной газетёнки, с которой ты кормишься, это, конечно, в порядке вещей, но в другом месте за подобные вопросы тебе набили бы морду! Усёк?!
РЕПОРТЁР Но нашим читателям интересно знать…
РЕЖИССЁР Плевать мне и на тебя, и на твоих читателей. Смени пластинку.
РЕПОРТЁР Может быть, трагедия была спровоцирована предродовой депрессией? Психологи давно подметили тот факт, что…
Но закончить фразу Репортёр не успевает. Режиссёр внезапно бросается на него. Ударом в челюсть сбивает Репортёра на пол.
РЕЖИССЁР Заткни свою пасть! Гнида!
Режиссёр и Репортёр падают, катаются по полу.
РЕПОРТЁР Да вы пьяны! Маньяк, ты мне выбил зуб! Отпусти меня! Идиот!
Режиссёр пытается Репортёра задушить, но тот вырывается. Вскакивает на ноги. Хватает со стола диктофон.
РЕПОРТЁР Не думай, что всё это сойдёт тебе с рук! У меня всё записано! Встретимся в суде! Псих!
Репортёр убегает. Режиссёр начинает смеяться
из пьесы Ильгара Сафата - «Чеховское ружьё» _________________________________________________________________________________________________________________________________________________________
(1) Того и гляди, накинется какой - нибудь Калибан - Калибан — один из главных персонажей романтической трагикомедии Уильяма Шекспира «Буря». Калибан — антагонист мудреца Просперо, восстающий против хозяина слуга, грубый, злой, невежественный дикарь. Образ Калибана получил в современной культуре большое количество интерпретаций. Он стал заглавным героем многих произведений.
(2) Да, да, есть такая книга. Питер Брук - "Пустое пространство" - книга британского режиссёра Питера Брука 1968 года, исследующая четыре способа или точки зрения на театр: Смертельный; Святой; Грубый; и Непосредственный. Книга основана на серии из четырёх лекций, подготовленных Granada Television и прочитанных в университетах Манчестера, Кила, Халла и Шеффилда в Англии.
(3) Всё - таки Чехов, «Иванов»! - «Иванов» — пьеса А. П. Чехова, написанная в 1887 году. Впервые была опубликована в журнале «Северный вестник» в марте 1889 года. Сюжет: образованный, интеллигентный помещик Иванов почти разорён. В то же время у него больна жена Анна Петровна. Местный врач доктор Евгений Константинович Львов подозревает у неё чахотку. Дальний родственник Иванова Михаил Михайлович Боркин, который управляет его имением, строит безумные и не вполне честные планы, как поправить дела. «Иванов» — первая пьеса Чехова, поставленная на сцене. Она была написана специально для Театра Корша.
(4) Но почему «Медея» - «Медея» — пьеса Еврипида, основанная на мифе о Ясоне и Медее. Сюжет сосредоточен на действиях Медеи, бывшей принцессы Колхидского царства и жены Ясона. Она обнаруживает, что её положение в греческом мире находится под угрозой, поскольку Ясон оставляет её ради греческой принцессы из Коринфа. Медея мстит Ясону, убивая его новую жену и двух своих собственных сыновей, после чего сбегает в Афины, чтобы начать новую жизнь. Пьеса была впервые поставлена в 431 году до нашей эры как часть трилогии.
Жизнь не идиллия в восторженных тонах И только лишь, лишь отголоски счастья Мне душу греют, но, витая в облаках, Бросаю взор на лица и на платья.
С улыбкой слушаю и слышу женский вздор, Смотрю в глаза и мне не отвертеться От фраз, ведь женственно - кокетливый задор Воздушен, как пленительное сердце.
Без напряжения, впрягая лань с конём, Лечу, не зная, где какая яма, Но рано поздно ли, при звёздах или днём, Смертельным звоном завершится драма.
Не избежать перста судьбы и не свернуть, Но нужно в сердце, если вы не снобы, Построить Храм, где б воссияла Суть, И отойти в мир праведный без злобы.
Драма жизни Автор: Валерий Платонов
Ребёнком, в сороковых годах, я помню ещё огромное серое деревянное здание с фальшивыми окнами, намалеванными сажей и охрой, и огороженное чрезвычайно длинным полуразвалившимся забором. Это и была проклятая усадьба графа Каменского; тут же был и театр. Он приходился где-то так, что был очень хорошо виден с кладбища Троицкой церкви, и потому Любовь Онисимовна, когда, бывало, что-нибудь захочет рассказать, то всегда почти начинала словами:
— Погляди-ка, милый, туда... Видишь, какое страшное? — Страшное, няня. — Ну, а что я тебе сейчас расскажу, так это ещё страшней.
Вот один из таких её рассказов о тупейщике Аркадии (1) , чувствительном и смелом молодом человеке, который был очень близок её сердцу.
ГЛАВА ЧЕТВЁРТАЯ
Аркадий «причёсывал и рисовал» одних актрис. Для мужчин был другой парикмахер, а Аркадий если и ходил иногда «на мужскую половину», то только в таком случае, если сам граф приказывал «отрисовать кого-нибудь в очень благородном виде». Главная особенность гримировального туше этого художника состояла в идейности, благодаря которой он мог придавать лицам самые тонкие и разнообразные выражения.
— Призовут его, бывало, — говорила Любовь Онисимовна, — и скажут: «Надо, чтобы в лице было такое-то и такое воображение». Аркадий отойдёт, велит актёру или актрисе перед собою стоять или сидеть, а сам сложит руки на груди и думает. И в это время сам всякого красавца краше, потому что ростом он был умеренный, но стройный, как сказать невозможно, носик тоненький и гордый, а глаза ангельские, добрые, и густой хохолок прекрасиво с головы на глаза свешивался, — так что глядит он, бывало, как из-за туманного облака. Словом, тупейный художник был красавец и «всем нравился». «Сам граф» его тоже любил и «от всех отличал, одевал прелестно, но содержал в самой большой строгости». Ни за что не хотел, чтобы Аркадий ещё кого, кроме его, остриг, обрил и причесал, и для того всегда держал его при своей уборной, и, кроме как в театр, Аркадий никуда не имел выхода. Даже в церковь для исповеди или причастия его не пускали, потому что граф сам в бога не верил, а духовных терпеть не мог, я один раз на пасхе борисоглебских священников со крестом борзыми затравил.
Граф же, по словам Любови Онисимовны, был так страшно нехорош, через своё всегдашнее зленье, что на всех зверей сразу походил. Но Аркадий и этому зверообразию умел дать, хотя на время, такое воображение, что когда граф вечером в ложе сидел, то показывался даже многих важнее.
А в натуре-то графа, к большой его досаде, именно и недоставало всего более важности и «военного воображения».
И вот, чтобы никто не мог воспользоваться услугами такого неподражаемого артиста, как Аркадий, — он сидел «весь свой век без выпуска и денег не видал в руках отроду». А было ему тогда уже лет за двадцать пять, а Любови Онисимовне девятнадцатый год. Они, разумеется, были знакомы, и у них образовалось то, что в таковые годы случается, то есть они друг друга полюбили. Но говорить они о своей любви не могли иначе, как далёкими намёками при всех, во время гримировки.
Свидания с глаза на глаз были совершенно невозможны и даже немыслимы...
— Нас, актрис, — говорила Любовь Онисимовна, — берегли в таком же роде, как у знатных господ берегут кормилиц; при нас были приставлены пожилые женщины, у которых есть дети, и если, помилуй бог, с которою-нибудь из нас что бы случилось, то у тех женщин все дети поступали на страшное тиранство.
Завет целомудрия мог нарушать только «сам», — тот, кто его уставил.
ГЛАВА ПЯТАЯ
Любовь Онисимовна в то время была не только в цвете своей девственной красы, но и в самом интересном моменте развития своего многостороннего таланта: она «пела в хорах подпури», танцевала «первые па в „Китайской огороднице“» и, чувствуя призвание к трагизму, «знала все роли наглядкою».
В каких именно было годах — точно не знаю, но случилось, что через Орёл проезжал государь (не могу сказать, Александр Павлович или Николай Павлович) и в Орле ночевал, а вечером ожидали, что он будет в театре у графа Каменского.
Граф тогда всю знать к себе в театр пригласил (мест за деньги не продавали), и спектакль поставили самый лучший. Любовь Онисимовна должна была и петь в «подпури», и танцевать «Китайскую огородницу», а тут вдруг ещё во время самой последней репетиции упала кулиса и пришибла ногу актрисе, которой следовало играть в пьесе «герцогиню де Бурблян». Никогда и нигде я не встречал роли этого наименования, но Любовь Онисимовна произносила её именно так.
Плотников, уронивших кулису, послали на конюшню наказывать, а больную отнесли в её каморку, но роли герцогини де Бурблян играть было некому.
— Тут, — говорила Любовь Онисимовна, — я и вызвалась, потому что мне очень нравилось, как герцогиня де Бурблян у отцовых ног прощенья просит и с распущенными волосами умирает. А у меня у самой волосы были удивительно какие большие и русые, и Аркадий их убирал — заглядение.
Граф был очень обрадован неожиданным вызовом девушки исполнить роль и, получив от режиссёра удостоверение, что «Люба роли не испортит», ответил:
— За порчу мне твоя спина ответит, а ей отнеси от меня камариновые серьги.
«Камариновые же серьги» у них был подарок и лестный и противный. Это был первый знак особенной чести быть возведенною на краткий миг в одалиски владыки. За этим вскоре, а иногда и сейчас же, отдавалось приказание Аркадию убрать обречённую девушку после театра «в невинном виде святою Цецилией» (2), и во всем в белом, в венке и с лилией в руках символизованную innocence (3) доставляли на графскую половину.
— Это, — говорила няня, — по твоему возрасту непонятно, но было это самое ужасное, особенно для меня, потому что я об Аркадии мечтала. Я и начала плакать. Серьги бросила на стол, а сама плачу и как вечером представлять буду, того уже и подумать не могу.
ГЛАВА ШЕСТАЯ
А в эти самые роковые часы другое — тоже роковое и искусительное дело подкралось и к Аркадию.
Приехал представиться государю из своей деревни брат графа, который был ещё собой хуже и давно в деревне жил и формы не надевал и не брился, потому что «всё лицо у него в буграх заросло». Тут же, при таком особенном случае, надо было примундириться и всего себя самого привести в порядок и «в военное воображение», какое требовалось по форме.
А требовалось много.
— Теперь этого и не понимают, как тогда было строго, — говорила няня. — Тогда во всём форменность наблюдалась и было положение для важных господ как в лицах, так и в причесании головы, а иному это ужасно не шло, и если его причесать по форме, с хохлом стоймя и с височками, то всё лицо выйдет совершенно точно мужицкая балалайка без струн. Важные господа ужасно как этого боялись. В этом и много значило мастерство в бритьё и в прическе, — как на лице между бакенбард и усов дорожки пробрить, и как завитки положить, и как вычесать, — от этого от самой от малости в лице выходила совсем другая фантазия.
Штатским господам, по словам няни, легче было, потому что на них внимательного призрения не обращали — от них только требовался вид посмирнее, а от военных больше требовалось — чтобы перед старшим воображалась смирность, а на всех прочих отвага безмерная хорохорилась.
Это-то вот и умел придавать некрасивому и ничтожному лицу графа своим удивительным искусством Аркадий.
ГЛАВА СЕДЬМАЯ
Деревенский же брат графа был ещё некрасивее городского и вдобавок в деревне совсем «заволохател» и «напустил в лицо такую грубость», что даже сам это чувствовал, а убирать его было некому, потому что он ко всему очень скуп был и своего парикмахера в Москву по оброку отпустил, да и лицо у этого второго графа было всё в больших буграх, так что его брить нельзя, чтобы всего не изрезать.
Приезжает он в Орёл, позвал к себе городских цирульников и говорит:
— Кто из вас может сделать меня наподобие брата моего графа Каменского, тому я два золотых даю, а на того, кто обрежет, вот два пистолета на стол кладу. Хорошо сделаешь — бери золото и уходи, а если обрежешь один прыщик или на волосок бакенбарды не так проведёшь, — то сейчас убью.
А всё это пугал, потому что пистолеты были с пустым выстрелом.
В Орле тогда городских цирульников мало было, да и те больше по баням только с тазиками ходили — рожки да пиявки ставить, а ни вкуса, ни фантазии не имели. Они сами это понимали и все отказались «преображать» Каменского. «Бог с тобою, — думают, — и с твоим золотом».
— Мы, — говорят, — этого не можем, что вам угодно, потому что мы за такую особу и притронуться недостойны, да у нас и бритов таких нет, потому что у нас бритвы простые, русские, а на ваше лицо нужно бритвы аглицкие. Это один графский Аркадий может.
Граф велел выгнать городских цирульников по шеям, а они и рады, что на волю вырвались, а сам приезжает к старшему брату и говорит:
— Так и так, брат, я к тебе с большой моей просьбой: отпусти мне перед вечером твоего Аркашку, чтобы он меня как следует в хорошее положение привёл. Я давно не брился, а здешние цирульники не умеют.
Граф отвечает брату:
— Здешние цирульники, разумеется, гадость. Я даже не знал, что они здесь и есть, потому что у меня и собак свои стригут. А что до твоей просьбы, то ты просишь у меня невозможности, потому что я клятву дал, что Аркашка, пока я жив, никого, кроме меня, убирать не будет. Как ты думаешь — разве я могу моё же слово перед моим рабом переменить?
Тот говорит:
— А почему нет: ты постановил, ты и отменишь.
А граф - хозяин отвечает, что для него этакое суждение даже странно.
из рассказа Николая Лескова - «Тупейный художник» __________________________________________________________________________________________________________________________________________________________
(1) Вот один из таких её рассказов о тупейщике Аркадии - “Тупей, — читаем у Даля, — взбитый хохол над головой”. Модная в то время причёска. Значит, Тупейный художник — мастер по причёскам. По словам повествователя, он был мастер “в необычайном художественном роде”. “…Он был «Тупейный художник», то есть парикмахер и гримировщик, который всех крепостных артисток графа «рисовал и причёсывал» - Инфоурок. ру
(2) убрать обречённую девушку после театра «в невинном виде святою Цецилией» - Цецилия Римская — христианская святая, мученица (2–3 века, Рим). Согласно первому житию, Цецилия, римлянка благородного происхождения, ещё в детстве приняла крещение и дала обет целомудрия. Своего жениха, язычника Валериана, убедила сохранить девство в браке. Валериан и его брат, Тибурций, став христианами и отказавшись приносить жертвы перед статуями античных божеств, приняли мученическую смерть.
