Столик с видом на окно
Кафе в Париже. Столик у окна
И тихий, тихий шелест разговора.
Мы пьём шабли, смакуем фуа гра,
Любуемся изысками декора.
А свечи отражаются в глазах
И искорками падают на скатерть.
Твои глаза, как в старых образах,
С иконы так же смотрит Божья Матерь.
Мелькают темы – Моруа, Флобер,
И тают на губах стихи Прюдома.
Пикантный запах сыра камамбер
Напоминает мне, что я не дома.
Стекает время каплями в вино,
И нам давно уже пора прощаться.
Париж. Кафе. Всё было, как в кино, -
Так больно мне с тобою расставаться.
Париж, кафе
Автор: Любовь Кондратьева
«Мы все погибнем», – сказал я.
«А может, мы уже погибли? Вчера, сегодня или полгода назад, – произнёс Збышек по-испански. – И если ты командир...»
Да, я был командиром. Почему я?
Это произошло когда-то давно, и сейчас я командир, я отвечаю за них и не могу отдать за них жизнь, в которой больше не нуждаюсь...
Что заставило меня сказать – я остаюсь? Что-то более важное, чем я сам, то, что светило мне все эти годы и останется со мной навсегда – пока есть сердце, пока дышу, пока человек.
Знал ли я, что они скажут «нет»?
Не думал об этом. Хотел сохранить им жизнь, дать им тот единственный шанс, возможность спастись хотя бы ценой моей жизни...
Но где-то в глубине души, наверное, я всё же хотел этой любви и этого доверия, того отношения их, которое несло меня на одной с ними волне, давало возможность жить...
Только в одни глаза я не хотел и не должен был смотреть, говоря, что останусь один.
В одних глазах ответ был единственно возможным, другой просто не ожидался, и это было хуже всего – тоже отдать его смерти, оставив возле себя.
Моя тень на протяжении всего последнего года, Пако, не пойдёт без меня, будет со мной, что бы ни случилось. Я мог приказать. Как командир. Но знал, что этот приказ не будет выполнен.
Что же делать? Как быть?
У Санчеса имелся план. У него всегда рождались планы, и, на наше счастье, пули миновали его всю войну, он был словно заговорённый, и сейчас у него опять намечался план.
Идти не в сторону границы, где сейчас фашисты станут особенно зверствовать, вылавливать и уничтожать всех республиканцев, прорывающихся во Францию, а броситься в противоположную сторону, в тыл к фашистам, которые там вроде бы успокоились.
Тем более что обойти Барселону нам не удастся. Она уже оккупирована...
Из чего было выбирать? Четырнадцать человек: беременная женщина, двое подростков, четверо раненых, но боеспособных, ранения лёгкие.
План Санчеса казался безумным. А что не казалось безумным в те минуты?
Пошли впятером. Санчес, Оливье, Збышек, Пако и я. Все, кто был в мадридском диверсионном отряде. Пако взяли как самого маленького и самого ловкого.
Танкисты спали. Прохаживались часовые, но от всего лагеря веяло победным духом. Всё было ясно. Завтрашняя атака – и нас не станет.
Они ввалились в город после полудня, и, когда мы подбили два танка и повечерело, наступление на наши четыре дома, да ещё с рощицей вокруг них, показалось им не стоящим риска.
Они остановились за кучкой пальм прямо напротив нас. Неизвестно было, когда ждать новой атаки. Мы уже знали, что последней.
И гранат, и патронов осталось мало. Древние стены как-то выдерживали, снаряды не смогли окончательно разрушить это небольшое здание в мавританском стиле и прилегающие к нему строения. Держались и мы.
Около часа мы лежали под самым носом у часовых. Они сменились. Танки стояли метрах в десяти один от другого, при смене часовых слышалась немецкая речь. Немцы.
Часовые встретились, заговорили. Мы со Збышеком поползли к одному танку, Санчес и Оливье к другому. Часовые болтали, стоя между танками. А мы уже лежали возле стальных громадин, и я чувствовал железный запах гусениц, металл отдавал грязью, холодом и смертью. Но это был наш шанс.
Часовые разошлись в разные стороны, приближаясь к танкам. Секунда, и, повернув за танк, часовой увидит нас. Но Пако, оставшийся напротив в парке под деревом, кашлянул, потом ещё раз. Вовремя! Часовой был готов выстрелить, поднять тревогу.
Именно в это мгновение я с ножом бросился на него сзади, закрывая свободной рукой его слюнявый рот. Тело врага резко дёрнулось и обмякло, ещё несколько ударов – это Збышек.
А Санчес? Вижу возле танка высокую фигуру, натягивающую чужую одежду...
Ага, всё в порядке.
Санчес, как всегда, безошибочен. Появляется Пако. Совсем ненадолго.
Назад, и всех сюда. Только без шума. Чтоб ничто не звякнуло. Только оружие и патроны. Всё оставить.
Збышек переодевается в форму врага. Ещё мгновение – и они идут с Санчесом навстречу друг другу. Часовые. Всё спокойно. Постояли, поговорили, возвращаются к своим танкам.
Скоро новая смена. Где же наши?
Пако снова возле меня. Все здесь.
Мой автомат. Так. На две группы. Там старший Санчес. Со мною Пако, Збышек, Изабель, Антонио, раненный в ногу, но ходит.
Сюда его несли, чтобы тихо.
Ещё Родригес, да, наш механик, опора наша, и мексиканцы Фернандо и Бенито, раненый, с забинтованной головой, самый весёлый в нашей группе.
Раненые внутри машины. Изабель тоже.
Тихо, только тихо, ещё немного. Шестеро в танк едва поместятся! Хорошо, снаружи мы с Фернандо. Пако? Нет, внутри. Возле пулемёта Збышек и Антонио. Хорошо, Пако у люка. Оружие с часового.
Вижу Санчеса. Иду навстречу. Последний проход. Готово, говорит Санчес. Теперь бог нам в помощь! Уже помог малость. Не бог, а Санчес. Теперь вперёд! Танк Санчеса первый – тот знает дорогу. Оливье – прекрасный механик. Держись!
Наши два танка рванули прямо с места, круто развернулись на фашистский лагерь, уничтожая всё, что под них попадало, а мы расстреливали врагов из автоматов и пулемётов.
Вылетели на Параллель и помчались Барселоной, стреляя. Надо было спешить. За нами пошлют такую погоню!
Однако мы были счастливы, мы ожили, на какие-то несколько минут показалось, что побеждаем, что не всё потеряно, что наш поход – марш триумфа над поверженным врагом.
Увы, за нами уже мчались машины с фашистами, летели сигналы, приказывающие немедленно перехватить нас.
Где-то двигались против нас танки, выруливали самолёты... Мы, смяв какой-то сарай, прошли двумя переулками напрямик к «китайскому кварталу». Их машины не могли пройти за нами, только в обход. Мы вырвали несколько минут.
Надо было выпустить все снаряды и успеть вывести из строя танки. Не знаю, сколько наших выстрелов из пушек оказалось удачными. Думаю, немного. Но мы израсходовали весь боезапас, проскочили через оставшиеся кварталы и мчались в горы, дальше и дальше. Наконец танк Санчеса остановился. Наш тоже.
Мокрый, в немецком френче, Санчес выглядел очень комично, я отметил это механически. Погиб Рамирес, убитый пулей, упал с танка на ходу. Ранен в плечо Антуан.
– Всё, Омбре, пора! Здесь!
Наш отряд выгрузился из танков. Все сгрудились, и мне ещё не верилось, что каких-то несколько часов назад мы были убеждены в неизбежности своей гибели. Мы смотрели смерти в лицо, и она отступила. Надолго ли?
... Никогда не думал, что зима в Каталонии может быть такой холодной. Собственно, не в Каталонии, а в каталонских Пиренеях. Идём уже три дня. Вчера Бенито сказал, мол, к нашему костру бы да тот танк, что подожгли, вот бы обогрелись. Но разговариваем мало. Нет времени, нет сил.
Дойдём ли до Франции? Как дойдём?
Санчес говорит, что до границы ещё около ста километров. Горами это вдвое больше. А мы давно в пути. Еды едва на раз в день. Неизвестно, как дальше, как выдержим. Раненые, Изабель...
Пако – молодец. Ни слова об усталости, хотя и вижу, что едва не падает, ни разу не отказался помочь, первый во всём.
Смотрю на его лицо. Ночь, разожгли костёр, и он кажется мне значительно старше, совсем взрослым человеком, много пережившим, оставившим позади целую жизнь.
Пако пятнадцать лет. Да есть ли у него эта жизнь за плечами? Увы, мало. За плечами у него куда больше смертей.
Спим мало – холодно. Но сон необходим. Усталость пересиливает всех к вечеру – едва наступают сумерки, чаще становятся привалы. Люди не едят, потому устают скорее. Уже и забыли о смерти, идущей за нами по пятам.
Разожгли костёр. Спим на сорванных ветках. Заморозок. Спим по двое – теплее, хоть с одной стороны защита.
Збышек и Изабель. Нужно дойти. Оливье с сыном – французы. Антуан, восемнадцать лет, ранен в плечо. Воюет вместе с отцом Антуан с шестнадцати лет. Возвращаются домой. Нужно дойти.
Сато Такааки, невысокий, круглолицый японец, учился во Франции, юрист, пошёл в Интербригаду в первый год войны, проучился два года и воюет без малого три. Его знание дзю - до пригодилось нам ещё в Мадриде. Молчаливый, сосредоточенный и чёткий.
Мексиканцы. Оба мои ровесники. Два года в Испании. У обоих невесты, матери, я видел фото. Я знаю всё о каждом. Мы уже давно породнились. Мы единое целое.
из сборника произведений Юрия Покальчука - «Дорога через горы»
