В своём месте. В своё время. И каждому своё ..

И достаётся каждому своё:
Кому — ржавьё, кому — рудник железный.
И жизнь по-разному у каждого идёт:
Кому — не впрок, кому — урок полезный.

Она же, окружённая толпой,
Кого приветит, а кого и не заметит.
И солнце, выйдя из-за туч, порой
Кого ослепит, а кого осветит.

И зажигают новые огни:
Кому — пожар, кому — тепло живое.
И песни мы с тобой поём свои:
Один — о клетке, а другой — о воле.

                                                                           Каждому своё
                                                                Автор:  Бекбулатов Тимур

Миша не взялся бы объяснить, но чувствовал в словах и музыке стыдливость, как бы палач покраснел и раскланялся. Да, вот у нас так, зато у нас прекрасные реки, горы, глухая тайга.

— Хорошо бы служить где - нибудь далеко. На восточной границе, — сказал он.
— Нет, не надо. Письма долго идут, и я не смогу к тебе приехать. Мишка, я хочу, чтобы ты знал: я очень буду тебя ждать.

Если бы она сказала, что любит, в этом тоже была бы ужасная фальшь. Но она всё говорила правильно.

Поцелуй, за этим последовавший, скорее огорчил Мишу, чем окрылил: зачем люди, собственно, целуются? Это способ разузнать побольше, и то, что он разузнал, его не обрадовало. Лия стала целоваться чуть по - другому.

Не знаю, как там в любви, а в поцелуях у Миши был большой опыт с девятого класса, и он даже думал иногда в десятом, что лучше бы и не переходить к дальнейшему — так упоительно было целоваться, и так мало для этого требовалось.

И он почувствовал, что раньше Лия хотела зайти с ним дальше, а сейчас не хочет; что чуть изменился сам её запах, хотя духи были те же самые; у неё, наверное, кто-то был, и даже наверняка был, а Миша ей был теперь нужен как отложенный, запасной вариант.

Прекрасно иметь такой вариант, особенно хорошо писать о нём стихи. И он подумал с тоской, что до Лии всё - таки не дотянул, не дотянулся, и она выбрала другого — конечно, человека попроще, но и понадёжней.

А его потолок — Валя Крапивина, и она дала ему это понять. Что-то такое, видимо, мелькнуло у него в глазах, потому что Лия вдруг схватила его руку и сжала сильно, больно.

— Мишка!
— Что?
— Ничего. Глупости. Подумала. Но я тебе потом скажу.
— Года через два, — сказал Миша.
— Нет, гораздо раньше. Я знаю. Иди.

И он пошёл, думая о том, что, в сущности, и сам вёл себя с Лией не слишком красиво.

Тоже отложенная, а точней, идеальная возлюбленная: с одной — совокупляться, и то при условии призыва, а с другой — кататься, вот так мечтательно, как старшеклассники в плохих стихах.

А кого он любит? Он никого не любит, себя тоже.

Ничего, в армии его научат быть проще, вышибут эту лишнюю сложность, и будет он любить суп, только суп. Непременно гороховый. Зато страстно.

И он усмехнулся, хотя было ему совершенно не до смеха: очень второсортна, если посмотреть трезво, была его жизнь.

Второсортная любовь, второсортный сюжет, и уходит он не героически, как Тузеев, не на войну, а в мирное время, даже вне призыва, как - то совсем мимо рубрик. Надо будет писать очень хорошие стихи, чтобы оправдать такую жизнь.

Он шёл медленно, но почему - то задыхался, и, когда вошёл во двор, увидел соседа, доброго Лёню.

Лёня стоял во дворе непонятно почему: прогуливать дочку поздно, а друзей, которые иногда к нему заглядывали и выходили курить, — некурящий Лёня топтался с ними за компанию, — в этот раз рядом не было.

Он словно вышел Мише навстречу, как тихий ангел - хранитель, чтобы сказать утешительное слово. Должен же и у плохого человека, вроде Миши, быть ангел - хранитель.

Миша всё время чувствовал — сквозь все мысли, всю тоску и всю любовь — нарастающую нервную тошноту.

Ему всё -таки очень не хотелось в армию. Да и почему, собственно, он уж такой плохой человек? С кем сравнивать? Ему очень нужно было, чтобы сейчас кто-то посочувствовал, именно пожалел — так, как не принято было в их, смешно сказать, кругу.

— Чего смурной, Миш? — спросил Леня.

Он был слегка навеселе, как и надлежит ангелу.

— В армию завтра, Лёня.
— Ладно, Миш, образуется, — сказал Лёня и улыбнулся.
— Да всё образовалось уже. Завтра с котелком.

Миша вдруг представил на призыве себя с тросточкой и в котелке и против воли усмехнулся. Лёня приписал это своему утешению.

— Ну вот видишь, — сказал он. — Нормально всё. Образуется, Миш.

И почему-то Миша поверил, что образуется, и матери сказал то же самое.

Ночью он не спал до трёх, а в семь вскочил бодрый, с ясной головой. Начинался новый этап жизни, никаких рефлексий.

Отец держался строго, мать хлюпала носом, но, в общем, крепилась — молодцы параны (*). И погода неожиданно разгулялась, по рассвету было видно, что день предполагается ясный...

Мать собрала Мише в рюкзак всю наличую тёплую одежду, включая отцовские ватные штаны для рыбалки, — и сколько Миша ни утверждал, что всё отберут, только молча совала ему рюкзак, и чтобы ей не стоять с этой тяжестью, он вынужден был его взять. Впрочем, с рюкзаком идти легче. Он дисциплинирует.

Миша дошагал до военкомата быстро — на службу как на праздник. Он ожидал увидеть толпу таких же, как он, но у кабинета знакомого лейтенанта сидело всего человек пять совершенных сосунков, школьников, явившихся на приписку. Миша постучался и вошёл без очереди. Лейтенант поднял на него блёклые глаза.

— Чего припёрся, Гвирцман? — спросил он.
— На призыв, вы же вызвали.

Это, вероятно, была такая инициация — показать, что ему совсем тут не рады, чтобы не воображал, будто Родина очень уж сильно в нём нуждается.

— Кругом арш, — сказал лейтенант. — Отменяется.
— То есть? — не понял Миша.
— То есть отменяется твой призыв, можешь быть свободен до особого вызова.
— Когда? — с просил Миша, не веря своему счастью и желая немедленно добиться определённости. Он уже знал, что в делах с государством надо доскребать до дна, до полной ясности, ибо любые туманности обернутся против него.
— Когда надо будет. Сейчас свободен. Явишься по вызову сразу. Кругом.

И Миша, так ничего и не понимая, с идиотским своим рюкзаком вышел на крыльцо.

И сразу разревелся без всякого повода. То есть слёзы просто хлынули из него потоком. Этому не было никакого объяснения, разве что одно, самое стыдное — его внезапно помиловали, и груз, которого он сам не сознавал, рухнул с его плеч.

Если бы не рюкзак, за который он был теперь матери до слёз благодарен, — он бы улетел, ей - богу. Взлетел бы в небо ..

                                                                                                                    из  исторического романа Дмитрия Быкова - «Июнь»
____________________________________________________________________________________________________________________________________________________________

(*) молодцы параны - Наверное, в смысле пара, парные.