С такими руками ... или такая вдумчивая  ученица

Познай с пелёнок тайны женского коварства,
Что есть слова? Лишь сотрясение
пространства.
Суров твой взор и ярко молния в нём блещет,
А согрешивший муж от ужаса трепещет...

                                                                     Познай с пелёнок тайны женского коварства
                                                                                        Автор: Вероника Север

Был я бухгалтером

«Отелло» — трагедия Уильяма Шекспира, написанная около 1603 года.

Акт II. Сцена 1 (Отрывок)
_____________________________________________________________________

Действующие лица:  (Представленной сцены)

Дездемона, дочь Брабанцио и жена Отелло;
Эмилия, жена Яго;
Яго, поручик (адъютант).
______________________________________________________________________

Дездемона
И как тебе не стыдно, клеветник!
Яго
Нет, это так, иль чтоб мне турком зваться:
Встают для игр, а для труда ложатся.

Эмилия
Не вздумай мне писать хвалу.
Яго
Нет, нет.

Дездемона
А мне какую ты хвалу сложил бы?
Яго
О нет, синьора, вы меня увольте.
Ведь я умею только издеваться.

Дездемона
А все ж попробуй... Там пошли на пристань?
Яго
Да, госпожа.

Дездемона
Мне не смешно, но я сама себя
Стараюсь обмануть таким притворством.
Так как же ты меня бы восхвалял?
Яго
Я силюсь; но моё воображенье
От головы мне отделить труднее,
Чем клей от шерсти: рвёт мозги и всё.
Но Муза тужится — и родила.
Когда она красива и умна,
Ум скажет ей, на что краса нужна.

Дездемона
Отлично восхвалил! А что, если она умна и черномаза?
Яго
Та, что черна, но умница при этом,
Всегда найдёт глупца белее цветом.

Дездемона
Всё хуже и хуже.

Эмилия
А если красива и глупа?
Яго
Среди красивых глупых не бывало:
Глупейшая скорей всего рожала.

Дездемона
Всё это — старые нелепицы, на потеху дуракам в пивной. Какую же плачевную хвалу ты припас для той, которая и безобразна, и глупа?
Яго
Любая дура с безобразной рожей
Дурит не хуже умной и пригожей.

Дездемона
О тяжкое скудоумие! Наихудшей ты воздаёшь наилучшую хвалу. Но какое восхваление ты уделишь женщине действительно достойной, такой, которая, во всеоружии своих заслуг, вправе принудить само злословие свидетельствовать о них?
Яго
Та, что прекрасна и не горделива,
Остра на язычок, но молчалива,
Богата, но в нарядах осторожна,
Глушит соблазн, хоть знает: "мне бы можно";
Та, что, имея право на отмщенье,
Смиряет гнев и гонит огорченье;
Та, что не сменит, как обмен ни прост,
Тресковый хрящик на лососий хвост,
Умна, но мыслей открывать не станет,
На ждущих взгляда даже и не взглянет, —
Та будет, — раз уж есть такое диво...

Дездемона
Будет что?
Яго
...Плодить глупышек и цедить полпиво.

Дездемона
О, что за убогий и слабый конец! Не учись у него, Эмилия, хоть он тебе и муж. Как ваше мнение, Кассио? Разве это не дерзейший и не бесстыднейший пустослов?

                                                                                                                                                      из трагедии Уильяма Шекспира - «Отелло»

Возвращение .. с бесплатным советом в придачу < как уважаемому коллеге > 

Твердит мне Сенечка:
«Не хныкай, Женечка...
Пожди маленечко –
Мы в загс пойдём».
И жду я с мукою,
С безмерной скукою ...
Пока ж аукаю
Здесь пол дождём.

Гони мне рублики,
Для нашей публики
<Купите бублики>,
Прошу скорей,
И в ночь ненастную
Меня, несчастную,
Торговку частную,
Ты пожалей!

                                            Бублички (Отрывок)
                            Автор: Яков Григорьевич Гольдфедиб

Как и давеча, Рогожин выступал впереди всех, остальные подвигались за ним, хотя и с полным сознанием своих преимуществ, но всё - таки несколько труся. Главное, и бог знает отчего, трусили они Настасьи Филипповны. Одни из них даже думали, что всех их немедленно «спустят с лестницы». Из думавших так был между прочими и щёголь и победитель сердец Залёжев.

Но другие, и преимущественно кулачный господин, хотя и не вслух, но в сердце своём относились к Настасье Филипповне с глубочайшим презрением и даже с ненавистью и шли к ней как на осаду. Но великолепное убранство первых двух комнат, неслыханные и невиданные ими вещи, редкая мебель, картины, огромная статуя Венеры — всё это произвело на них неотразимое впечатление почтения и чуть ли даже не страха.

Это не помешало, конечно, им всем, мало - помалу и с нахальным любопытством, несмотря на страх, протесниться вслед за Рогожиным в гостиную; но когда кулачный господин, «проситель» и некоторые другие заметили в числе гостей генерала Епанчина, то в первое мгновение до того были обескуражены, что стали даже понемногу ретироваться обратно в другую комнату.

Один только Лебедев был из числа наиболее ободрённых и убеждённых и выступал почти рядом с Рогожиным, постигая, что в самом деле значит миллион четыреста тысяч чистыми деньгами и сто тысяч теперь, сейчас же, в руках. Надо, впрочем, заметить, что все они, не исключая даже знатока Лебедева, несколько сбивались в познании границ и пределов своего могущества и в самом ли деле им теперь всё дозволено или нет? Лебедев в иные минуты готов был поклясться, что всё, но в другие минуты ощущал беспокойную потребность припомнить про себя, на всякий случай, некоторые, и преимущественно ободрительные и успокоительные, статейки свода законов.

На самого Рогожина гостиная Настасьи Филипповны произвела обратное впечатление, чем на всех его спутников. Только что приподнялась портьера и он увидал Настасью Филипповну — всё остальное перестало для него существовать, как и давеча утром, даже могущественнее, чем давеча утром. Он побледнел и на мгновение остановился; угадать можно было, что сердце его билось ужасно. Робко и потерянно смотрел он несколько секунд, не отводя глаз, на Настасью Филипповну. Вдруг, как бы потеряв весь рассудок и чуть не шатаясь, подошёл он к столу; дорогой наткнулся на стул Птицына и наступил своими грязными сапожищами на кружевную отделку великолепного голубого платья молчаливой красавицы немки; не извинился и не заметил.

Подойдя к столу, он положил на него один странный предмет, с которым и вступил в гостиную, держа его пред собой в обеих руках. Это была большая пачка бумаги, вершка три в высоту и вершка четыре в длину, крепко и плотно завёрнутая в «Биржевые ведомости» и обвязанная туго - натуго со всех сторон и два раза накрест бечёвкой, вроде тех, которыми обвязывают сахарные головы.

Затем стал, ни слова не говоря и опустив руки, как бы ожидая своего приговора. Костюм его был совершенно давешний, кроме совсем нового шелкового шарфа на шее, ярко - зелёного с красным, с огромною бриллиантовою булавкой, изображавшею жука, и массивного бриллиантового перстня на грязном пальце правой руки. Лебедев до стола не дошёл шага на три; остальные, как сказано было, понемногу набирались в гостиную. Катя и Паша, горничные Настасьи Филипповны, тоже прибежали глядеть из - за приподнятых портьер, с глубоким изумлением и страхом.

— Что это такое? — спросила Настасья Филипповна, пристально и любопытно оглядев Рогожина и указывая глазами на «предмет».
— Сто тысяч! — ответил тот почти шёпотом.
— А, сдержал - таки слово, каков! Садитесь, пожалуйста, вот тут, вот на этот стул; я вам потом скажу что - нибудь. Кто с вами? Вся давешняя компания? Ну, пусть войдут и сядут; вон там на диване можно, вот ещё диван. Вот там два кресла... что же они, не хотят, что ли?

Действительно, некоторые положительно сконфузились, отретировались и уселись ждать в другой комнате, но иные остались и расселись по приглашению, но только подальше от стола, больше по углам, одни всё ещё желая несколько стушеваться, другие чем дальше, тем больше и как - то неестественно быстро ободряясь.

Рогожин уселся тоже на показанный ему стул, но сидел недолго; он скоро встал и уже больше не садился. Мало - помалу он стал различать и оглядывать гостей. Увидев Ганю, он ядовито улыбнулся и прошептал про себя: «Вишь!». На генерала и на Афанасия Ивановича он взглянул без смущения и даже без особенного любопытства. Но когда заметил подле Настасьи Филипповны князя, то долго не мог оторваться от него, в чрезвычайном удивлении и как бы не в силах дать себе в этой встрече отчёт. Можно было подозревать, что минутами он был в настоящем бреду. Кроме всех потрясений этого дня, он всю прошедшую ночь провёл в вагоне и уже почти двое суток не спал.

— Это, господа, сто тысяч, — сказала Настасья Филипповна, обращаясь ко всем с каким - то лихорадочно - нетерпеливым вызовом, — вот в этой грязной пачке. Давеча вот он закричал как сумасшедший, что привезёт мне вечером сто тысяч, и я всё ждала его. Это он торговал меня: начал с восемнадцати тысяч, потом вдруг скакнул на сорок, а потом вот и эти сто. Сдержал - таки слово! Фу, какой он бледный!.. Это давеча всё у Ганечки было: я приехала к его мамаше с визитом, в моё будущее семейство, а там его сестра крикнула мне в глаза: «Неужели эту бесстыжую отсюда не выгонят!» — а Ганечке, брату, в лицо плюнула. С характером девушка!

— Настасья Филипповна! — укорительно произнёс генерал. Он начинал несколько понимать дело, по - своему.
— Что такое, генерал? Неприлично, что ли? Да полно форсить - то! Что я в театре - то Французском, в ложе, как неприступная добродетель бельэтажная сидела, да всех, кто за мною гонялись пять лет, как дикая бегала, и как гордая невинность смотрела, так ведь это всё дурь меня доехала! Вот, перед вами же, пришел да положил сто тысяч на стол, после пяти - то лет невинности, и уж наверно у них там тройки стоят и меня ждут. Во сто тысяч меня оценил! Ганечка, я вижу, ты на меня до сих пор ещё сердишься? Да неужто ты меня в свою семью ввести хотел? Меня - то, рогожинскую! Князь - то что сказал давеча?

— Я не то сказал, что вы рогожинская, вы не рогожинская! — дрожащим голосом выговорил князь.
— Настасья Филипповна, полно, матушка, полно, голубушка, — не стерпела вдруг Дарья Алексеевна, — уж коли тебе так тяжело от них стало, так что смотреть - то на них! И неужели ты с этаким отправиться хочешь, хошь и за сто бы тысяч! Правда, сто тысяч — вишь ведь! А ты сто тысяч - то возьми, а его прогони, вот как с ними надо делать; эх, я бы на твоём месте их всех... что в самом - то деле!

                                                                                                                                  из романа Фёдора Михайловича Достоевского - "Идиот"

Дисциплинарный переход  в небытие

Зачем я вижу тех, кого уж нету?
Вы, приходящие, хотите мне сказать,
Что я не прав? Вам лучше с того света
Как надо было действовать видать?

Идите к чёрту все мои виденья,
Я сам себя казнить давно устал.
Какие всё же дикие сомненья!
Нет, я не каюсь, сомкнуты уста.

                                                          Хлудов (Отрывок)
                                                     Автор: Олег Кашицин

— Это случилось в 1805 году, — начал мой старый знакомый, — незадолго до Аустерлица. Полк, в котором я служил офицером, стоял на квартирах в Моравии.

Нам было строго запрещено беспокоить и притеснять жителей; они и так смотрели на нас косо, хоть мы и считались союзниками.

У меня был денщик, бывший крепостной моей матери, Егор по имени. Человек он был честный и смирный; я знал его с детства и обращался с ним как с другом.

Вот однажды в доме, где я жил, поднялись бранчивые крики, вопли: у хозяйки украли двух кур, и она в этой краже обвиняла моего денщика. Он оправдывался, призывал меня в свидетели… «Станет он красть, он, Егор Автамонов!» Я уверял хозяйку в честности Егора, но она ничего слушать не хотела.

Вдруг вдоль улицы раздался дружный конский топот: то сам главнокомандующий проезжал со своим штабом.

Он ехал шагом, толстый, обрюзглый, с понурой головой и свислыми на грудь эполетами.

Хозяйка увидала его — и, бросившись наперерез его лошади, пала на колени — и вся растерзанная, простоволосая, начала громко жаловаться на моего денщика, указывала на него рукою.

— Господин генерал! — кричала она, — ваше сиятельство! Рассудите! Помогите! Спасите! Этот солдат меня ограбил!

Егор стоял на пороге дома, вытянувшись в струнку, с шапкой в руке, даже грудь выставил и ноги сдвинул, как часовой, — и хоть бы слово! Смутил ли его весь этот остановившийся посреди улицы генералитет, окаменел ли он перед налетающей бедою — только стоит мой Егор да мигает глазами — а сам бел, как глина!

Главнокомандующий бросил на него рассеянный и угрюмый взгляд, промычал сердито:

— Ну?..

Стоит Егор как истукан и зубы оскалил! Со стороны посмотреть: словно смеётся человек.

Тогда главнокомандующий промолвил отрывисто:

— Повесить его! — толкнул лошадь под бока и двинулся дальше — сперва опять - таки шагом, а потом шибкой рысью. Весь штаб помчался вслед за ним; один только адъютант, повернувшись на седле, взглянул мельком на Егора.

Ослушаться было невозможно… Егора тотчас схватили и повели на казнь.

Тут он совсем помертвел — и только раза два с трудом воскликнул:

— Батюшки! батюшки! — а потом вполголоса: — Видит бог — не я!

Горько, горько заплакал он, прощаясь со мною. Я был в отчаянии.

— Егор! Егор! — кричал я, — как же ты это ничего не сказал генералу!
— Видит бог, не я, — повторял, всхлипывая, бедняк.

Сама хозяйка ужаснулась. Она никак не ожидала такого страшного решения и в свою очередь разревелась! Начала умолять всех и каждого о пощаде, уверяла, что куры её отыскались, что она сама готова всё объяснить…

Разумеется, всё это ни к чему не послужило. Военные, сударь, порядки! Дисциплина! Хозяйка рыдала всё громче и громче.

Егор, которого священник уже исповедал и причастил, обратился ко мне:

— Скажите ей, ваше благородие, чтоб она не убивалась… Ведь я ей простил.

Мой знакомый повторил эти последние слова своего слуги, прошептал: «Егорушка, голубчик, праведник!» — и слёзы закапали по его старым щекам.

                                                                                                                                                                                        Повесить его
                                                                                                                                                                               Автор: Иван Тургенев

Пугало в пугающем  снегу

Как - то пугало скиталось, волочилось по дороге,
И его страшились люди, не пускали до порога.
То грязище по колено, то пурга смерчом закрутит,
В двери пугало стучало, и просило о приюте.
Утомилось и присело у калитки, что под ивой.
Кто - то кинул хлеба корку, через форточку, брезгливо...
Ночью перекантовалось, и в дорогу утром ранним.
Кто - то просто не сдержался, бросил в спину дикой бранью.
Истощилось, одичало от невежества, безверья.
Перестало беспокоить. Не стучится в наши двери.
И не жалуйтесь на ссоры, непогоду в жизни личной...
Это, люди, было счастье в одеянье непривычном.

                                                                                                              Пугало
                                                                                                       Автор: Galochka

Ехать назад к Кромам было так же опасно, как и ехать вперёд. Даже позади чуть ли не было более опасности, потому что за нами осталась река, на которой было под городом несколько прорубей, и мы при метели легко могли их не разглядеть и попасть под лёд, а впереди до самой нашей деревеньки шла ровная степь и только на одной седьмой версте — Селиванов лес, который в метель не увеличивал опасности, потому что в лесу должно быть даже тише.

Притом в глубь леса проезжей дороги не было, а она шла по опушке. Лес нам мог быть только полезным указанием, что мы проехали половину дороги до дому, и потому кучер Спиридон погнал лошадей пошибче.

Дорога всё становилась тяжелее и снежистее: прежнего весёлого стука под полозьями не было и помина, а напротив, возок полз по рыхлому наносу и скоро начал бочить то в одну, то в другую сторону.

Мы потеряли спокойное настроение духа и начали чаще осведомляться о нашем положении у лакея и у кучера, которые давали нам ответы неопределённые и нетвёрдые. Они старались внушить нам уверенность в нашей безопасности, но, очевидно, и сами такой уверенности в себе не чувствовали.

Через полчаса скорой езды, при которой кнут Спиридона всё чаще и чаще щёлкал по лошадкам, мы были обрадованы восклицанием:

— Вот Селиванкин лес завиднелся.
— Далеко он? — спросила тётушка.
— Нет, вот совсем до него доехали.

Это так и следовало — мы ехали от Кром уже около часа, но прошло ещё добрых полчаса — мы всё едем, и кнут хлещет по коням всё чаще и чаще, а леса нет.

— Что же это такое? Где Селиванов лес?

С козел ничего не отвечают.

— Где же лес? — переспрашивает тётушка, — проехали мы его, что ли?
— Нет, ещё не проезжали, — глухо, как бы из - под подушки, отвечает Спиридон.
— Да что же это значит?

Молчание.

— Подите вы сюда! Остановитесь!  Остановитесь!

Тётушка выглянула из - за фартука и изо всех сил отчаянно крикнула. «Остановитесь!», а сама упала назад в возок, куда вместе с нею ввалилось целое облако снежных шапок, которые, подчиняясь влиянию ветра, ещё не сразу сели, а тряслись, точно реющие мухи.

Кучер остановил лошадей, и прекрасно сделал, потому что они тяжело носили животами и шатались от устали. Если бы им не дать в эту минуту передышки, бедные животные, вероятно, упали бы.

— Где ты? — спросила тётушка сошедшего Бориса.

Он был на себя не похож. Перед нами стоял не человек, а снежный столб. Воротник волчьей шубы у Бориса был поднят вверх и обвязан каким - то обрывком. Всё это пропушило снегом и слепило в одну кучу.

Борис был не знаток дороги и робко отвечал, что мы, кажется, сбились.

— Позови сюда Спиридона.

Звать голосом было невозможно: метель всем затыкала рты и только сама одна ревела и выла на просторе с ужасающим ожесточением.

Бориска полез на козла, чтобы потянуть Спиридона рукою, но… ему на это потребовалось потратить очень много времени, прежде чем он стал снова у возка и объяснил:

— Спиридона нет на козлах!
— Как нет! где же он?
— Я не знаю. Верно, сошёл поискать следа. Позвольте, и я пойду.
— О господи! Нет, не надо, — не ходи; а то вы оба пропадёте, и мы все замёрзнем.

Услыхав это слово, я и мой кузен заплакали, но в это же самое мгновение у возка рядом с Борисушкой появился другой снеговой столб, ещё более крупный и страшный.

Это был Спиридон, надевший на себя запасной мочальный кулёк, который стоял вокруг его головы, весь набитый снегом и обмёрзлый.

— Где же ты видел лес, Спиридон?
— Видел, сударыня.
— Где же он теперь?
— И теперь видно.

Тётушка хотела посмотреть, но ничего не увидала, всё было темно. Спиридон уверял, что это оттого, что она «необсмотремши»; но что он очень давно видит, как лес чернеет, но… только в том беда, что к нему подъезжаем, а он от нас отъезжает.

— Всё это, воля ваша, Селивашка делает. Он нас куда - то заводит.

Услыхав, что мы попали в такую страшную пору в руки злодея Селивашки, мы с кузеном заплакали ещё громче, но тётушка, которая была по рождению деревенская барышня и потом полковая дама, она не так легко терялась, как городские дамы, которым всякие невзгоды меньше знакомы. У тётушки были опыт и сноровка, и они нас спасли из положения, которое в самом деле было очень опасно.

Глава четырнадцатая

Не знаю: верила или не верила тётушка в злое волшебство Селивана, но она прекрасно сообразила, что теперь всего важнее для нашего спасения, чтобы не выбились из сил наши лошади. Если лошади изнурятся и станут, а мороз закрепчает, то все мы непременно погибнем. Нас удушит буря и мороз заморозит. Но если лошади сохранят силу для того, чтобы брести как - нибудь, шаг за шагом, то можно питать надежду, что кони, идучи по ветру, сами выйдут как - нибудь на дорогу и привезут нас к какому - нибудь жилью. Пусть это будет хоть нетопленая избушка на курьих ножках в овражке, но всё же в ней хоть не бьёт так сердито вьюга и нет этого дёрганья, которое ощущается при каждом усилии лошадей переставить их усталые ноги…

Там бы можно было уснуть… Уснуть ужасно хотелось и мне и моему кузену. На этот счёт из нас счастлива была только одна маленькая, которая спала за тёплою заячьей шубкой у няни, но нам двум не давали засыпать.

Тётушка знала, что это страшно, потому что сонный скорее замёрзнет. Положение наше с каждой минутой становилось хуже, потому что лошади уже едва шли и сидевшие на козлах кучер и лакей начали от стужи застывать и говорить невнятным языком, а тётушка перестала обращать внимание на меня с братом, и мы, прижавшись друг к другу, разом уснули. Мне даже виделись весёлые сны: лето, наш сад, наши люди, Аполлинарий, и вдруг всё это перескочило к поездке за ландышами и к Селивану, про которого не то что - то слышу, не то только что - то припоминаю.

Всё спуталось… так что никак не разберу, что происходит во сне, что наяву. Чувствуется холод, слышится вой ветра и тяжёлое хлопанье рогожки на крышке возка, а прямо перед глазами стоит Селиван, в свитке на одно плечо, а в вытянутой к нам руке держит фонарь… Видение это, сон или картина фантазии?

Но это был не сон, не фантазия, а судьбе действительно угодно было привести нас в эту страшную ночь в страшный двор Селивана, и мы не могли искать себе спасения нигде в ином месте, потому что кругом не было вблизи никакого другого жилья. А между тем с нами была ещё тётушкина шкатулка, в которой находилось тридцать тысяч её денег, составлявших всё её состояние. Как остановиться с таким соблазнительным богатством у такого подозрительного человека, как Селиван?

Конечно, мы погибли! Впрочем, выбор мог быть только в том, что лучше — замёрзнуть ли на вьюге или пасть под ножом Селивана и его злых сообщников?

                                                                                                                                                         из  рассказа Николая Лескова - «Пугало»