В Уважение Твоего Бога
За то, что разорвал мне сердце болью
Так, что раскаты грома не умолкнут.
За то, что был назначен мне судьбою,
За то, что был… Будь проклят!
И за любовь, растраченную в сладость
Не на меня. За то, что саван соткан.
За то, что было так нелепо падать,
За слёзы в ванной… Будь ты проклят!
За поезда маршрутом из провинций,
За капли крови на витражных стёклах.
Опять по кругу, не остановиться…
За этот чёртов круг… Будь проклят!
Будь проклят!
Автор: Роман Гжельский
Битва в Тевтобургском лесу
Глава V. Триклиний Катилины и будуар Валерии ( Фрагмент )
Спартак, бледный, как паросский мрамор, стоял несколько минут неподвижно и глядел на красивую матрону в немом благоговении.
В груди его клокотала буря чувств, каких он ещё никогда не испытывал, и Валерия могла слышать его бурное дыхание; но, казалось, она ничего не слышала.
Только через несколько минут она вдруг очнулась, словно ей кто-то прокричал, что перед ней стоит Спартак.
Она быстро приподнялась, повернула к нему своё залившееся румянцем лицо и, с наслаждением вздохнув, томно проговорила:
– А!.. это ты!
При звуке её голоса вся кровь бросилась в лицо Спартака; он сделал шаг вперёд, хотел что-то сказать, но не мог выговорить ни слова.
– Да хранят тебя боги, храбрый Спартак! – с улыбкой проговорила Валерия, также с трудом подавлявшая своё волнение. – Садись, – прибавила она, указав на табурет.
Спартак, успевший овладеть собой, ответил дрожащим голосом:
– Боги покровительствуют мне более, чем я заслуживаю, божественная Валерия, так как они дали мне величайшее счастье, какое может выпасть на долю смертного, – счастье пользоваться твоим покровительством.
– Ты не только храбр, но и любезен, – заметила Валерия, в глазах которой блеснула радость.
Помолчав, она спросила по-гречески:
– Ты, наверное, был одним из вождей своего народа, прежде чем попал в плен, не так ли?
– Я был князем одного из самых могущественных фракийских племён в Родопских горах, – ответил Спартак на том же языке, на котором он говорил если и не с аттической, то, по крайней мере, с александрийской изысканностью. – У меня был свой дом, многочисленные стада овец и быков, плодоносные пашни. Я был богат, могуществен, счастлив и – поверь мне, божественная Валерия, – был человеколюбив, справедлив, уважал богов.
Голос его на минуту прервался, а потом он со вздохом прибавил:
– Я не был варваром, не был рождён, чтобы сделаться презренным рабом, жалким гладиатором.
Валерия устремила на него ласковый, полный сострадания взгляд.
– Мне много рассказывала о тебе твоя добрая сестра Мирдза. Твоя необычайная храбрость всем известна, а теперь, разговаривая с тобой, я убеждаюсь, что ты и по уму, и по воспитанию, и по одежде более похож на грека, чем на варвара.
Трудно изобразить, как подействовали на Спартака эти слова. Глаза его наполнились слезами, и он ответил прерывающимся голосом:
– О, да благословят тебя боги за твои добрые слова, великодушная женщина, и да сделают они тебя счастливейшей из людей!
Валерия была, видимо, взволнованна; её чувства выдавал блеск её прекрасных глаз и учащённое дыхание.
Что касается Спартака, то он был вне себя; ему казалось, что он бредит, что всё, происходящее с ним, есть только фантасмагория его разгорячённого воображения, но тем не менее он отдавался ей, погружался всей душой в этот чудный сон, в эту блаженную иллюзию.
Он глядел на Валерию с восторженным обожанием; голос её казался ему сладчайшей мелодией, издаваемой арфой Аполлона.
Огненные глаза её сулили неисчерпаемое блаженство любви, но он не смел верить этому обещанию и приписывал его галлюцинациям разгорячённого воображения.
Взгляд его тонул в этих глазах, черпал в них неизреченное блаженство, изливал в них все свои чувства, мысли, всю свою душу.
За последними словами Спартака последовало продолжительное молчание, нарушаемое только горячим дыханием фракийца и матроны.
Почти бессознательно между их сердцами установился какой-то ток сочувствия, общности мысли, заставлявший обоих в смущении молчать.
Валерия первая нарушила это опасное молчание, сказав:
– Не возьмёшь ли ты на себя – теперь, когда ты свободен, – управление школой из шестидесяти рабов, которых Сулла хочет обучить гладиаторскому искусству на своей вилле в Кумах?
– Я готов сделать всё, что ты прикажешь: я – твой раб, твоя вещь, – ответил Спартак чуть слышно, не сводя с матроны своего взгляда, в котором была написана восторженная преданность.
Валерия поднялась с софы, прошлась по комнате, словно чем-то смущённая, и, остановившись перед Спартаком, с минуту молча глядела ему в глаза, а потом мягко спросила:
– Скажи мне откровенно, Спартак, что ты делал несколько дней назад, прячась за колоннами портика моего дома?
Бледное лицо гладиатора залилось краской; он опустил голову, ничего не отвечая и не смея взглянуть в глаза матроны.
Он попытался ответить, но слова не шли с языка: его подавлял стыд при одной мысли, что тайна его сердца угадана Валерией, что она смеётся в душе над глупой заносчивостью презренного гладиатора, осмелившегося поднять глаза на прекраснейшую и знатнейшую из римских дам.
Никогда ещё не сознавал он так горько незаслуженной приниженности своего положения и никогда не проклинал так войны и римского могущества, как в эту минуту.
Он весь дрожал, скрежетал зубами и плакал тайными слезами от унижения, бешенства и сердечной боли.
из исторического романа итальянского писателя Рафаэлло Джованьоли - «Спартак»
__________________________________________________________________________________________________________________________________________________________
