Ещё в скорлупе мы висим на хвощах Мы — ранняя проба природы, У нас ещё кровь не красна, и в хрящах Шумят силурийские воды, (*)
Ещё мы в пещере костра не зажгли И мамонтов не рисовали, Ни белого неба, ни чёрной земли Богами ещё не назвали,
А мы уже в горле у мира стоим И бомбою мстим водородной Ещё не рождённым потомкам своим За собственный грех первородный.
Ну что ж, златоверхие башни смахнём, Развеем число Галилея И Моцарта флейту продуем огнём, От первого тлена хмелея.
Нам снится немая, как камень, земля И небо, нагое без птицы, И море без рыбы и без корабля, Сухие, пустые глазницы.
Предупреждение Поэт: Арсений Тарковский
(*) Шумят силурийские воды - Силурийский период (силур) — геологический период, третий период палеозоя. Наступил после ордовика и сменился девоном. Начался 443,8 ± 1,5 млн лет назад, кончился 419,2 ± 3,2 млн лет назад. Продолжался, таким образом, около 25 млн лет. Самый короткий период палеозоя.
16+ (!)
Внезапное появление корабля свалилось, как ком на голову. Героев никто не ждал, спешно начались поиски швартовой причальной команды. Самоличный цепкий взор Кэпа узрел на корне пирса невысокого росточка матроса в приметном белом караульном тулупе. По громкоговорителю матросику было велено принять носовой швартовый.
Швартовщик неуклюже пытался что-то изобразить, постоянно упуская конец в студёную воду, в довершение к неловкости плюнул на свою никчёмность и с первой космической скоростью скрылся в направлении штаба бригады. Не дай бог, догонят и претворят в жизнь обещания: вдуть, порвать, вступить в половую связь противоестественным образом, ясен кнехт, выраженные в нелитературной форме.
Не иначе, убегая, Тулуп думал: «Звери, а не люди».
Вся операция неудачной швартовки и бегство Тулупа сопровождались выдачей в матюгальник хорошей увесистой брани с содроганием всей причальной стенки. Командир лодки являлся доблестным мастером торпедного удара, и матерщины слыл мастаком.
Наконец, прибежала швартовая команда, привязала лодочку по уму, как положено.
Новогодний дождь идёт, Намокают ёлки. Землю лёд вот-вот скуёт Ночью втихомолку. Семьи сядут за столы В маленьких гостиных. Стрелки год перевели На часах каминных. Распрощаемся с былым - Тихо и спокойно. С настроением хмельным Упадём на койку. Время, каплями сходя - Барабанит в стёкла. Нас по-своему стыдя, Словно старый доктор. Пожелаем всем во всём Без числа успехов. Новый год пришёл с дождём, Старый год – уехал…
Новогодний дождь Автор: Валерий Олизько
На мне – роскошное, платье невесты, которое выбрал мне мой отец – оно было самым красивым и дорогим в магазине. При других обстоятельствах… Я была бы благодарна ему. И вообще чувствовала себя самой счастливой девушкой на всём белом свете.
Через три часа – моя свадьба, но я так не хочу, чтобы этот миг наступал. Не хочу…
Почему, спросите вы? Почему… Все так драматично? Почему я не сияю от радости, а сижу одна, в маленькой комнатке и слушаю серый дождь?
Будучи маленькой девочкой, порой, закрывая глаза, я мечтала о будущем. Я представляла, как однажды надену роскошное белоснежное платье и пойду к алтарю с человеком, которого я люблю. Прошло много лет, но всё обернулось совсем не так.Вместо широкой улыбки, на моих глазах блестят слёзы, а под руку меня держит человек, которого я ненавижу, и у меня есть на то свои причины, ведь в прошлом он причинил мне много боли. Он делал многое для того, чтобы моя жизнь стала невыносимой. Он раз за разом ломал меня, а я терпела и ждала, когда он навсегда исчезнет из моей жизни. Но этого не произошло.
И он проделывал все это не только со мной, но всегда оставался безнаказанным. Ведь его отец сказочно богат. Он – самый уважаемый человек в городе: его все боятся и предпочитают обходить его дом стороной, и никто добровольно не согласится иметь с этой семейкой что-то общее.
И я бы с радостью не знала их, но вся беда в том, что я тоже родилась в богатой семье. Наши родители – партнёры по бизнесу, поэтому я была знакома с Ромой Новиковым с самого детства. Знаете, поначалу мне даже нравилась его компания – мы играли вместе, пока наши отцы обсуждали свои дела.
Но стоило мне пойти в школу, как всё изменилось, потому что мой друг, Рома, тоже изменился. Как говорят обычно «ввязался в плохую компанию».
Он постоянно «тусил» с другими богатыми детишками – такими же сынишками богатых родителей, для которых не существовало никаких границ и правил. Они делали всё, что хотели, даже если их действия вредили кому-то. Все они – до ужаса избалованные своей семьей и нарциссичны. Οни никого и никoгда не уважали. Постоянно хамили учителям, прогуливали уроки, курили за школьным углом, иногда даже приносили алкоголь с собой. Выгнать их не могли – деньги родителей решали все проблемы. Их единственное наказание – замечание в дневнике, да выговор от учителей.
Тогда-то Рома Новиков изменился. Ох, если бы он оставил меня в покое, просто-напросто забыл о моём существовании, забыл, что мы некогда были друзьями. Мы могли бы пойти разными путями.
Ведь наши интересы навсегда разошлись. Я любила чтение, да и я сама писала, лелея мысль стать великим писателем. Правда, мое хобби не находило одобрения у моего отца, который считал, что это всё несерьёзно и пройдёт со временем.
Рома проявлял ко мне интерес – он постоянно подкалывал меня на уроках. А когда узнал о моём увлечении – то насмешек стало ещё больше.
В младших классах он постоянно дёргал меня за косички. Думаю, это было не самое ужасное, что он мог сделать – так в своё время делают все мальчишки. Правда, из-за него учительница часто ставила мне двойку по поведению, но отец никогда не ругал меня за это. Да он в принципе никогда не ругал меня – он всегда был слишком занят.
Мама тоже не наказывала меня – лишь говорила, чтобы я держалась как можно дальше от Романа Новикова, потому что он – нехороший человек.
Я бы была рада не пoдпускать его к себе, но мне это просто-напроcто не удавалось.
Но шалости моего бывшего лучшего друга cо временем становились лишь хуже и хуже. Οн постоянно приставал ко мне, он позволял себе лапать меня, он постоянно задевал меня, и я не знала, как избавиться от него.
Я всегда старалась давать ему отпор, но разве это когда-то помогало? Это лишь подогревало его интерес ко мне.
А потом, прекрасным осенним утром, Роман Новиков признался мне в любви, сказав, что я была давно ему симпатична, и что он задевал меня лишь для того, чтобы привлечь моё внимание. Очередная красивая Голливудская история любви, скажите вы?
Нет. Потому что я ненавидела всем сердцем и душой этого парня, и никогда бы и не при каких условиях не согласилась бы иметь с ним что-то общее.
Я отказала ему, сказала, что я скорее сдохну, чем буду встречаться с ним. Не знала я, что это будет иметь такие последствия.
Роман Новиков стал приставать ко мне пуще прежнего. Иногда он даже позволял себе сильно толкнуть меня, или даже ударить. Он угрожал мне, говорил, что сделает мою жизнь совсем неснoсной, если я расскажу что-то отцу или матери.
И я молчала. Молчала и терпела всё это.
Все одиннадцать лет школы.
Пока на наш выпускной Роман Новиков не затащил меня в школьный туалет против моей воли. Думаю, вы догадываетесь, чем это всё закончилось?
Я никому не сказала об этом, даже матери. Но после этого случая я долго не могла завести с кем-то нормальные отношения. Я боялась, что со мной однажды поступят также.
Прошло много лет, и Роман Новиков исчез из моей жизни, а я постепенно вылезла из своей скорлупы. Я нашла своего любимого человека, человека, которому я могла бы доверять, человека, которому я не боюсь доверять.
Я планировала стать его женой, завести свою собственную семью, но Роман Новиков ворвался в мою жизнь, подобно ледяному северному ветру.
И он опять всё испортил. Он сломал всё то, что я так долго строила. Мой прекрасный замок был сделан из стекла, и легко разбился. Всего лишь одно дуновение холодного северного ветра…
Для того, чтобы спасти бизнес отца я должна была выйти замуж за человека, которого ненавижу. Следовательно, мне необходимо забыть про все cвои планы на будущее, которые я построила. Мне пришлось бросить любимoго человека, оставить его в прошлом. Οн стал всего лишь моим прекрасным воспоминанием, от которого мне одновременно больно и радостно. Отец не потерпел возражений – ему всегда было плевать на меня и мои чувства...
Начались бесконечные приготовления к нашей свадьбе. Я даже не пыталась сделать вид, что я счастлива. Я не хотела лицемерить – пусть все знают, как оно на самом деле. Пусть все знают, что это не мой выбор.
И вот этот день наступил. Моя свадьба.
Я не хочу этого. Я боюсь этого.
***
– Согласны ли вы, Соколова Альбина, взять в законные муҗья Новикова Романа, чтобы быть с ним в горе и радости, богатстве и бедности, болезни и здравии, пока смерть не разлучит вас? - мне oтчаянно хотелось выкрикнуть «нет», сказать, что я не согласна на это. Мне хотелось выкинуть, растоптать букет невесты, хотелось сорвать с себя роскошное белоснежное платье и убежать прочь. Забиться в какое-нибудь укромное место, спрятаться ото всех. Рома же внимательно смотрел на меня своими холодными голубыми глазами.
– Да, - наконец выдавила из себя я, стараясь, чтобы мой голос звучал как можно увереннее. Отец говорит, что я плохо справляюсь со своей ролью, и актриса из меня никудышная.
..-- Ты взмахнёшь кадуцеем (1) - Сквозь зелень и синь Колесница огня Полетит в Элевсин...
Элевсинские жрицы Приветствуют нас - Тихо плещутся птицы В камышах каждый раз,
Как в зелёной ладье Мы всплываем из тьмы, Солнце вечного лета Сквозь темень зимы...
- Так куда же вы? - В смерть! - Ты ж не знаешь, что ждёт...? - Мы хотим умереть, И водить хоровод Средь цветочных долин, И себя не забыть... Умереть - чтобы жить, И в цветках восходить, Чтобы встретить рассвет С гимном Оку Уаджет (2) У Древа Ишед... (3)
Вам - взмахнуть своим систром, А вам - танцевать, И в полях елисейских С тобой распевать - Гимн Деметре и Коре От Нильских долин...
...Проходи, Трисмегист! -- ты прошёл Элевсин!
...Будешь снова идти За живою водой - Позови Элевсин, Мы придём за тобой.
(1) Ты взмахнёшь кадуцеем - Кадуцей. Жезл, обвитый двумя обращёнными друг на друга змеями, часто с крыльями на на вершине жезла. Его появление в Античности связывали с мифом об Аполлоне и Гермесе. Согласно мифу, Аполлон в знак примирения с братом подарил тому свой волшебный посох. Когда Гермес, решив проверить его свойства, поставил жезл между двумя борющимися змеями, те сразу прекратили борьбу и обвили палку. Гермесу эта картина так понравилась, что он их обездвижил.
(2) С гимном Оку Уаджет - Око Уаджет. Чаще всего оно изображается в виде кобры-урея, и поэтому отождествляется с богиней-коброй Уаджет, покровительницей Нижнего Египта. Око-урей охраняет справедливость и закон и убивает своими лучами всех врагов миропорядка. На многих памятниках египетского искусства изображён крылатый урей в виде богини Уаджет, защищающий Амона от злых сил; корона Амона тоже увенчана двумя уреями.
(3) У Древа Ишед... - Древо Ишед. Священное дерево жизни (сикомор) в религиозных представлениях древних египтян. На его листочках Тот и Сешат записывают годы правления фараона, и таким образом защищают во время его владычества. ___________________________________________________________________________________________________________________________________________________________
Хромированные двери бесшумно сошлись, скрыв Варю с мамой от посторонних глаз, и девушка, наконец, смогла подтянуть сползающий корсаж. Колючие стразы натирали под мышкой.
- Мам, у меня же всё вывалится! Дай хотя бы палантин! - Ничего не вывалится! Нечего было вчера пихать в себя бутерброды. - Я же только один… - Бестолочь! Сегодня два часа в тренажёрке! - Прямо после выступления? - Надо будет, ночью встанешь на дорожку! – мать расправила на Варе складки: платье стягивало сверху и морщило на бедрах. – И убери волосы назад. Давно пора подстричься. Или ты собралась заплести косу, сбросить в окно и ждать принца?
Стерильный лифт мягко поднимал их к высотам одной их зеркальных башен Москва-Сити. Варя ненавидела этот район. Словно в излучине реки выросли из-под земли гигантские сталагмиты.
- Соберись и подними подол. Аккуратнее! Боже, ты хоть что-то можешь сделать нормально?
Тяжелый подол густого фиолетового цвета тоннами рюшей напоминал о бразильском карнавале. Ещё и серебристый корсаж без лямок… Неужели ей вечно придется носить то, что велят? Она шагнула в пустынный холл с прозрачными стенами и невольно поежилась. Где-то далеко под ней простирался серый снующий город; кряжистые сталинские дома, не мигая, смотрели сотнями жёлтых глаз.
- Да иди уже, сколько можно пялиться в окна, как лимита! – мать подтолкнула её в спину.
Варя моргнула и подошла к входу в банкетный зал. Юбилей олигарха Газиева. О его наклонностях ходили слухи. Ничего конкретного, но ей хватило этого за глаза. И будь её воля, она бы на пушечный выстрел к нему не подошла. Но мама и продюсер, - два в одном, - уже решила всё сама.
Любезная девушка в безупречном костюме отвела их в гримерку. Там суетились, колдовали кисточками визажисты, лак для волос висел густым туманом. Варя закашлялась, во рту остался гадливый привкус.
- Идиоты, кто делает прическу в такой толкотне? Радуйся, что мы уже были в салоне, – самодовольно шепнула мать.
Шелупонь на разогрев, а в их числе и Варю, согнали сюда. Отдельные комнатки с фруктами и шампанским по райдеру полагались звёздам, что, впрочем, не мешало персонам помельче задирать нос, окружать себя антрепренёрами и стилистами.
Она забралась подальше в угол, чтобы в этой сутолоке не растоптали подол. Опять в задумчивости уселась на собственные волосы. Хотела ведь сделать высокую причёску, но мама сказала, что у блондинок пучок смотрится старомодной кучей.
Пока родительница ускакала что-то вынюхивать по кулуарам, Варя наблюдала, как какой-то девушке сооружают на голове замысловатую конструкцию. Пальцы мастера порхали в завитушках, мелькали щипцы и шипели баллончики. Из зала доносился гомон голосов.
- Готовность пятнадцать минут, юбиляр подъехал, - организатор распахнул дверь и пробежал глазами по бурлящей мешанине страз, лифчиков и подсвеченных зеркал. – Идём строго по списку. - Подождите, - к нему протиснулась Варина мама. – Переместите нас на два номера попозже. - А Вы кто у меня? - Вот, - она ткнула пальцем в список, приклеенный к стене, - вторые. - Ладно, пойдете четвёртыми. Внимание! Синельникова, Вы сразу после Jimmy’s Band!
Он хлопнул дверью, оставив осиное гнездо гудеть.
- Но у меня ещё не готов мейкап! – Синельниковой оказалась пластичная загорелая красавица за третьим столиком. - Ничего, - мама прошла мимо неё. – Вы и так чудесно выглядите. - Но мой стилист!.. - Вам совершенно не нужен. Какие выразительные глаза! Варя, ты видела? Где Вы берёёте такие накладные ресницы? Это французские? - Нет, мои натуральные, - певица пригнулась поближе к трюмо, поворачивая лицо то так, то эдак, чтобы лучше разглядеть предмет похвалы. - Да ладно! Фантастика! Я так и вижу Вас на обложке Vogue…
Крючок лести уже прочно застрял в Синельниковой. Она залипла, любуясь отражением и представляя своё фото в журнале. Для верности даже сделала пару селфи на фоне остальных посредственностей.
Лесть – профессиональное оружие продюсеров. В шоу-бизнесе на кнопку больного тщеславия можно было нажимать, сколько угодно: срабатывало всегда. Наверное, тешить чужое самолюбие время от времени утомляло маму, поэтому на Варе она позволяла себе расслабиться.
- Повернись ко мне спиной, живо! - яростно зашипела она. - Сколько раз тебе сказано не сутулиться... Откинь голову назад... Да нет же, выпусти волосы... Всё надо разжевывать! - Зачем? Мы ведь уже были в салоне. - Не умничай. Есть резинка? - Вот, только чёрная. - Сойдёт, - мама разделила Варину гриву на три части и принялась плести. - Коса? - Варя ощупала затылок. - Ты же сама хотела прямые... - Кому говорят: не умничай! - мама нагнулась к её уху. - Я слышала, Газиев любит всё натуральное. Невинных овечек. Где салфетки? Сотри помаду. Сегодня красного цвета не надо. Прозрачного блеска хватит. Лицо бледновато, но по идее как раз должно подойти.
Выгнув золотых лучей перила Над душистым кружевом аллей, Опустив на лунный диск винила Иглы грёз желаний и страстей, Не скупясь на ласку и признанья Под мерцанье звёздных фонарей, На любовь читал мне заклинанья Майский вечер – маг и чародей!
Выгнув золотых лучей перила Автор: Лора Лета
Говорят, есть цветы, которые распускаются только раз в сто лет. Отчего же не быть и таким, какие цветут раз в тысячу — в десять тысяч лет. Может быть, об этом до сих пор мы не знали только потому, что именно сегодня пришло это раз-в-тысячу-лет.
И вот, блаженно и пьяно, я иду по лестнице вниз, к дежурному, и быстро у меня на глазах, всюду кругом неслышно лопаются тысячелетние почки, и расцветают кресла, башмаки, золотые бляхи, электрические лампочки, чьи-то тёмные лохматые глаза, гранёные колонки перил, обронённый на ступенях платок, столик дежурного, над столиком — нежно-коричневые, с крапинками, щеки Ю. Всё — необычайное, новое, нежное, розовое, влажное.
Ю берёт у меня розовый талон, а над головой у ней — сквозь стекло стены — свешивается с невиданной ветки луна, голубая, пахучая. Я с торжеством показываю пальцем и говорю:
— Луна, — понимаете?
Ю взглядывает на меня, потом на нумер талона — и я вижу это её знакомое, такое очаровательно-целомудренное движение: поправляет складки юнифы (1) между углами колен.
— У вас, дорогой, ненормальный, болезненный вид — потому что ненормальность и болезнь одно и то же. Вы себя губите, и вам этого никто не скажет — никто.
Это «никто» — конечно, равняется нумеру на талоне: I-330 (2). Милая, чудесная Ю! Вы, конечно, правы: — я — неблагоразумен, я — болен, у меня — душа, я — микроб. Но разве цветение — не болезнь? Разве не больно, когда лопается почка? И не думаете ли вы, что сперматозоид — страшнейший из микробов?
Я — наверху, у себя в комнате. В широко-раскрытой чашечке кресла I. Я — на полу, обнял её ноги, моя голова у ней на коленях, мы молчим. Тишина, пульс... и так: я — кристалл, и я растворяюсь в ней, в I. Я совершенно ясно чувствую, как тают, тают ограничивающие меня в пространстве шлифованные грани — я исчезаю, растворяюсь в ее коленях, в ней, я становлюсь всё меньше — и одновременно всё шире, всё больше, всё необъятней. Потому что она — это не она, а вселенная.
А вот на секунду я и это пронизанное радостью кресло возле кровати — мы одно: и великолепно улыбающаяся старуха у дверей Древнего Дома, и дикие дебри за Зелёной Стеной, и какие-то серебряные на чёрном развалины, дремлющие, как старуха, и где-то, невероятно далеко, сейчас хлопнувшая дверь — это всё во мне, вместе со мною, слушает удары пульса и несётся сквозь блаженную секунду...
В нелепых, спутанных, затопленных словах я пытаюсь рассказать ей, что я — кристалл, и потому во мне — дверь, и потому я чувствую, как счастливо кресло. Но выходит такая бессмыслица, что я останавливаюсь, мне просто стыдно: я и — вдруг...
— Милая I, прости меня! Я совершенно не понимаю: я говорю такие глупости... — Отчего же ты думаешь, что глупость — это не хорошо? Если бы человеческую глупость холили и воспитывали веками, так же, как ум, может быть, из нее получилось бы нечто необычайно драгоценное. — Да... (Мне кажется, она права, — как она может сейчас быть неправа?) — И за одну твою глупость — за то, что ты сделал вчера на прогулке — я люблю тебя ещё больше — ещё больше. — Но зачем же ты меня мучила, зачем же не приходила, зачем присылала свои талоны, зачем заставляла меня... — А, может быть, мне нужно было испытать тебя? Может быть, мне нужно знать, что ты сделаешь всё, что я захочу, — что ты уже совсем мой? — Да, совсем!
Она взяла моё лицо — всего меня — в свои ладони, подняла мою голову:
— Ну, а как же ваши «обязанности всякого честного нумера»? А?
Сладкие, острые, белые зубы; улыбка. Она в раскрытой чашечке кресла — как пчела: в ней жало и мёд.
Да, обязанности... Я мысленно перелистываю свои последние записи: в самом деле, нигде даже и мысли о том, что, в сущности, я бы должен...
Я молчу. Я восторженно (и, вероятно, глупо) улыбаюсь, смотрю в её зрачки, перебегаю с одного на другой, и в каждом из них вижу себя: я — крошечный, миллиметровый — заключён в этих крошечных, радужных темницах. И затем опять — пчёлы — губы — сладкая боль цветения...
В каждом из нас, нумеров, есть какой-то невидимый, тихо тикающий метроном, и мы, не глядя на часы, с точностью до 5 минут знаем время. Но тогда — метроном во мне остановился, я не знал, сколько прошло, в испуге схватил из-под подушки бляху с часами...
Слава Благодетелю: ещё двадцать минут! Но минуты — такие до смешного коротенькие, куцые, бегут, а мне нужно столько рассказать ей — всё, всего себя: о письме О, и об ужасном вечере, когда я дал ей ребёнка; и почему-то о своих детских годах — о математике Пляпе, о V1, и как я в первый раз был на празднике Единогласия и горько плакал, потому что у меня на юнифе — в такой день, — оказалось чернильное пятно.
I подняла голову, оперлась на локоть. По углам губ — две длинные, резкие линии — и тёмный угол поднятых бровей: крест.
— Может быть, в этот день... — остановилась, и брови ещё темнее. Взяла мою руку, крепко сжала её. — Скажи, ты меня не забудешь, ты всегда будешь обо мне помнить? — Почему ты так? О чём ты? I, милая?
I молчала, и её глаза уже — мимо меня, сквозь меня, далёкие. Я вдруг услышал, как ветер хлопает о стекло огромными крыльями (разумеется — это было и всё время, но услышал я только сейчас), и почему-то вспомнились пронзительные птицы над вершиной Зелёной Стены.
I встряхнула головой, сбросила с себя что-то. Ещё раз, секунду, коснулась меня вся — так аэро секундно (3), пружинно касается земли перед тем, как сесть.
— Ну, давай мои чулки! Скорее!
Чулки — брошены у меня на столе, на раскрытой (193-й) странице моих записей. Второпях я задел за рукопись, страницы рассыпались и никак не сложить по порядку, а главное — если и сложить, не будет настоящего порядка, всё равно — останутся какие-то пороги, ямы, иксы.
— Я не могу так, — сказал я. — Ты — вот — здесь, рядом, и будто всё-таки за древней непрозрачной стеной: я слышу сквозь стены шорохи, голоса — и не могу разобрать слов, не знаю, что там. Я не могу так. Ты всё время что-то не договариваешь, ты ни разу не сказала мне, куда я тогда попал в Древнем Доме ( 5), и какие коридоры, и почему доктор, — или, может быть, ничего этого не было? I положила мне руки на плечо, медленно, глубоко вошла в глаза.
— Ты хочешь узнать всё? — Да, хочу. Должен. — И ты не побоишься пойти за мной всюду, до конца — куда бы я тебя ни повела? — Да, всюду! — Хорошо. Обещаю тебе: когда кончится праздник, если только... Ах, да: а как ваш «Интеграл» (4) — всё забываю спросить, — скоро? — Нет: что «если только»? Опять? Что «если только»? Она (уже у двери): — Сам увидишь...
Я — один. Всё, что от неё осталось, — это чуть слышный запах, похожий на сладкую, сухую, жёлтую пыль каких-то цветов из-за Стены. И ещё: прочно засевшие во мне крючочки-вопросы — вроде тех, которыми пользовались древние для охоты на рыбу (Доисторический. Музей).
Автор: Е. И. Замятин. Мы. ЗАПИСЬ 23-ья КОНСПЕКТ: ЦВЕТЫ. РАСТВОРЕНИЕ КРИСТАЛЛА. ЕСЛИ ТОЛЬКО. ___________________________________________________________________________________________________________________________________________________________
(1) поправляет складки юнифы - Неологизм из языка 26 века, придуманный автором романа "Мы" Евгением Замятиным. Неологизм обозначает - голубую униформу, единый вид одежды для жителей будущего. (2) равняется нумеру на талоне: I-330 - Идентификационный код личности. (3) аэро секундно , пружинно касается земли - Флаер. Летающий полусамолёт-полумашина. (4) а как ваш «Интеграл» - Главный герой под номером Д-503 — строитель «Интеграла», космического корабля, который должен принести систему математически безошибочного счастья на другие планеты. (5) я тогда попал в Древнем Доме - «Абсурдный» дом древних, дом из сна Д-503 противопоставлен стеклянным комнатам Единого государства, реальности, логичности, разуму. Потом, когда Д-503 снова попадёт в эту комнату, сон воплотится в реальность: «Полумрак комнат, синее, шафранно-жёлтое, тёмно-зелёный сафьян, золотая улыбка Будды, мерцание зеркал. И – мой старый сон, такой теперь понятный: всё напитано золотисто-розовым соком, и сейчас перельётся через край, брызнет.
1 Не ревнуй злодеям, не завидуй делающим беззаконие,
2 ибо они, как трава, скоро будут подкошены и, как зеленеющий злак, увянут.
3 Уповай на Господа и делай добро; живи на земле и храни истину.
4 Утешайся Господом, и Он исполнит желания сердца твоего.
5 Предай Господу путь твой и уповай на Него, и Он совершит,
6 и выведет, как свет, правду твою и справедливость твою, как полдень.
Псалтирь - Псалом 36 (Отрывок)
"...и фетровые боты, очень приятные сзади, как кошачья нога"
"Наверное, мы жили бы еще лучше (или хуже?), если бы не деление мира на бойких и тихих, которое я тогда узнала. Нянечка называла бойкими тех, кто называется «от мира сего», или — теперь — пробивным. Не так давно я прочитала, что в каждом человеке есть три начала — детское, взрослое и родительское. По-видимому, это было что-то вроде «взрослого» — бойкие чувствовали себя как дома во взрослом мире. Тем временем он уже не состоял для меня из гладких дамских ног, бабушкиных камей и прочих радостных предметов. Я еще не знала, что люди злятся друг на друга, но здесь были трамваи — на Петроградской я видела их чаще, около прежнего дома они не ходили, и беспризорники, и одно животное, которое я до сих пор не могу назвать, и черно-красные рекламы кино."
"Господи, что делалось со мной в детстве! Когда-то почти все «чистенькие дети» росли так, но их было хотя бы помногу в каждом доме. Когда твоей маме стало года четыре, я молилась и просила, чтобы она не была таким сиднем, и она не была. Твой папа, Матюха, отчасти был, но по склонности — он все-таки бегал с детьми или хотя бы со своей сестрой. Можно ли выправить то, что было со мной? Как употребить во благо? Только ли это плохо? Почему попущено? Ничего не знаю!"
"Люди для нянечки делились двояко: на бойких и тихих и на важных и тихих. О бойких я писала во втором письме, но хочу прибавить, что именно такое деление нашла я в псалмах, особенно в 36-м. Там умелые и шустрые, и хорошо усвоившие игру мира сего. Он (псалмопевец) им завидовал, но потом понял, что их удач как бы и нет, до того нет, что Бог только смеется. Удачи эти и радости — как дым («исчезнут, в дыме исчезнут»); зато другие люди, игры не знающие, наследуют землю, у них накапливается что-то прочное, и Бог их держит за руку. Передать не могу, насколько непререкаемым было для нас это «тихие побеждают». Потому я и боялась бойких — ведь все же сейчас, сию минуту, они могут и сделать тебе гадость по правилам их игры — и не питала к ним ненависти. Куда там, мы с нянечкой их жалели."
Аквариум, аквариум! Мы рыбки золотые. И крупные и мелкие и добрые и злые. Вода почти прозрачная и толстое стекло. Приличные условия. Нам крупно повезло!
Здесь всё, как настоящее Растенья и ракушки. И для здоровья и любви подсажены подружки. Сменили воду, но вчера сказал один болван, Что часто видит по ночам солёный океан.
В аквариум, в аквариум Занесено сомненье, Что, мол, свободы лишено всё рыбье населенье. Условия приличные. Нам очень повезло. Но кто-то бьётся головой о толстое стекло.
Аквариум (Избранное) Автор: Леонид Ильич
Сказать, что я нервничала – значит ничего не сказать. Это такое состояние тревоги, что приближается к боязни. К боязни перед неизвестным, перед авантюрой, в которую собираюсь ввязаться, перед последствиями, к которым она может привести, и изменениями, которые с собой несёт. Сама решимость, толкнувшая к подобному выбору, вызывает у меня одновременно и страх, и восхищение – недоумевающее, непривычное, неожиданное для самой себя, но если это восхищение – ненадёжный товарищ, то страх – мой постоянный спутник. Столь взрывное месиво из ожидания, возбуждения и смущения априори заставляет голос звенеть, а колени подгибаться. Наверное, такая мешанина эмоций свойственна тем, кто идёт на первое свидание с человеком, который чертовски нравится. Одновременно и боязно, и притягательно.
Нечто похожее на свидание ждёт через пару часов и меня. Что интригует – я понятия не имею, с кем. Не то, что как он выглядит – я даже не знаю, какого он пола. У меня и имени его нет. Я не знаю ничего об этом человеке, кроме того, что он существует на планете Земля. Как поясняют организаторы, новички должны полагаться на интуицию, чтобы определить того, с кем их связали. Интуиция – не мой конёк, это тот придаток, который атрофировался у меня задолго, чем я узнала из книг, что это такое. У свидания вслепую и то больше шансов: оно хотя бы состоится. У меня есть лишь время и место встречи. Всё остальное берёт на себя 'Золотая Рыбка'. Говоря 'всё остальное', я имею в виду первую, вступительную миссию – для введения в игру. Впереди, при удачном раскладе, будет ещё три. Чуть больше, чем в стандартных шпионских фильмах.
Сердце сжимается, затем вновь бросается вскачь. Пальцы ещё с утра холодные и липкие, но даже бешеное сердцебиение не в силах разогнать застывшую кровь. Живот непроизвольно втягивается, я могу почувствовать, как он съёживается от страха. Я испытываю желание сделать то же самое.
Десять двадцать. Через несколько минут закончится вторая пара, а в два мне нужно быть в другом конце города, у ворот в другой мир, на встрече с незнакомцем, которому я посвящу три недели своей жизни – принесу их в дар, словно какому-нибудь невинному божку, которого буду вспоминать чаще, чем слышать из чужих уст собственное имя. Радует то, что процесс взаимный. Это значит, что следующие двадцать дней я буду так же господствовать в его голове, как и он в моей, буду по праву занимать достойное место в его мыслях. Я буду засыпать и просыпаться, думая лишь о его желаниях, но со своей стороны я сделала все возможное, чтобы и он думал только о моих. На короткое время мы построим храм, возведём друг друга на алтарь и окутаем всеми помыслами и стремленьями. Я буду прилежным фанатиком.
Как же медленно тянется время!
Мысли так и крутятся вокруг моего партнёра – Старика. Так принято называть дающего желания. Не могу прекратить рисовать его в своем воображении. Какой он будет? Будет ли это мужчина: высокий, статный, привлекательный? Или у него будет квадратное лицо с тяжёлым подбородком, начинающимся там, где у нормальных людей верхушка носа? Или он будет рябым, с маленькими, глубоко посаженными глазами, но губами, которым обзавидовалась бы любая девушка? Или это будет женщина в широкополой шляпе, с милым, треугольным личиком и неожиданной кубышкой вместо тела, покоящейся на миниатюрных изящных ножках?
Я перебираю в уме недавно виденных мною на улицах города колоритных персонажей. Их тысячи, и потому гадать можно бесконечно. Впрочем, внешность Старика не так важна, как его желания, главное, чтобы они были выполнимы. Нет, по правилам все миссии выполнимы, – иначе какой смысл их давать? – но, насколько это отвечает безрассудствам рыбки – в разной степени. 'Золотая Рыбка' ставит условие: '… желание не должно причинять вред жизни и здоровью окружающих, а также выходить за рамки моральных устоев. Лица, написавшие желание, противоречащее данному условию, будут исключены; лица, выполнившие данное желание, будут отвечать по всей строгости закона и понесут…'. Ходят слухи, что по крайней мере один из создателей ЗР – юрист. Это успокаивает.
Можешь выдержать этот натиск? Можешь ли дать покой? Время меня съедает… Где-то наперебой Демоны делят жизни… Я не умею врать: Если гореть, то трижды – главное, не сгорать.
Быть Твоей личной усладой, быть Твоим верным псом – Да, я могу иначе… Где-то за изразцом Девочка прячет желанья, свернутые в стихи… Если сгорать, то однажды. И унеся грехи.
Можешь выдержать этот натиск?.. Автор: Гашкова
Я живу в большом доме из тёмного камня на Улице Теней. Окна моей комнаты выходят на детскую площадку, на которой – как это ни странно – я никогда не видела детей. Наш дом все называют Домом Иллюзий: здесь сгорбленные старушки ждут своих принцев, здесь по утрам меня будят шаги на лестнице или плач соседского ребенка. Здесь женщины подходят к зеркалам – и плачут, а молодежь курит что-то с противным липко-дурманящим запахом, поет нестройным хором под расстроенную гитару и рассуждает о пребывании в вечной нирване. Нас всех называют сумасшедшими!
Уже не помню, с чего всё началось, и почему я оказалась именно в этом странном доме с маленькими немытыми окнами и вечно одурманенными людьми. Один старик из соседнего подъезда сказал мне, что меня больше нет… точнее: меня нет фактически, для общества людей, я не числюсь ни в одной базе данных, даже ценника от меня не осталось – МЕНЯ НЕТ. Впрочем, так же нет и Улицы Теней – вы не найдёте упоминаний о ней ни в каких справочниках и книгах, никто не расскажет вам о ней и о нашем Доме Иллюзий. Всех нас кто-то придумал, и НАС НЕТ.
Но вот мало-помалу в памяти начинают мелькать фрагменты чего-то «до…» - моё прошлое. И я вспоминаю… я вспоминаю:
Раньше я была большим овальным зеркалом. Холодным и гладким. У меня не было своего «Я» - всего лишь обязанность в точности копировать всех, кто приблизится ко мне…
ОНА приближалась ко мне каждый день: недовольно жмурилась, ладонью приглаживала свои короткие тёмные волосы, тонкими, чуть дрожащими пальцами поправляла передо мной воротничок белой рубашки, сбившиеся на прямой греческий нос очки – и уходила куда-то, оставляя меня одну висеть на сырой стене. ОНА постоянно была недовольна собой (или мной?) и не любила смотреть себе в лицо. В её доме я чувствовала себя очень одинокой и ненужной, но я не могла без неё – кроме неё, я не могла отражать больше никого на свете! Мне нравилось в ней ВСЁ – ей самой НИЧЕГО не нравилось, ОНА, наверно, тайно ненавидела меня. Ненавидела за то, что я больше всех других знаю о ней…
Однажды, в одну из так часто случающихся у неё бессонных ночей ,ОНА подошла ко мне – ОНА подошла неслышно, плавно, с бокалом вина в руках. ОНА смотрела в меня как-то иначе, чем обычно: грустно, задумчиво, с каким-то непонятно горьким отчаянием – ОНА смотрела так неотрывно долго – казалось, целую вечность. Я была наполнена её слезами, катившимися по щекам, её всклокоченной стрижкой, её печальными зелёными глазами… ОНА безучастно водила пальцем по своей щеке, стирая мелкие солёные слезинки… потом отошла на шаг, критически обвела взглядом свое лицо на моей ледяной поверхности - и в меня полетел пустой бокал…
что было дальше? я ясно ощутила своё падение и громкий удар стекла о твёрдый пол – я разлетелась на множество осколков. Тогда ОНА не спохватилась, не подбежала ко мне… ОНА сидела на полу в углу и, закрыв ладонями лицо, горько плакала – горький аккомпанемент для моей ничтожной смерти… в самый последний миг перед тем, как навсегда ослепнуть, мои осколки запечатлели маленький клочок яркой люстры, белый потолок и красные, будто кровь, капельки вина из того злополучного бокала, которым ОНА хотела убить себя, а убила всего лишь меня…
Так я попала на Улицу Теней. Я стояла посреди широкой дороги, вокруг не было ни людей, ни машин, только большая табличка с готическими буквами возвышалась над моей головой, на ней я и прочитала название улицы – всё здесь обволакивала мёртвая тишина. Улица всей своей длиной устремлялась к реке, дома были одинаковые: с сырыми тёмными стенами, от них веяло временем и холодом. Я шла и шла вдоль этих домов, читая таблички, висящие у входа в каждый из них: Дом Отчаяния, Дом Вечного Покоя, Дом Навернувшихся (интересно, куда или откуда…) и так продолжалось долго, пока кто-то не сказал, что я буду жить в Доме Иллюзий у самой реки – Реки Времени.
С тех пор меня можно найти в маленькой комнате с четырьмя неровными углами – здесь всегда темно и холодно, но я не жалуюсь – здесь воздух пропитан мечтами.
письма из дома теней (Отрывок) Автор: Ангелодевушка
Она в руках носила звезды И продавала их на рынке. Жила в своих мечтах и грёзах, В её глазах сияли льдинки.
Она мечтала быть хорошей, О крыльях белых за плечами, Была другою, непохожей На тех, кто грустен и печален.
Она питалась лунным светом, Укутавшись в свой плед ночами. И любовалась звёздным небом, Считая звёзды над домами.
Она была принцессой лунной, Но это было страшной тайной, Об этом знал лишь ветер бурный, Тот, что принёс её случайно.
«Лунная принцесса» Автор: Виктория Ерох
Граф Жетер, казначей Королевства, всегда вызывал у Самвила отвращение. И дело было даже не в том, что улыбчивый старичок в серо-зелёном жабо невообразимых размеров был ставленником принца Онтора, его давнего врага и главного претендента на лиотонский трон. Манера финансового воротилы одеваться и его неизлечимая навязчивость как будто специально воспитывали в герцоге силу воли.
Порой вельможе так хотелось позабыть о дворцовых приличиях и как обычного деревенского наглеца отхлестать прилипалу-старикашку по лоснящимся щекам. Однако подобное поведение было бы не только осуждено в дворцовых кулуарах, но и определенно вызвало бы гнев у венценосного братца. Науськанный принцем «милый» толстячок специально провоцировал герцога и сам ждал – не мог дождаться, когда его второй и третий подбородки взобьёт, как тесто, рука политического врага его не менее знатного и влиятельного благодетеля.
Когда к герцогу «прилипал» казначей, а случалось это почти на каждом балу, Самвилу приходилось смирять свои душевные порывы и, добродушно улыбаясь, выслушивать маразматические старческие рассуждения о нравах, морали, традициях и прочей малозначимой чепухе.
– Дела, милейший Жетер, дела… – уклончиво ответил Самвил, борясь с нестерпимым желанием страдающего чрева вывалить недавно откушанные деликатесы прямо на кружевное жабо проныры. – В глуши, как вы изволили выразиться, сейчас весьма неспокойно: бандиты озорничают, управители воруют, да и слуги Вулака по лесам пакостят… Рыцари Ордена не справляются, так что приходится многое делать самому. Кто верой и правдой служит Короне, должен радеть за свой долг и уметь отказываться от прелестей жизни.
– Ах да, я слышал, слышал… Это так благородно с вашей стороны, так по-рыцарски! – затараторил старичок, плотнее прижимаясь к герцогу дряблыми телесами. – Пожертвовать целым отрядом охраны ради спасения дамы, это возвышенно, это впечатляет! Надеюсь, ваш благородный поступок будет по достоинству отмечен королём.
По случайности, мимо беседующих пронесли блюдо со сладостями. Всё ещё пытающийся играть в политику старичок бросил жертву своих несвязных речей и последовал за манящими запахами. Герцог остался в недоумении. Впервые ему захотелось последовать за катящимся по зале шариком жира в атласе и бархате и расспросить о подвиге, который ему приписывали, но который он не совершал.
Весть о гибели отряда гвардейцев прокатилась по дворцу сразу же по его приезде, и это была не новость. А вот тот факт, что он пожертвовал верными слугами ради чьего-то спасения, весьма удивила вельможу. Любой разговор среди придворных имеет причину, любой слух, блуждающий под высокими сводами дворца, выгоден той или иной группировке.
Сам Самвил никому ничего не говорил, он даже ещё не беседовал с генералом гвардейского корпуса, а значит, кто-то решил использовать дорожную оказию против него. То, что злоумышленник впутал в эту историю какую-то даму, могло привести к катастрофическим последствиям для собиравшегося вступить в брак аристократа.
Сплетня – субстанция хоть и абстрактная, но весьма весомая, к тому же она никогда не застывает в форме первоначальной версии. Сегодня двор восхищается его благородным поступком, завтра злые языки начнут недвусмысленно намекать, что между спасённой и спасителем имеется какая-то связь, а через неделю-другую несчастному вельможе уже будут приписывать соблазнение невинных девиц, не забыв для полноты картины выдумать нескольких внебрачных детей.
«Кто-то пытается сорвать мой брак с корвелесской принцессой Амилией, – пришёл к единственно возможному выводу герцог Самвил, пытавшийся найти утерянного из виду гурмана. – Интересно кто? Нужно отловить противного старикашку и как следует обо всем расспросить. Я должен узнать, кто распустил эту мерзкую сплетню, даже если придётся силой выбить признание из дряблого казначейского живота!»
Вся дискотека ходит вверх и вниз, А ну, добавь-ка жару, пианист! Пусть нас простит маэстро Ференц Лист - Сегодня мы танцуем твист!
Я жду начала новой песни, не дышу, Сейчас опять тебя на танец приглашу, И если хочешь ты свести меня с ума, На этот танец пригласи меня сама!
Вся дискотека ходит вверх и вниз, А ну, добавь-ка жару, пианист! Пусть нас простит маэстро Ференц Лист - Сегодня мы танцуем твист!
Как в этом платье ты прекрасна и легка, И мне завидует весь зал наверняка! И если дальше так пойдёт, то, может быть, Ты разрешишь себя до дома проводить.
Вся дискотека ходит вверх и вниз, А ну, добавь-ка жару, пианист! Пусть нас простит маэстро Ференц Лист - Сегодня мы танцуем твист!»
Стихотворение из рассказа "Твист" Автор: Владимир Рубцов
— Зачем ты следишь за мной? Что тебе надо?! — Чего? — округлил свои глазища. — Я замечала в последние дни, что преследуешь меня. Куда не пойду, везде ты. Даже из туалета тебя засекла.
А было такое! В щёлку двери проверяла.
— Послушай, девочка. Не много ли ты о себе возомнила? — Не больше тебя! — Даже тааак? — наклонился ниже, и не хотела, а снова потянула носом парфюм мажоришки наглого.
В такой близи его лицо меня пугало. Резковатые черты, тверды губы и властный подбородок, но особенно раздражали слишком уж красивые для парня глаза.
Нет-нет-нет, не поведусь на него. Ни за что! А дрожу, потому что трусиха, гад же какой здоровенный против моих метр шестьдесят. — Вот скажи мне, где это везде, по-твоему? Под кроватью за тобой следил? Из шкафа твоей спальни выглядывал? Или здесь твоя персона одна учится? — Нет, но ты же…
Блин!
У меня с ним, как... Чувствую, понимаю, а доказательств никаких.
Одинокий лист осенний Задержался у берёзы, И какое-то волнение, Плачет осень, вытри слёзы!
Совсем скоро всё застынет, И в безмолвии утонет, И тоска ночная сгинет, Только тихо ветер стонет!
Кружит осень хороводы, Листья в танце замирают, Не в природе той погоды, Что поэты не желают!
Одинокий лист осенний Заблудился на дороге, Словно парусник сомнений Он уносит все тревоги!
Одинокий лист осенний Автор: Натали Быстрова
Сегодня я высоко поднял над своей головой упавший, сухой до прозрачности лист. Рассматривая в нём все жилки, похожие на сосуды и артерии человека, я вспомнил карту, висящую передо мной на первом курсе в лекции анатомии и физиологии того же человека. Лист был жёлтого цвета, как золото, чистое тёплое золото, такое, что у инков.
Я смотрел в глубину этого листа. Сразу хочу отметить, что я видел его ещё во время его медленного падения, но тогда я ещё не знал, что окажусь в нём. По обеим сторонам, внутри этого листа, тёк мёд, цвета янтаря, который ещё теплее греющего руку золота. Я протягиваю свою ладонь вперёд и она сразу в жидком янтаре или золоте. Липкий, терпкий материал и слишком сладкий запах, и желание принять холодный душ и выпить холодного пива, сейчас главное. Вот именно в данный момент, кроме этого, мне ничего не может хотеться. Выпить пиво сразу после душа.
Золото, янтарь и пиво для меня одного цвета. Блуждая в листе, я принимал душ, постоянно думая о пиве и моей пивной кружке в холодильнике. Вспоминал вступительные экзамены и подсказки на них, мне и обратно. От желания лечь спать и самого факта моего пребывания в новом для меня мире – пропасть. Дальше идёт представление: большие, или очень щедрые глотки холодного, слегка горьковатого светлого пива, уходящие в меня и уводящие меня. Сейчас июль. Конец июля. Я уже не вижу этот лист.
Я держу в руке сентябрьский студенческий свой лист на скамейке в парке, недалеко от нашего главного корпуса, где мы учились. Новые мои знакомства с параллельными курсами других факультетов тоже здесь сейчас на этой скамейке. Мы учились и мучились, и получали несравненное удовольствие от единственно правильного нашего решения поставленных перед нами задач.
