Клад по заветному слову
В моём шатре горит свеча,
Тая верой в возвращение,
А за холмом лежит черта,
Где спит знакомое смятение.
Десятки сходных так дорог
Сплелись в один безмолвный путь,
И те следы моих сапог
Напомнят мне мою же суть.
А суть проста на раз и два -
Мой меч не спит в потёртых ножнах,
И я не помню лишь и дня
Как спать спокойно было можно...
Жизнь моя сплошной поход
Туда, где солнце просыпалось,
Там поля из тел врагов
Дарили сердцу лишь усталость.
Искать здесь смысл - полный бред!
Его не знаю даже,
Ведь не так уж мало лет
Я жил по цвету сажи.
Наверно, это наш порок -
Забыть про мир, враждуя,
Не перейдя гнилой порог...
Больно с этим уж тяну я.
В моём шатре горит свеча
Автор: Алексей Александрович Агафонов
Часть I. Глава пятнадцатая (Фрагмент)
— Наша реченька, голубушка!.. — с любовью молвил Артемий, прервав песню. — В стары годы наша Лева Керженка славной рекой слыла, суда ходили по ней, косные плавали… В казачьи времена атаманы да есаулы в нашу родну реченьку зимовать заходили, тут они и дуван дуванили, нажитое на Волге добро, значит, делили… теперь и званья нашей реки не стало: завалило её, голубушку, каршами, занесло замоинами [Замоина – лежащее в русле под песком затонувшее дерево; карша, или карча, – то же самое, но поверх песка.], пошли по ней мели да перекаты… Так и пропала прежняя слава Керженца.
Громче прежнего свистнул Артемий и, тряхнув головою, запел:
Выплыла легка лодочка,
Легка лодочка атаманская,
Атамана Стеньки Разина,
Ещё всем лодка изукрашена,
Казаками изусажена.
На ней парусы шёлковые.
А вёселки позолочены.
На корме сидит атаман с ружьём,
На носу стоит есаул с багром,
Посередь лодки парчёвой шатёр.
Как во том парчёвом шатре
Лежат бочки золотой казны.
На казне сидит красна девица —
Атаманова полюбовница,
Есаулова сестра родная,
Казакам - гребцам — тётушка.
Сидит девка, призадумалась,
Посидевши, стала сказывать:
«Вы послушайте, добры молодцы,
Вы послушайте, милы племяннички,
Уж как мне, младой, мало спалося,
Мало спалося, много виделось,
Не корыстен же мне сон привиделся:
Атаману-то быть расстрелену,
Есаулу-то быть повешену,
Казакам - гребцам по тюрьмам сидеть,
А мне, вашей родной тётушке,
Потонуть в Волге - матушке».
— Вишь, и девки в те поры пророчили! — сказал Артемий, оборотясь к Патапу Максимычу. — Атаманова полюбовница вещий сон провидела… Вещая девка была… Сказывают, Соломонидой звали её, а родом была от Старого Макарья, купецкая дочь… И всё сбылось по слову её, как видела во сне, так все и сталось… С ней самой атаман тут же порешил, — матушке Волге её пожертвовал. «Тридцать лет, говорит, с годиком гулял я по Волге - матушке, тридцать лет с годиком тешил душу свою молодецкую, и ничем ещё поилицу нашу, кормилицу я не жаловал. Не пожалую, говорит, Волгу - матушку ни казной золотой, ни дорогим перекатным жемчугом, пожалую тем, чего на свете краше нет, что нам, есаулы -молодцы, дороже всего». Да с этим словом хвать Соломониду поперёк живота, да со всего размаху как метнёт её в Волгу - матушку… Вот каков был удалой атаман Стенька Разин, по прозванью Тимофеевич!..
— Разбойник, так разбойник и есть, — сухо промолвил Патап Максимыч. — Задаром погубил христианскую душу… Из озорства да из непутёвой похвальбы… Как есть разбойник — недаром его на семи соборах проклинали…
Тут пошевни заехали в такую чащу, что ни вбок, ни вперёд. Мигом выскочили лесники и работники и в пять топоров стали тяпать еловые сучья и лапы. С полчаса провозились, покаместь не прорубили свободной просеки. Артемий опять присел на облучке саней Патапа Максимыча.
— А что ж ты про клады-то хотел рассказать? — молвил ему Патап Максимыч. — Заговорил про Стеньку Разина, да и забыл.
— Про клады-то! — отозвался Артемий. — А вот слушай… Когда голытьба Волгой владела, атаманы с есаулами каждо лето на косных разъезжали, боярски да купечески суда очищали. И не только суда они грабили, доставалось городам и большим сёлам, деревень только да присёлков не трогали, потому что там голытьба свой век коротала. Церквам Божьим да монастырям тоже спуску не было: не любили есаулы монахов, особенно «посельских старцев», что монастырскими крестьянами правили… Вот наш Макарьев, сказывают, от них отборонился; брали его огненным боем, да крепок — устоял… Ну, вот есаулы - молодцы лето на Волге гуляют, а осенью на Керженец в леса зимовать. И теперь по здешним местам ихние землянки знать… Такие же были, как наши. В тех самых землянках, а не то в лесу на приметном месте нажитое добро в землю они и закапывали. Оттого и клады.
— Где же эти землянки? — спросил Патап Максимыч.
— По разным местам, — отвечал Артемий. — Много их тут по лесам-то. Вот хоть между Дорогучей да Першей [Лесные реки, впадающие в Ветлугу.] два диких камня из земли торчат, один поболе, другой помене, оба с виду на коней похожи. Так и зовут их — Конь да Жеребёнок. Промеж тех камней казацки зимницы бывали, тут и клады зарыты… А то ещё озёра тут по лесу есть, Нестиар, да Култай, да Пекшеяр прозываются, вкруг них тоже казацки зимницы, и тоже клады зарыты… И по Ялокше тоже и по нашей лысковской речонке. Вишней прозывается… Между Конём и Жеребёнком большая зимница была, срубы до сей поры знать… Грешным делом, и я тут копал.
— Что ж, дорылся до чего? — спросил Патап Максимыч.
— Где дорыться!.. Есаулы-то с зароком казну хоронили, — отвечал Артемий. — Надо слово знать, вещбу такую… Кто вещбу знает, молви только её, клад-от сам выйдет наружу… А в том месте важный клад положон. Если достался, внукам бы, правнукам не прожить… Двенадцать бочек золотой казны на серебряных цепях да пушка золотая.
— Как пушка золотая? — с удивлением спросил Патап Максимыч.
— Так же золотая, из чистого золота лита… И ядра при ней золотые лежат и жеребьи золотые, которыми Стенька Разин по бусурманам стрелял… Ведь он Персиянское царство заполонил. Ты это слыхал ли?
— Нестаточное дело вору царство полонить, хоша бы и басурманское, — молвил Патап Максимыч.
из романа русского писателя, этнографа, археолога Павла Ивановича Мельникова - «В лесах»
