Сакэ & сакура.
Совсем недавно, поклонники трилогии «Назад в будущее» отметили день прибытия Марти Макфлая из 1985 года. Всё это с иронией и ностальгическим умилением обсуждалось в статьях, блогах и телепрограммах. Что сбылось, а что – мимо? Как представлял наше время человек середины 1980-х? Однако я напомню только одну деталь – она понадобится нам в дальнейшем. Начальником главного героя в Будущем-2015 оказался лютый японец. Важна и ещё одна забавная частность: на американском мужчине болтался странного фасона галстук с изображением кёкудзицу-ки – восходящего солнца, а ведь сие – знак военных сил Японии. Для «золотых восьмидесятых» то была неплохая шутка (фильм комедийный!): тогда японские технические новинки заполонили американский рынок, да и европейские Grundig-и выглядели скучновато и несовременно. Зачем далеко ходить? Любой советский меломан мечтал о стереосистемах Sony, а мальчики-мажоры хвастались двухкассетниками с лейблом Sharp. Но и не только Hi-Fi!
Раскосые, тоненькие красавицы в кимоно казались верхом совершенства, и календари «с подмигивающими японками» ценились ничуть не меньше тамошних гаджетов. Всё японское воспринималось как безупречное, эстетное, разумное. В 1985 году все – и мы, и американцы – допускали такое малоприятное развитие событий: завтрашний день расцветёт под солнечным знаменем, ибо грядёт эра головокружительных техносистем. У кого ключи к знаниям, тот и на вершине. Именно поэтому корпулентная дама из фильма «Курьер» говорит, что её мечта – выйти замуж за японца. Почему? «А у них технология самая передовая», – мечтательно и с расстановкой произносит героиня Крючковой. Да. Запад 1980-х попал под мощное азиатское влияние, и американские публицисты с печалью констатировали растущую японизацию всех сторон бытия, в том числе и поп-культуры: в Голливуд проникли всевозможные ниндзя, а белокурый викинг Дольф Лундгрен сражался с японской мафией в кинобоевике «Разборка в Маленьком Токио».
Любить японскую культуру, коллекционировать, к примеру, фигурки нэцкэ считалось среди интеллигенции высшим шиком. Как тут не вспомнить культовый детский фильм «Каникулы Кроша», который, собственно, популяризировал это увлечение? Я повторюсь – популяризировал, то есть явил обычным людям, далёким от темы. Даже исходя из детективной коллизии, можно было понять: подобные хобби – удел элитарной публики, вроде профессора Мавродаки. А вот ещё одно интересное воспоминание родом из детства. Году этак в 1982-м мне довелось прочесть киносценарий молодой авторши Елены Райской «Ангел мой!» (напомню, что в те годы выпускались сборники киносценариев). Сюжет – банальный и похожий на все тогдашние истории: папа бросает маму, уходит-возвращается и так далее, но Елена Райская показывает нам нетривиального ребёнка – перед нами девочка-сноб (впрочем, весьма несчастная!), которая читает Акутагаву Рюноскэ… На излёте эпохи застоя даже подростки стремились изобразить умное лицо и показать свою причастность к стильной замысловатости...
В быт входили словеса: сакура, сакэ, татами. И, разумеется, большой популярностью пользовались кимоно (точнее, халаты «под кимоно»). Интерес вызывала монография журналиста-международника, востоковеда Всеволода Овчинникова «Ветка сакуры». (Эта книга быстро сделалась «дефицитным» подарком и её можно было увидеть на полках советской «знати».) Там было всё по канону – и восторг, и любопытство, и тщательные описания, и – осуждение капиталистического образа жизни. Центральная мысль: «Даже сознавая, что он едет в третью промышленную державу мира, турист рассчитывает, что её новые черты окажутся лишь забавно живописными, экзотически парадоксальными добавлениями к чертам традиционным; что самые крупные в мире танкеры, самые маленькие телевизоры и самые быстрые в мире поезда будут лишь контрастной ретушью на портрете сказочной страны с её церемонными поклонами, кукольными женщинами, игрушечными бумажными домиками и древними храмами среди прихотливо изогнутых сосен». Япония действительно такова – она соединяет технологическую мощь с маниакальной любовью к традиции. В общем – кому Sharp, кому – Сэй-Сёнагон… На дальнем пустыре, за гаражами дворовые пацаны играли в каратистов, неумело подпрыгивая и выкрикивая сложный звук «ки-йяяяяя!», а из окон соседнего общежития доносились вопли модной группы Dschinghis Khan c рефреном: «Samurai – Samurai – Samurai… и-я-ия!».
Знаковое явление! Среди молодёжи расцветала мода на каратэ и прочие восточные единоборства. Я не стану пересказывать истории и факты, связанные с уголовным запретом на каратэ и с последующим разрешением. Важно другое – повальный интерес к образу каратиста. В советском киноискусстве это отразилось самым презабавным образом: мастер каратэ появляется в музыкальной комедии «Не бойся, я с тобой!», действие которой происходит в Азербайджане… в Серебряном веке. Кроме того, герой Льва Дурова объясняет, кому и зачем нужно каратэ: это не для нападения и убийства, но для защиты бедняка от вооружённого самурая. Особенно ярко звучала песня с музыкой Полада Бюль-Бюль оглы: «Своё непревзойдённое оружие / Для подвига готовь и береги! / Насилье точит сталь, / Но сталь его не вечна. / А ты душою крепче стали стань!»
Кстати, сценаристы очень точно угадали с эпохой: именно на рубеже XIX и XX столетий европейские интеллектуалы массово увлекались японскими символами (почти столь же бурно, как и в 1970-х!). Именно поэтому Борису Акунину удалось вписать япономанию своего Фандорина в общую канву детективных романов. Земля богини Аматерасу открылась Западу очень поздно – как раз во второй половине XIX столетия. К тому времени европейская цивилизация прошла несколько этапов и стадий увлечения chinoiserie – от изысканных china-домиков Сан-Суси и Ораниенбаума до вульгарных «китайских» ширм в домах провинциального купечества. Япония же представала чем-то особенным, странным, заманчивым. В моду вошла опера Джакомо Пуччини «Мадам Баттерфляй», а экзальтированные дамы с упоением зачитывались романом Пьера Лоти «Мадам Хризантема». Как вы поняли, в центре повествования – тепличная, благоухающая гейша. «Я выглядываю из-за его плеча и вижу со спины маленькую куколку в наряде. На ней жемчужное шёлковое платье и светло-сиреневый атласный оби [оби – пояс (яп.)]; в чёрных волосах дрожит букетик из серебряных цветов; её освещает последний меланхолический луч заката…» Стоит ли удивляться тому, что сделалась популярной «японская» причёска с большим количеством длинных шпилек и прочие забавные снадобья, вроде отбеливающего крема или пудры «Гейша». Обри Бердслей – этот enfant terrible Серебряного века – признавался, что на его творчество сильно повлияла японская графика… Вообще же в те годы была востребована любая изысканность, всякая прихотливая красивость. Женщину сравнивали с хрупким и капризным цветком, с виньеткой. Именно поэтому французские романисты и английские художники так цеплялись за образы гейш, хризантем, ирисов... Японская культура учила Европу видеть прелесть линии, абриса, лепестка. А потом грянула Русско-японская война, стоившая нам слишком дорого – некоторые исследователи полагают, что именно она пошатнула романовский престол и ему оставалось только рухнуть… Впрочем, с Японией мы ещё повоюем. «И летели наземь самураи…» под напором трёх танкистов.
Но вернёмся к сюжету фильма «Назад в будущее». Итак, пророчество не реализовалось – американские сценаристы боялись совершенно зря, а наши крутые кассеты с буквицами Sony давным-давно улетели в темноту равнодушного мусоропровода. Безусловно, страна цветущей сакуры не перестала удивлять нас своими живыми роботами и прочими «наночудесами», но в абсолютные лидеры, в наполеоны японец так и не выбился. Возможно, не хватило масштабности и – ощущения себя в пространстве. Все изыски да церемонии – от извечной, природной тесноты и ресурсной бедности. Поневоле залюбуешься мотыльком на фоне Фудзи и научишься красиво потреблять всё, что в принципе съедобно. Встречается и ещё одна особенность – способность высококлассно оттачивать то, что… изобрели другие: русские, американцы, немцы. Не выдумать, а довести до ошеломляющей точности. До лезвия бритвы. Западный человек – тот суетлив и склочен, криклив, суматошен, подвержен страстям. Японец умеет ждать с каменным лицом и всю жизнь рисовать одну и ту же загогулину, приводя её к неправдоподобному состоянию. В этом его сила и слабость.
Далее - тут
