Презабавный анекдотец
Марго, в волненье замирая,
Роман любимого читает,
С Га - Ноцри вместе умирая,
Пилата грешного прощает.
Роман уж близок к завершенью,
Но грусть в подвале на Арбате:
Мечтаний всех, увы, крушенье -
Отрывок очернен в печати.
Тоскует Мастер! Сломлен страхом!
Роман в огонь печи бросает!
Марго, не примирившись с крахом,
Последние листы спасает,
Где "Тьма, пришедшая на город,
Ершалаим собой накрыла,
Вселив в сердца тревоги холод,
Следы кровавой казни скрыла..."
Но вот разлучены судьбою -
Марго любимого не бросит,
Вернуть его любой ценою
И Сатану, и Бога просит...
МАРГАРИТА (по М. А. Булгакову) Отрывок
Автор: Автор: Герасимова Людмила
Любовь! В каких только безумствах не заставляешь ты нас обретать радость!
«Письма португальской монахини» (1)
Жюльен перечёл свои письма. Зазвонили к обеду. «Каким я, должно быть, кажусь смешным этой парижской кукле! — подумал он. — Что за безумие на меня нашло — рассказывать ей, о чём я думаю на самом деле! А может быть, и не такое уж безумие. Выложить правду в данном случае было достойно меня.
И зачем ей понадобилось приходить сюда и допрашивать меня о вещах, для меня дорогих? Это просто нескромность с её стороны! Неприличный поступок! Мои мысли о Дантоне отнюдь не входят в те обязанности, за которые мне платит её отец».
Войдя в столовую, Жюльен сразу забыл о своём недовольстве, увидев м - ль де Ла - Моль в глубоком трауре; сейчас это показалось ему тем более удивительным, что из семьи никто, кроме неё, не был в чёрном.
После обеда он окончательно пришёл в себя от того неистового возбуждения, в котором пребывал весь день. На его счастье, за обедом был тот самый академик, который знал латынь. «Вот этот человек, пожалуй, не так уж будет насмехаться надо мной, — подумал Жюльен, — если предположить, что мой вопрос о трауре мадемуазель де Ла - Моль действительно окажется неловкостью».
Матильда смотрела на него с каким - то особенным выражением. «Вот оно, кокетство здешних женщин; точь -в - точь такое, как мне его описывала госпожа де Реналь, — думал Жюльен. — Сегодня утром я был не особенно любезен с ней, не уступил её прихоти, когда ей вздумалось со мной поболтать. И от этого я только поднялся в её глазах. Ну, разумеется, чёрт в убытке не будет. Она мне это ещё припомнит, даст мне почувствовать своё презрительное высокомерие; я, пожалуй, только её раззадорил. Какая разница по сравнению с тем, что я потерял! Какое очарование естественное! Какое чистосердечие! Я знал её мысли раньше, чем она сама, я видел, как они рождались, и единственный мой соперник в её сердце был страх потерять детей. Но это такое разумное и естественное чувство, что оно было приятно мне, хоть я и страдал из - за него. Глупец я был... Мечты о Париже, которыми я тогда упивался, лишили меня способности ценить по - настоящему эту божественную женщину.
Какая разница, боже мой! А здесь что я вижу? Одно тщеславие, сухое высокомерие, бесчисленные оттенки самолюбия — и больше ровно ничего».
Все уже поднимались из - за стола. «Надо не упустить моего академика», — решил Жюльен. Он подошёл к нему, когда все выходили в сад, и с кротким, смиренным видом сочувственно присоединился к его негодованию по поводу успеха «Эрнани» (2) .
— Да, если бы мы жили во времена секретных королевских приказов... — сказал он.
— Тогда бы он не осмелился! — вскричал академик, потрясая рукой наподобие Тальма (3).
По поводу какого - то цветочка Жюльен процитировал несколько слов из «Георгик» Вергилия и тут же заметил, что ничто не может сравниться с прелестными стихами аббата Делиля. Одним словом, он подольстился к академику, как только мог, и только после этого произнёс с самым равнодушным видом:
— Надо полагать, мадемуазель де Ла - Моль получила наследство от какого - нибудь дядюшки, по которому она сегодня надела траур?
— Как! — сразу остановившись, сказал академик. — Вы живёте в этом доме и не знаете её мании? Признаться, это странно, что её мать позволяет ей подобные вещи, но, между нами говоря, в этой семье не очень - то отличаются силой характера. А у мадемуазель де Ла - Моль характера хватит на всех, вот она ими и вертит. Ведь сегодня тридцатое апреля. — Академик умолк и хитро поглядел на Жюльена.
Жюльен улыбнулся так многозначительно, как только мог.
«Какая связь может быть между такими вещами, как вертеть всеми в доме, носить траур, и тем, что сегодня тридцатое апреля? — думал он. — Выходит, что я попал впросак больше, чем предполагал».
— Признаться, я... — сказал он академику и устремил на него вопрошающий взгляд.
— Пройдёмтесь по саду, — сказал академик, с наслаждением предвкушая возможность пуститься в длинное красочное повествование. — Послушайте: может ли это быть, чтобы вы не знали, что произошло тридцатого апреля тысяча пятьсот семьдесят четвёртого года?
— А где? — с удивлением спросил Жюльен.
— На Гревской площади.
Жюльен был так изумлён, что даже и это название ничего не разъяснило ему. Любопытство и ожидание чего - то трагически - интересного, того, что как раз было в его духе, зажгло в его глазах тот особенный блеск, который рассказчик так любит видеть в глазах своего слушателя. Академик, в полном восторге от того, что ему посчастливилось найти столь девственные уши, принялся весьма пространно рассказывать Жюльену о том, как 30 апреля 1574 года самый красивый юноша того времени, Бонифас де Ла - Моль, и его друг, пьемонтский дворянин Аннибал де Коконассо, были обезглавлены на Гревской площади.
— Де Ла - Моль был возлюбленным Маргариты, королевы Наваррской, её обожаемым возлюбленным, и заметьте, — добавил академик, — что мадемуазель де Ла - Моль носит имя Матильда - Маргарита. В то же время де Ла - Моль был любимцем герцога Алансонского и близким другом короля Наваррского, впоследствии Генриха IV, и мужа его возлюбленной. Как раз на самую масленицу, во вторник, вот в этом тысяча пятьсот семьдесят четвёртом году, двор находился в Сен - Жермене вместе с несчастным королём Карлом IX, который уже был при смерти. Де Ла - Моль задумал похитить своих друзей, принцев, которых королева Екатерина Медичи держала при дворе в качестве пленников (4). Он явился к стенам Сен - Жермена с двумястами всадников. Герцог Алансонский струсил, и де Ла -Моль был отдан в руки палача.
Но что тут более всего трогает мадемуазель де Ла-Моль, — и она мне в этом сама созналась тому назад лет семь, ей тогда было двенадцать лет, но это ведь такая голова, такая голова! — И академик возвёл глаза к небу. — Так вот, в этой политической трагедии её больше всего поразило то, что королева Маргарита Наваррская, тайно от всех укрывшись в каком - то доме на Гревской площади, отважилась послать гонца к палачу и потребовать у него мёртвую голову своего любовника. А когда настала полночь, она взяла эту голову, села в свою карету и отправилась в часовню, которая находится у подножия Монмартрского холма, и там собственноручно похоронила её.
— Неужели это правда? — воскликнул растроганный Жюльен.
— Мадемуазель де Ла -М оль презирает своего брата, ибо он, вы сами видите, и думать не хочет обо всей этой истории и не надевает траура тридцатого апреля. А со времени этой знаменитой казни, чтобы никогда не забывали о тесной дружбе де Ла - Моля с Коконассо, — а Коконассо был итальянец и звали его Аннибалом, — все мужчины этого рода носят имя Аннибал. Но этот Коконассо, — добавил академик, понижая голос, — по словам самого Карла IX, был одним из самых жестоких убийц двадцать четвёртого августа тысяча пятьсот семьдесят второго года (5). Но как же это могло случиться, мой дорогой Сорель, что вы, сотрапезник дома сего, не знаете этой истории?
— Так вот почему сегодня за обедом раза два мадемуазель де Ла-Моль назвала своего брата Аннибалом. А я подумал, что ослышался.
— Это был упрёк. Странно, что маркиз терпит такие выходки... Мужу этой прелестной девицы скучать не придётся.
За этим последовало пять - шесть язвительных фраз. Злорадство и фамильярность, поблёскивавшие в глазах академика, возмущали Жюльена. «Вот мы с ним, словно два лакея, сплетничаем о господах, — подумал он. — Но от этого господина академика всего можно ожидать».
Жюльен застал его однажды на коленях перед маркизой де Ла - Моль: он выпрашивал у неё должность податного инспектора по табачным изделиям для своего племянника в провинции. Вечером молоденькая камеристка м - ль де Ла - Моль, которая кокетничала с Жюльеном, как некогда Элиза, дала ему понять, что госпожа её надевает этот траур вовсе не для того, чтобы на неё глазели. По - видимому, эта причуда проистекала из сокровенных свойств её натуры. Она действительно любила этого де Ла - Моля, обожаемого любовника самой просвещённой королевы того века, погибшего за то, что он пытался вернуть свободу своим друзьям. И каким друзьям! Первому принцу крови и Генриху IV.
Привыкнув к той совершенной естественности, которая обнаруживалась во всех поступках г - жи де Реналь, Жюльен не находил в парижских женщинах ничего, кроме жеманства, и когда ему хоть немножко было не по себе, он просто не знал, о чём говорить с ними. М - ль де Ла - Моль оказалась исключением.
Теперь уж он больше не считал сухостью сердца этот своеобразный род красоты, который сочетается с благородной осанкой. Он подолгу разговаривал с м - ль де Ла - Моль, прогуливаясь с нею в ясные весенние дни по саду под распахнутыми окнами гостиной. Как - то она сказала ему, что читает историю д’Обинье и Брантома (6) «Престранное чтение! — подумал Жюльен. — А маркиза не разрешает ей читать романы Вальтера Скотта!..»
Однажды она ему рассказала — и глаза её так блестели при этом, что можно было не сомневаться в её искренности, — о поступке одной молодой женщины в царствование Генриха III, — она только что прочла это в мемуарах Летуаля (7) ; женщина эта, узнав, что муж ей изменяет, пронзила его кинжалом.
Самолюбие Жюльена было польщено. Эта особа, окружённая таким почётом и, по словам академика, вертевшая всеми в доме, снисходила до разговоров с ним чуть ли не в дружеском тоне.
«Нет, я, должно быть, ошибся, — подумал через некоторое время Жюльен. — Это вовсе не дружеский тон: просто я нечто вроде наперсника из трагедии, а ей не терпится поговорить. Ведь я у них слыву учёным. Надо мне почитать Брантома, д’Обинье, Летуаля. Тогда я смогу хоть поспорить об этих историях, которые рассказывает мне мадемуазель де Ла - Моль. Надо мне выйти из роли немого наперсника».
Мало - помалу его беседы с молодой девушкой, державшей себя с таким достоинством и вместе с тем так непринуждённо, становились всё более и более интересными. Он забывал свою печальную роль возмутившегося плебея.
из романа французского писателя Стендаля - «Красное и чёрное». Глава X. «Королева Маргарита» (Отрывок)
___________________________________________________________________________________________________________________________________________________________
(1) «Письма португальской монахини» - «Письма португальской монахини» — любовные послания монахини Марианы Алкофорадо французскому офицеру графу де Шамийи, впервые изданы в Париже как перевод подлинника с португальского в 1669 г. Во второй половине XX в. было доказано, что этот текст принадлежит перу французского дипломата и писателя Габриэля - Жозефа де Лаверня виконта де Гийерага (1628–1685).
(2) присоединился к его негодованию по поводу успеха «Эрнани» - «Эрнани» — пьеса Виктора Гюго, ознаменовавшая победу романтического направления в театральном искусстве. Шумная премьера пьесы состоялась 25 февраля 1830 г. на сцене «Комеди Франсез».
(3) вскричал академик, потрясая рукой наподобие Тальма - Тальма́, Франсуа - Жозеф (1763–1826) — знаменитый актёр - трагик. Тальма был любимым артистом Наполеона. В своём творчестве он стремился к наибольшей исторической достоверности костюмов и декораций, предпочитал более естественный, чем принято в классической трагедии, тип декламации.
(4) Екатерина Медичи держала при дворе в качестве пленников - Речь идёт о заговоре против Екатерины Медичи в пользу герцога Франсуа Алансонского и Генриха Наваррского. Попытку выкрасть принцев крови, т. е. герцога Франсуа Алансонского и Генриха Наваррского, предприняли Жозеф де Бонифас де Ла - Моль (1530–1574) и его друг Аннибал граф де Коконна (Coconnas или Coconnat) (1535–1574), пьемонтский дворянин. Оба были арестованы и казнены на Гревской площади 30 апреля 1574 г. По легенде, де Ла - Моль был возлюбленным Маргариты Наваррской (Валуа) (1553–1615), а Аннибал Коконна — герцогини Неверской. У Агриппы д’Обинье этот сюжет приобрёл продолжение: в «Исповеди сьера де Санси» («Confession de sieur de Sanci») говорится, что после того, как оба возлюбленных были обезглавлены, их дамы забальзамировали головы своих любовников и хранили их как любовные реликвии. Другие варианты легенды утверждают, что дамы просто похоронили своих возлюбленных со всеми почестями в аббатстве Сен - Мартен у подножия Монмартра. Стендаль был знаком с этими обработками сюжета, они оказали влияние на финальные сцены «Красного и чёрного». Легенда была использована и Александром Дюма в романе «Королева Марго» (1845).
(5) был одним из самых жестоких убийц двадцать четвёртого августа тысяча пятьсот семьдесят второго года - Варфоломеевская ночь– эпизод религиозных (гугенотских) войн во Франции, массовое убийство гугенотов католиками в ночь на 24 августа 1572 года (день святого Варфоломея, широко отмечаемый католической церковью) в Париже.
(6) что читает историю д’Обинье и Брантома - Авторов, которых читает мадемуазель де Ла - Моль, Стендаль высоко ценил, их книги отчасти послужили основой для создания любовной интриги «Красного и чёрного». Обинье, Теодор-Агриппа д’ (1552 – 1630) — поэт, историк, кальвинист, участник религиозных войн, соратник Генриха Наваррского, автор романа «Приключения барона де Фэнеста», его лирическая поэзия стала одним из первых проявлений искусства барокко во французской литературе (сб. «Весна»). Основной исторический труд — «Всеобщая история с 1550 по 1601 год» (1616 – 1620). Брантом, Пьер де Бурдей, сеньор де (1537/1540 – 1614) — священнослужитель, военный и писатель - мемуарист. Аббат Брантом сражался в Италии, в Африке, участвовал в религиозных войнах во Франции. Его обширные «Мемуары» посвящены в основном галантной придворной хронике и состоят из «Жизнеописаний знаменитых людей и великих полководцев», «Жизнеописаний знаменитых дам» и «Жизнеописаний галантных дам».
(7) она только что прочла это в мемуарах Летуаля - Летуаль, Пьер - Тарзан де (1545 – 1611) — автор «Мемуаров», в которых запечатлена хроника царствования Генриха III и Генриха IV с 1574 по 1611 г.
