В доме моей красной матери
Она выходит со светом луны и с её головы ниспадают длинные перья.
Она говорит, что гринго были жестоки и больше она не потерпит.
Она выпускает большого лунного зверя,
Что благороден и смел. Что голоден и ищет жертву.
Она отпускает с ладони птиц, и те разлетевшись по миру
Смотрят души насквозь - ищут друзей и щебечут.
Она берёт кисть и кончиком выводит пунктиры.
Легче ..
Красная мать
Автор: Юстина Аполлонская
Она чувствует себя очень одинокой и предается воспоминаниям.
За окном ей порою виделись мелькающие силуэты Арройо, луноликой женщины и старого гринго. Это не были призраки. Они просто оживляли своё прошлое, надеясь, что она сделает то же самое и присоединится к ним.
Но она это сделала лишь долгое время спустя.
Прежде всего надо было перестать ненавидеть Томаса Арройо, который сначала показал ей, какой она могла бы быть, а потом воспретил и думать, что она может когда-нибудь такою стать.
Он всегда знал, что она возвратится домой.
Но он позволил ей увидеть себя такой, какой она была бы, если бы осталась там, а именно этого никогда не могло случиться.
Ей надо было погасить свою ненависть к нему, и на это ушли многие годы. Рядом уже не было старого гринго, чтобы ей помочь. Исчез и сам Томас Арройо. Том Брук. Он мог бы дать ей сына с таким именем. Нет, теперь незачем думать об этом. Луноликая женщина вела его за собой к безымянной могиле. На Томасе Арройо поставлен крест.
С ней навечно остались только те мгновения, когда она, пересекая границу, оглянулась и увидела две фигуры: солдата Иносенсио и мальчика Педрито, а за ними, в завесе пыли — как ей теперь казалось, — молчаливо рисовались дни и часы, просившие ничего не забывать: она была в Мексике и возвращалась на свою родину, не умеющую помнить, а Мексика уже не с нею. Мексика исчезла навсегда, но памятливая пыль, упорно окутывая её былыми часами и днями, неслась вместе с ней по мосту через пограничную реку, по зарослям меските (*) и полям пшеницы, к равнинам и дымящимся горам, к большим глубоким и зелёным рекам, которые так любил старый гринго, — неслась с ней, пока она не оказалась в своей квартире в Вашингтоне, на берегу Потомака, на берегах Атлантики, в центре Вселенной.
Тут пыль рассеялась и сказала ей, что теперь она совсем одна.
И она стала вспоминать.
Одна.
II
— Старый гринго приехал в Мексику за своей смертью.
Полковник Фрутос Гарсия приказал поставить вокруг холмика фонари и быстро копать. Солдаты, истекавшие потом, голые по пояс, вонзили лопаты в жесткие корни меските.
Старый гринго. Так называли здесь человека, о котором сейчас упомянул полковник, а малыш Педро напряжённо смотрел, как работают люди в ночной глуши. Ему снова привиделся пистолет, скрестивший свою пулю с серебряным песо, подброшенным в воздух.
— По чистой случайности встретились мы с ним в Чиуауа в то утро, и хотя он ничего не сказал, мы все поняли, что пришёл он сюда, чтобы мы его тут убили — мы, мексиканцы. За тем он и явился. Потому и пересёк границу как раз в ту пору, когда ещё мало кто из нас уходил из родных мест.
Обрывками красных облаков летела над фонарями во тьму сухая земля с лопат.
— А вот им, гринго, на месте не сидится, — говорил полковник Фрутос Гарсия, — они всю жизнь переходят границы — и свои, и чужие. Вот и старик перебрался к нам, на юг, потому что перешёл уже все границы в своей стране.
— Эй, поосторожней!
(«И эту границу, здесь, внутри?» — говорила американка, касаясь своей головы. «И эту границу, там, внутри?» — говорил генерал Арройо, кладя руку себе на сердце. «Есть граница, которую мы отваживаемся переходить только ночью, — говорил старый гринго. — Это граница, созданная различиями людей, нашими сражениями с самими собой».)
— Старый гринго нашёл свою смерть в Мексике. И всё потому, что перешёл границу. Разве это не ясней ясного? — говорил полковник Фрутос Гарсия.
— А помните, как он пугался, когда ему случалось поранить бритвой себе лицо? — сказал Иносенсио Мансальво, солдат с узкими зелёными глазами.
— А как боялся злых собак, — добавил полковник.
— Нет, неправда, он был смелый, — сказал малыш Педро.
— А по мне, он был святой, — захохотала Куница.
— Нет, ему всегда хотелось, чтобы его просто помнили таким, каким он был.
— Осторожней, осторожней!
— Потом -то мы мало - помалу узнали его жизнь и поняли, зачем явился в Мексику старый гринго. Думаю, он правильно сделал. С первого дня не скрывал от нас, что очень устал, жизнь пошла вкривь и вкось, а мы его тут уважали, и он никогда не выглядел уставшим, и отваги у него было хоть отбавляй. Ты прав, парень. Он был даже слишком храбрый, себе во вред.
— Эй, осторожней!
Лопаты ударились в доски, и солдаты на минуту приостановились, отирая пот со лба.
Старый гринго любил пошутить: «Хочется поглядеть, метко ли стреляют эти мексиканцы. Мой труд кончился, и я тоже. Теперь мне нравится игра, мне нравится драка, я хочу посмотреть на неё».
— Да, смотрел он на всё вокруг, как прощался.
— И семьи у него не было.
— Вот и бросил он всё на свете и поехал к местам своей молодости: в Калифорнию, где раньше работал журналистом, потом на Юг Соединенных Штатов, где сражался в Гражданскую войну; потом в Новый Орлеан, где когда -то пил и гулял напропалую.
— Ох, мой полковник, всё -то вы про него знаете.
— Не трожь полковника. Видишь, ему охота порассказать.
— А потом он приехал в Мексику. Семейная тяга. К местам, куда приходил и его отец — тоже солдатом, — когда они к нам вторглись, более полувека тому назад.
«Отец был солдат, сражался против голых дикарей и донёс флаг своей родины до столицы цивилизованной расы ацтеков далеко на юг».
Старый гринго любил пошутить: «Хочется поглядеть, метко ли стреляют эти мексиканцы. Мой труд кончился, и я тоже».
— Этому мы не верили, потому как старик он был бодрый, молодцеватый, и руки у него не дрожали. А в войско моего генерала Арройо он попал из-за тебя, Педрито, ты дал ему зацепку, а он её использовал с помощью кольта - 44.
Люди опустились на колени вокруг разрытой могилы и руками соскребали землю с углов соснового ящика - гроба.
— Говорил он ещё, что умереть у стенки, стать решетом от мексиканских пуль — не такой уж плохой способ покончить с жизнью. Посмеивался: «Куда лучше, чем умереть от дряхлости, от болезней или сломать себе шею, свалившись с лестницы».
Полковник на мгновение умолк; ему явственно послышался стук дождевых капель. Взглянул на сухое небо. Шум моря затих.
— Мы так и не узнали его настоящего имени, — прибавил он, глядя на полуголого и потного Иносенсио Мансальво возле тяжёлого, упорно цепляющегося за дикую пустыню гроба, который словно бы успел врасти в эту землю.
— Их не разберёшь, имена этих гринго, да и на лицо они все как один, и говорят по - китайски, эти гринго, — захихикала Куница, которая ни за что на свете не пропустила бы ни одних похорон, а тем более могильных раскопок, — они как китайцы, все на одно лицо, линялые, все - все как есть белёсые.
Иносенсио Мансальво оторвал полусгнившую доску от гроба, и показалось лицо старого гринго, больше тронутое мглою, чем смертью, тронутое природой, подумал полковник Фрутос Гарсия.
На дублёном, землистом лице с губами, растянутыми ухмылкой смерти, обнажившей дёсны и длинные зубы — лошадиные и его, гринго, — застыла вечная насмешка.
из романа - мистификации Карлоса Фуэнте - «Старый гринго»
____________________________________________________________________________________________________________________________________________________________
(*) по зарослям меските - Мескит, это растение семейства бобовых, также известное как дерево Алгорроба. Произрастает в пустынях и засушливых районах. В пищу употребляются плоды или стручки, перемолотые в порошок. Они обладают сладковатым, нежно - ореховым вкусом с привкусом карамели. Мескит можно добавлять как в напитки, так и в сладкую выпечку.
