На снегу за окном

Горбатый карлик с высокой башни
Глядел безмолвно на горы, пашни,
На город старый, скопленье люда,
Что различим был едва отсюда.
Он был владелец всего в округе.
Ему служили рабы и слуги.
Он был хозяин. Он был правитель,
Державший крепко в руках все нити.
Он был бароном… но инвалидом
С наивным, детским, нелепым видом -
Горбом и ростом чуть выше трона,
Что оскорбляло в душе барона.
И лишь на башне, у самой крыши,
Он ощущал, что любого выше.
Что он не хуже соседа, графа,
Чей рост был ниже чуть - чуть жирафа.
И что он точно его, повесы,
Достоин больше руки принцессы.

                                                                     Карлик (отрывок)
                                                             Автор: Alexander Krinitski

Сегодня наконец он решился объявить Зосе о своих чувствах и предложить свою руку, где бился пульс, маленький и злой, как хорёк, и своё сердце, стянутое сказочными обручами.

– Да, – сказал он, – такие - то дела, Зося Викторовна.

Сделав это сообщение, гражданин Корейко схватил со стола длинную пепельницу, на которой был написан дореволюционный лозунг: «Муж, не серди свою жену», и стал внимательно в неё вглядываться.

Тут необходимо разъяснить, что нет на свете такой девушки, которая не знала бы по крайней мере за неделю о готовящемся изъявлении чувств.

Поэтому Зося Викторовна озабоченно вздохнула и остановилась перед зеркалом.

У неё был тот спортивный вид, который за последние годы приобрели все красивые девушки. Проверив это обстоятельство, она уселась против Александра Ивановича и приготовилась слушать.

Но Александр Иванович ничего не сказал. Он знал только две роли: бедного служащего и подпольного миллионера. Третьей роли он не знал.

– Вы слышали новость? – спросила Зося. – Побирухина вычистили.
– У нас тоже чистка началась, – ответил Корейко. – Многие полетят. Например, Лапидус - младший. Да и Лапидус - старший тоже хорош...

Здесь Корейко заметил, что идёт по тропинке бедного служащего. Свинцовая задумчивость снова овладела им.

– Да, да, – сказал он, – живёшь так в одиночестве, не зная наслаждений.
– Чего, чего не зная? – оживилась Зося.
– Не зная женской привязанности, – заметил Корейко спёртым голосом.

Не видя никакой поддержки со стороны Зоси, он развил свою мысль.

Он уже стар. То есть не то чтоб стар, но не молод. И даже не то чтоб не молод, а просто время идёт, годы проходят. Идут года. И вот это движение времени навевает на него разные мысли.

О браке, например. Пусть не думают, что он какой - то такой. Он хороший, в общем. Совершенно безобидный человек. Его надо жалеть. И ему даже кажется, что его можно любить. Он не пижон, как другие, и не любит бросать слова на ветер. Честно и откровенно. Почему бы одной девушке не пойти за него замуж.

Выразив свои чувства в такой несмелой форме, Александр Иванович сердито посмотрел на внучку ребусника.

– А Лапидуса - младшего действительно могут вычистить? – спросила Зося.

И, не дождавшись ответа, заговорила по существу дела.

Она всё отлично понимает. Время действительно идёт ужасно быстро. Ещё так недавно ей было девятнадцать лет, а сейчас уже двадцать. А ещё через год будет двадцать один.

Она никогда не думала, что Александр Иванович какой - то такой. Напротив, она всегда была уверена, что он хороший. Лучше многих. И, конечно, достоин всего.

Но у неё именно сейчас какие - то искания, какие? – она и сама не знает. В общем, она в данный момент выйти замуж не может.

Да и какая жизнь у них может выйти? У неё искания! А у него, если говорить честно и откровенно, всего лишь 46 рублей в месяц.

– Какие там сорок шесть рублей! – страшным голосом сказал вдруг Александр Иванович, подымаясь во весь рост. – У меня... Мне...

Больше он ничего не сказал. Он испугался. Начиналась роль миллионера, и это могло бы кончиться только гибелью. Страх его был так велик, что он даже начал бормотать что - то о том, что не в деньгах счастье.

Но в это время за дверью послышалось чьё - то сопение. Зося выбежала в коридор.

Там стоял дед в своей большой шляпе, сверкающей соломенными кристаллами, он не решался войти. От горя борода его разошлась, как веник.

                                                                                из сатирического романа Ильи Ильфа и Евгения Петрова - «Золотой телёнок»

Здесь - наши. А по ту сторону ...  свои.

Побег из башни невозможен,
Ручей слёз узницы горюч,
Мечи у стражей дремлют в ножнах,
И от замка упрятан ключ.

Героя подвиг бедной снится,
Где он её прижал к груди,
Но ни один отважный рыцарь,
Не рвётся девицу спасти.

Она не та, что из красавиц,
И не принцесса дальних стран,
Не крал её лихой мерзавец,
Что в обожании упрям.

Не стерегут окно драконы,
И ведьма злая не при чём,
Но ждёт, в согласии с законом,
Её знакомство с палачом.

                                                          Узница (избранное)
                                                    Автор: Евгений Пасечник

Лёгкий ветерок, словно фен, нежно сушит промокшие волосы. Прилипшая к телу майка, мокрая и противная под лучами солнца снова становится мягкой и тёплой. Так бы и лежал на траве всю жизнь с закрытыми глазами и слушал дивное пение птиц.

О чём они поют? Что их беспокоит? Уж во всяком случае, не проблемы людей. У них своя жизнь, свои переживания. Разве может человек понять их чувства, если это два разных мира, которые находятся рядом и никогда не пересекаются?

Учёные тратят всю жизнь, чтобы понять его, но кроме своих предположений ничего определённого не могут сказать. Сказать - вот и ответ на вопрос. Действительно, чтобы понять, надо сказать.

А  как птицы могут сказать, если у них и у человека разные языки? Человек не понимает птицу, а птица не понимает человека, вот и получились два разных мира. Мы видим друг друга, слышим, но ничего понять не можем: у каждого свой мир, потому что у каждого свой язык.

Да разве только птицы? Люди и те говорят на разных языках. Наверное, поэтому и происходят войны, наверное, из-за этого люди и убивают друг друга.

Не потому что они плохие, не потому что им жизненно необходимо разрушить плоды трудов таких же людей, как и они. Разные языки – вот ключ ко всем проблемам.

Даже если выучить язык другого народа, всё равно понимать его не будешь: думаешь-то на своём языке, а они думают на своём, вот и получаются снова параллельные миры. Всё бы ничего, если бы они и оставались параллельными, но уж если пересекутся – добра не жди: не поймут друг друга, просто убьют и всё.

Глухой разрыв ухнул совсем рядом. Птицы что-то прочирикали на своём непонятном языке и улетели в свой мир, а человек пополз в свой.

Гимнастёрка, которая только что высохла, снова намокла и прилипла к телу, но человек на это не обращал никакого внимания.

Он прижался к земле, а вернее к болотной жиже, и пополз в лес, чтобы там, спрятавшись под зеленью деревьев, наконец, оторваться от земли и встать на ноги. Человек дополз до леса, почувствовал под собой сухую землю, но продолжал лежать, не шевелясь, чтобы отдохнув, подняться и продолжить свой путь.

– Хальт! – услышал он где-то совсем рядом.

Человек снова сросся с землёй. И не просто сросся: он, как змея, в одно мгновение ушёл куда-то под мох, и только два чёрных глаза остались на поверхности, чтобы внимательно следить за этим жестоким и опасным миром, говорящем на непонятном языке.

На поляну, прорезанную косыми лучами солнца, выехал грузовик, выкрашенный тёмно - зелёной краской с бурыми пятнами.

Грузовик, по замыслу его хозяев, явно должен был слиться с окружающим ландшафтом, но, увы, этого не получилось.

Расцветающая весенняя флора имеет всегда неповторимый сочно - зелёный цвет, и расцветка грузовика скорее бы подходила к картинам августа или даже сентября, но в конце мая она выделялась ярким ржавым пятном на общем фоне.

Из леса к машине подошли солдаты. Они были пьяны и веселы: громко смеялись и пели песни на чужом языке.

Трое вывели из леса человека в грязной гимнастёрке с разбитым лицом. Человек еле держался на ногах.

К пленному подошёл офицер и что-то спросил по-немецки. Человек, видимо, понял его и ответил.

Вряд ли его ответ понравился офицеру: солдат, который стоял рядом, размахнулся и ударил несчастного прикладом. Пленный упал, как подкошенный.

Солдаты бросили свою жертву в грузовик, погрузились сами и уехали, оставив на поляне лиловое облако выхлопных газов.

Ржавое пятно пропало, облако растаяло, и поляна вновь засверкала зелёной свежестью. Два чёрных глаза узнали пленного – это был политрук. Веки медленно закрылись. И снова только звуки, снова пение птиц, снова непонятный их язык.

– Эй, есть, кто живой?! – донеслось откуда-то.

Глаза открылись, и из-подо мха появилась фигура человека.

– Эй! – опять раздалось, но уже громче.

Человек оторвался от земли и пошёл навстречу понятной ему речи.

– Ты кто? – спросил человек, осмелев.
– А ты кто? Руки покажи, – сказал голос вместо ответа.

Человек поднял руки вверх и обернулся вокруг себя. На краю поляны зашевелились кусты, и оттуда вышел красноармеец.

– Давно бежишь? – спросил он.
– Третий день.
– Один?
– Было много, потом пятеро осталось.
– Нас всех вначале много было. Остальных давно потерял?
– Последнего только что поймали. Теперь я один.
– Мне больше повезло. Нас трое.

Красноармеец замолчал.

– А наши где? – спросил человек.
– Кто же их знает? Теперь ни наших, ни ваших – каждый сам по себе.
– Человек сам по себе быть не может. Либо смерть, либо выбирай, кто теперь наши.
– И, что ты для себя выбрал? Куда пойдёшь, к нам или…?
– Ну, ни с ними же? – человек показал глазами в сторону поляны куда уехал грузовик.
– Тогда пошли. Время у нас мало. Они вернуться могут, ты же не знаешь, что им пленный наговорит.

Две фигуры покинули поляну и скрылись в зарослях леса. Они долго шли, не проронив ни слова. Наконец красноармеец остановился.

– Пришли.

В ответ человек вопросительно посмотрел на него.

– Здесь, – он указал на кучу веток.

Куча зашевелилась, и из неё показались четыре испуганных глаза.

– Ты кого привёл? – спросил парень в тельняшке, вылезая из кучи.
– Это наш.
– Откуда ты знаешь?
– Если с ними не ушёл, значит наш.
– А если он…
– А если ты, – прервал его красноармеец.
– Надо познакомиться, – предложил человек блатной наружности, – Я Ферзь.
– А имя у тебя есть? – спросил красноармеец.
– Мамка Колей звала. А это кто? – он указал на человека, которого привёл красноармеец.
– Андрей Петрович, – представился тот.
– А я Василий, ­­- сказал парень, который вылез из кучи вместе с Ферзём.
– Ну, а я Кузьма, – представился красноармеец.
– Что делать будем? – спросил Василий.
– Надо к своим идти, – предложил Кузьма.
– Мне не резон, – возразил Ферзь.
– Тогда иди к ним, – сказал Кузьма.
– Они мне не свои.
– Мне тоже к своим не хочется, – поддержал Ферзя Василий. – Когда наших в упор расстреливали, я драпанул. Если к своим попаду – расстреляют.
– Ну, тогда… – начал Андрей Петрович.
– Эти тоже расстреляют, – понял его Василий. – Я предавать не буду.
– А для тебя наши свои? – спросил красноармеец Андрея Петровича.
– Для меня наши свои, а я для них чужой.

Шестеро глаз, не моргая, смотрели на красноармейца. Тот понял их взгляд.

– У меня всё в порядке. Только где теперь искать, наших?
– Остаётся воевать самостоятельно, – заключил Андрей Петрович.         

Все утвердительно кивнули головами.

– Надо командира выбрать, – предложил красноармеец. – Кто старший по воинскому званию? Я лейтенант НКВД.
– Ни хрена себе! А как же это? – Ферзь взглядом показал на гимнастёрку.
– Когда нас бомбить начали, я спал. Схватил, что под руку попалось.
– Да, компания! Кто я, вы, наверное, догадались? Вор - рецедивист - большой друг НКВДешников.
– Рядовой Красной армии, – представился Василий.
– Штабс - капитан, – тихо сказал Андрей Петрович.
– Как же ты уцелел? – удивился Кузьма.
– Да вот уцелел. Если нашим меня грохнуть не удалось, то этим совсем ничего ни светит.
– Короче, к армии отношение имели двое: рядовой и штабс, – рассуждал Ферзь. – НКВДешник ни в счёт – это не армия, да и звание маловато. Остаётся штабс - капитан. Все согласны?

Почему-то все стали смотреть на Кузьму.

– Я не против, – сказал он, – только давайте без штабс – просто капитан.
– Надо бы убраться отсюда, а то опять эти приедут, – посоветовал вновь избранный командир.
– Конечно, приедут. Допросят пленного и приедут, – подтвердил Ферзь.
– Почему ты так плохо о людях думаешь? – вступился за пленного Василий.
– А тебя когда - нибудь допрашивали? – спросил его Ферзь.

Василий отрицательно помотал головой.

– Я так думаю, они не хуже наших допрашивать умеют. А когда наши допрашивают, человек всё вспоминает, даже чего не было.
– Это ещё не значит, что человек обязательно должен быть предателем.
– А ты у гражданина начальника спроси – он знает, – усмехнулся Ферзь.

Лейтенант грустно ухмыльнулся и посмотрел на Василия.

– Если не хуже наших умеют, то обязательно приедут.
– Господи, что же вы с людьми делали?

Лейтенант помолчал немного, и, видимо, желая перевести беседу в другое русло, сказал:

– Жрать хочется – сил нет.
– Пойдёмте, я вас в одну хату отведу, – предложил Ферзь.

Войско численностью в четыре человека поднялось и пошло за Ферзём. Прошло всего пять минут, как новый партизанский отряд покинул место своей дислокации, и со стороны поляны послышался рёв мотора и лай собак.

– Быстро приехали, – заметил Андрей Петрович.
– Вот и повоевали. Теперь они с собаками нас быстро найдут, – поддержал командира лейтенант.
– Не найдут. Мою хату ни одна собака не найдёт, – твёрдо заверил всех Ферзь.
– Это, смотря какие собаки. Если натасканные, то найдут.
– У вас в НКВД разве не натасканные? Не нашли же?
– Пока идём, они нас догонят, – заметил Василий.
– Не догонят, мы уже пришли.

Ферзь остановился у края болота.

Впереди метров пятьдесят простиралась вонючая болотная топь. За ней, упираясь в болото, возвышалась скала, у подножья которой лежало поваленное дерево.

Ветви векового исполина уходили в болото, а корневище, вцепившись в скалу и, образуя чёрный высокий шатёр, не отпускало дерево. Казалось, две могучие стихии сошлись в какой-то невероятной и жестокой схватке. У болота явно не хватало сил поглотить великана. Так и остался он лежать поваленный, но не побеждённый.

– Вот и нам так надо, – сказал командир, глядя на эту картину. – Вцепиться корнями и держаться. Даже если сил не будет – всё равно держаться.
– Собаки стали громче лаять, – забеспокоился рядовой.
– Сейчас пойдёте за мной след в след. Смотрите внимательно, а то и ойкнуть не успеете, как утопните.

Ферзь ловко прыгнул на кочку, потом на другую и оглянулся.

– Что стоите? Прыгайте! Или собак ждать будете?

Шаг за шагом, прыжок за прыжком, путники добрались до корневища. За болотом уже отчётливо слышался не только лай собак, но и крики людей.

– Давай, рядовой, отодвигай этот камень, – Ферзь указал на большой булыжник, лежащий у самого корня.

За камнем оказался небольшой лаз. Отряд, подобно ящерицам, ловко пролез в него и снова завалил за собой вход.

                                                                                              из романа Александра Сергеевича Смирнова - «Вавилонская башня»