Крестьянствующий Лир в сельских орнаментах

Степь.
Буря с громом и молнией. Входят с разных сторон Кент и придворный.

Кент
Эй, кто здесь, кроме бури?

Придворный
Человек,
Как буря неспокойный.

Кент
Я вас знаю.
А где король?

Придворный
Сражается один
С неистовой стихией, заклиная,
Чтоб ветер сдунул землю в океан
Или обрушил океан на землю,
Чтоб мир переменился иль погиб.
Рвёт волосы свои, и буйный ветер
Уносит их, хватая и крутя.
Всем малым миром, скрытым в человеке,
Противится он вихрю и дождю,
Которые сцепились в рукопашной.
В такую ночь, когда не выйдут вон
Медведица, и лев, и волк голодный,
Он мечется с открытой головой
И гибели самой бросает вызов.

Кент
Но кто с ним?

Придворный
Никого. Один лишь шут,
Старающийся шутками развеять
Его тоску.

                                                       из пьесы: «Король Лир» Акт III (отрывок)
                                                                  Поэт: Уильям Шекспир

Янош вздохнул и ещё больше заторопился.

От каждого движения спина болела всё сильнее, словно там кожа стала тесна для костей.

Подумать только, приспичило же детям копнить сено именно сегодня вечером!

Уж такой у них нрав, у этих ребят, выросших без матери: работают они много, но так, как им в голову приходит, по собственному разумению. Янош даже и не заметил, когда они стали выглядеть как взрослые, когда успели вырасти.

Арпад — высокий, всегда с улыбкой на круглом, ещё мальчишеском лице; он во всём понимает толк, словно старый, опытный человек.

Тереза — проворная, коренастая, крепкая, с твёрдой поступью, глаза у неё блестящие, как у кошки, а зубы — крупные и белые.

Янош не знал, когда его дети стали думать по-своему, когда получили право решать те или иные вопросы, когда заняли своё место и в его доме вдовца, и среди сельской молодёжи, и на танцах по воскресеньям в Доме культуры.

Ему казалось, что годы прошли в мелких, повседневных заботах о пахоте, посеве, жатве, покосе, о неделях работы на государственной ферме, о вывозе удобрения на поле или свеклы домой — пока её не затопили дожди.

Он хорошо помнил, как купил и пригнал домой буйволиц, как поставил три улья, как и с какими расходами расширил сарай, — он помнил об этом потому, что подолгу носился с этими мыслями и делал всё волнуясь, с радостью.

Но как выросли его дети — он не помнил.

Как будто лишь теперь, разгружая повозку с сеном, в которой он стоял, он вдруг понял, что у него большие дети, что он с трудом припоминает их детские рожицы и что, кажется, в этом доме нынче распоряжаются они.

Он выругался и со злостью бросил наверх последние охапки сена.

В этом ругательстве было и счастье и досада. «Чёрт возьми, выходит, командуют они! А мне, стало быть, только и остаётся, что стареть!»

Всё ещё недовольный, Янош задал корм свиньям и птице и подоил буйволицу.

«Поглядеть только, до чего дошло, — ворчал он, — я дою, словно баба, кормлю птицу, а она, девка, копнит сено, потому что им охота работать при луне.

Иней падёт, что ли, сейчас, в июле? Дождь польёт? Ведь на небе ни облачка!

Погодите, я вас образумлю, раз уж вы задурили!»

Когда он с полным подойником направился к кухне, уже наступила ночь и в лунном свете во дворе удлинились тени деревьев, раскорячив чёрные ветви и налепив на земле тёмные пятна листвы.

Янош хотел было разжечь плиту, но ему всё так опостылело и взяла такая обида на Терезу, что он поставил молоко на холодную плиту и пошёл поискать в сундуке чистую рубашку.

Может быть, если сменить рубашку, не так будет гореть спина, а молоко, печка, ужин — всем этим займётся дочь, когда придёт, ведь не ночевать же они там собрались.

Сена ещё много, рехнуться надо, чтобы убрать всё за один вечер! У них есть отец, которого надо накормить.

Янош пересёк двор, вошёл в дом и начал ощупью искать спички в шкафу и лампу на гвозде.

Подняв фитиль, он принялся так старательно рыться в сундуке, словно искал там вещь, которую кто-то спрятал.

Распрямившись, чтобы передохнуть, он вдруг испугался. Перед ним, на стене, возник высокий, небритый загорелый человек с большими усами.

Янош стоял перед этим человеком и в страхе глядел на него.

Наконец он вспомнил, как позавчера за ужином Тереза сказала, что хочет принести с чердака графское зеркало.

Сказала и принесла его, бесовка, хотя Янош не ответил тогда ни «да», ни «нет». Конечно, он не сказал бы «нет», потому что возражать было не из-за чего, но ведь отец не должен так быстро говорить и «да».

Зеркало стояло на чердаке давно. В то время, когда Янош получил зеркало, было не до того, чтобы украшать комнату, а потом он и вовсе о нём позабыл, и как-то в голову не приходило взять его с чердака.

Теперь, конечно, Терезе приятно глядеться в зеркало, видеть своё отражение.

Янош заметил, что она и бусы купила, и по воскресеньям ходит в другом платье. Но он не ожидал, что она так быстро перейдёт от слов к делу.

Зеркало — вещь дорогая, красивая, барская, может случиться, они его ещё и разобьют, эти чертенята! Янош знал, что его дети ничего не разбивают, но сейчас ему хотелось сердиться, находить у них недостатки — слишком уж много воли ребята себе взяли!

Сперва Янош долго смотрелся в зеркало. Он сам не помнил, с каких пор не видел себя во весь рост.

По воскресеньям утром, когда он брился, его голова и шея отражались в осколке, перед которым брился и Арпад и причёсывалась Тереза.

Он созерцал с минуту свою отросшую на палец бороду, а потом, когда лицо становилось гладким, считал, что он красив, и был доволен собою. Но теперь он казался иным, и виною этому была не только борода.

Он помнил себя прямым, как свеча, широкоплечим, с густыми волосами.

При свете лампы перед ним стоял человек, знакомый ему, но с которым он давно не виделся, — человек с чуть ссутулившимися плечами, немного сгорбившийся, слегка полысевший, руки у него были жилистые, а на шее кожа сморщилась и отвисла.

«Так-то так, — размышлял Янош, — помолодеть я не помолодел. Что поделаешь? Да я и не брит, и не приодет… Впрочем, что уж там? Дети стали большие, теперь — их время. В воскресенье займусь собой».

Потом он начал рассматривать зеркало. Оно словно потускнело, затянулось дымкой, но всё - таки было красивое, в широкой раме из золотых цветов, большое, как икона в церкви.

И хотя правый верхний угол, который, ещё когда граф давал ему зеркало, был чуть надтреснут, пожелтел и там вилась тонкая, как паутина, царапина, но в зеркале отражалась вся комната, с кроватью, ковриками, полками и лавками.

                                                                                                                   Василе Войкулеску - Повести и рассказы писателей Румынии
                                                                                                                                    Лучия Деметриус - Зеркало (отрывок)