Мальчики ... вы уже .. не формат

Журналистом человек становится обычно после того, как он по молодости и неопытности напишет что - нибудь в газету. К немалому его изумлению, заметку печатают, а когда он приносит вторую, человек в белом халате говорит ему: «Напишите нам что - нибудь ещё». Таким образом, в большинстве случаев человек становится журналистом в результате совращения; я не знаю никого, кто с детства тянулся бы к журналистике.
                                                                                                                              — Карел Чапек - «Как делается газета» (Цитата)

Серьёзных лиц густая волосатость
И двухпудовые свинцовые слова:
«Позитивизм», «идейная предвзятость»,
«Спецификация», «реальные права»…

Жестикулируя, бурля и споря,
Киты редакции не видят двух персон:
Поэт принёс «Ночную песню моря»,
А беллетрист — «Последний детский сон».

Поэт присел на самый кончик стула
И к верх ногами развернул журнал,
А беллетрист покорно и сутуло
У подоконника на чьи-то ноги стал.

Обносят чай… Поэт взял два стакана,
А беллетрист не взял ни одного.
В волнах серьёзного табачного тумана
Они уже не ищут ничего.

Вдруг беллетрист, как леопард, в поэта
Метнул глаза: «Прозаик или нет?»
Поэт и сам давно искал ответа:
«Судя по галстуку, похоже, что поэт»…

Подходит некто в сером, но по моде,
И говорит поэту: «Плач земли?..»
— «Нет, я вам дал три «Песни о восходе»».
И некто отвечает: «Не пошли!»

Поэт поник. Поэт исполнен горя:
Он думал из «Восходов» сшить штаны!
«Вот здесь ещё «Ночная песня моря»,
А здесь — «Дыханье северной весны»».

— «Не надо, — отвечает некто в сером: —
У нас лежит сто вёсен и морей».
Душа поэта затянулась флёром,
И розы превратились в сельдерей.

«Вам что?» И беллетрист скороговоркой:
«Я год назад прислал «Её любовь»».
Ответили, пошаривши в конторке:
«Затеряна. Перепишите вновь».

— «А вот, не надо ль? — беллетрист запнулся. —
Здесь… семь листов — «Последний детский сон»
Но некто в сером круто обернулся —
В соседней комнате залаял телефон.

Чрез полчаса, придя от телефона,
Он, разумеется, беднягу не узнал
И, проходя, лишь буркнул раздражённо:
«Не принято! Ведь я уже сказал!..»

На улице сморкался дождь слюнявый.
Смеркалось… Ветер. Тусклый дальний гул.
Поэт с «Ночною песней» взял направо,
А беллетрист налево повернул.

Счастливый случай скуп и чёрств, как Плюшкин.
Два жемчуга опять на мостовой…
Ах, может быть, поэт был новый Пушкин,
А беллетрист был новый Лев Толстой?!

                                                                          В редакции «толстого» журнала (избранное)
                                                                                            Автор: Саша Чёрный

Завелась у вас Госпожа

- Ах, коса твоя до пояса.
Синь озёрная - глаза.
Ты, наверное из космоса.
Родила тебя гроза.

Многодневный поединок
У меня с самим собой -
Не хочу быть господином,
Ты же, будь мне госпожой.

Завладей мной без остатка,
Как последним из рабов.
Будет мне легко и сладко
От любых твоих оков.

Пусть в душе возникнет рана.
Я тобой заворожён.
Повторяю неустанно:
,,Стань моею госпожой."

На меня ты покосилась,
Руку в рученьку взяла
И, подумав, согласилась:
,,Госпожа, так госпожа."

- Ах, коса твоя до пояса.
Синь озёрная - глаза.
Ты, наверное из космоса.
Родила тебя гроза.

                                                     Госпожа
                                          Автор: Борис Ерунов

[font=Book Antiqua][size=17]«Граф Калиостро» (Фрагмент)

12

Алексей Алексеевич и то, что было подобно женщине и что он называл Прасковьей Павловной, шли по дорожке через полянку к прудам.

Воздух был влажен. Над садом поднялась луна.

Её седой свет озарял всю широкую поляну.

Отсвечивала кое - где паутина, уже протянутая пауками в густо - синей траве.

Белеющими пятнами обозначались цветы, блестела обильная роса.

Вдали над прудами поднимались испарения серебристым сиянием.

Алексей Алексеевич шёл молча, сжав рот и глядя под ноги.

Зато Прасковья Павловна, глядя на висящий над пышными грудами рощи светлый шар луны, говорила не переставая...

— Ах, луна, луна! Алексис, вы бесчувственны к этим чарам.

Холодный её голосок сыпал словами, как стекляшечками, и невыносимым звуком всё время посвистывал шёлк её платья.

От этих стеклянных слов и шёлкового свиста Алексей Алексеевич стискивал челюсти.

Сердце его лежало в груди тяжёлым ледяным комом.

Он не дивился тому, что рука об руку с ним идёт то, что час назад было лишь в его воображении.

Болтающее жеманное существо, в широком платье с узким лифом, бледное от лунного света, с большими тенями в глазных впадинах, казалось ему столь же бесплотным, как его прежняя мечта.

И напрасно он повторял с упрямством: «Насладись же, насладись ею, ощути...» — он не мог преодолеть в себе отвращения.

Дойдя до пруда, до скамьи, где утром он говорил с Марией, Алексей Алексеевич предложил Прасковье Павловне присесть.

Она, распушив платье, сейчас же села.

— Алексис, — прошептала она, улыбаясь всем ртом лунному шару, — Алексис, вы сидите с дамой бесчувственно. Надо же знать — сколь приятна женщине дерзость.

Алексей Алексеевич ответил сквозь зубы:

— Если бы знали, сколько я мечтал о вас, не стали бы делать этих упрёков.
— Упрёки? — Она рассмеялась, словно рассыпалась стекляшечками Упрёки... Но вы всё только руки жмёте, и то слабо. Хотя бы обняли меня.

Алексей Алексеевич поднял голову, всмотрелся, и сердце его дрогнуло.

Правою рукой он обнял Прасковью Павловну за плечи, левой взял её руки.

Глубоко открытая её грудь, с чуть проступающими ключицами, ровно и покойно дышала.

Он близко придвинулся к её лицу, стараясь уловить её прелесть.

— Мечта моя, — сказал он с тоскою. Она слегка отстранилась, усмехаясь, покачала головой и взглянула в глаза ему поблескивающими лунными точками, прозрачными глазами. — Я, как во сне, с вами, Прасковья, — наклоняюсь, чтобы напиться, и вода уходит,
— Обнимите покрепче, — сказала она.

Тогда он сжал её со всей силой и поцеловал в прохладные губы, и они ответили на поцелуй с такой неожиданной и торопливой жадностью, что он сейчас же откинулся: омерзением, гадливостью, страхом стиснуло ему горло.

После некоторого молчания она проговорила, сладко потягиваясь:

— Мне сыро, есть хочу.

Тогда он быстро поднялся и зашагал к дому, когда же услышал за собой шелест платья, прибавил шагу, даже побежал, но Прасковья Павловна сейчас же догнала его и повисла на руке.

— Алексис, у вас претяжёлый характер.
— Слушайте, — крикнул он, останавливаясь, — не лучше ли нам расстаться!..
— Нет, совсем не лучше, — она перегнулась и заглянула ему в лицо, — мне с вами приятно.
— Но вы омерзительны мне, поймите! — Он дёрнул руку и побежал, и она, не выпуская руки, полетела за ним по тропинке.
— Не верю, не верю, ведь сами сказали, что я мечта ваша...
— Всё - таки вы отвяжитесь от меня!
— Нет, мой друг, до смерти не отвяжусь...

Они об руку влетели в дом. Алексей Алексеевич бросился в кресло, она же, обмахиваясь веером, стала перед ним и глядела весело.

— Много, много, мой милый, придётся над вами потрудиться, чтобы обуздать ваш характер... Вы себялюбец. — Она сложила веер и присела на ручку кресла к Алексею Алексеевичу. — Дружок, мне ужасно чего-то всё хочется, не то есть, не то пить... А то будто вода бежит по моему телу...

Алексей Алексеевич сорвался с кресла и, подойдя к двери, потянул за большую бисерную кисть звонка.

— Вам принесут еду, питьё, всё, что хотите, — успокойтесь.

Далеко в доме брякнул колокольчик, и послышались мягкие шаги Федосьи Ивановны.

13

Алексей Алексеевич, загораживая собой полуоткрытую дверь, сказал тётушке, чтобы она распорядилась подать в библиотеку какой - нибудь еды.

Федосья Ивановна внимательно и странно взглянула на Алексея Алексеевича, молча отстранила его от двери, вошла в комнату и сейчас же увидела тощую, как она потом рассказывала, — черноватую женщину, даже и не женщину, а моль дохлую, — стоит, вертит веером и смотрит пронзительно.

Тётушка немедленно же разинула рот и «села на ноги».

— Федоси, — пискливым голосом сказала ей та, черноватая, — не узнаешь меня, моя милая?..

Тётушка ещё сильнее села, уперлась ногами и глядела на пустую раму от портрета.

Когда же Прасковья Павловна приблизилась на шаг, тётушка подняла руку с крестным знаменьем...

— Ну, чего страшиться, Федосья Ивановна, всё это очень просто, — с досадою сказал Алексей Алексеевич, — эта дама — плод чародейства графа Феникса: идите и распорядитесь насчёт еды...

Морщась, как от изжоги, он подошёл к двери в сад, опёрся локтем о притолоку и стал глядеть на полянку, залитую лунным светом.

Он слышал затем, как тётушка забормотала молитву, сорвалась с места и утиной рысью выбежала из комнаты, как злобно захихикала вслед ей Прасковья Павловна, как в доме началась испуганная беготня и шёпот.

Но он не оборачивался и с тоскливой мукой глядел на освещённые окна флигеля.

В комнате зазвенела посуда, — это Фимка накрывала столик, расставляла судки и тарелки и, втягивая голову в плечи, с ужасом всё время косилась через плечо.

Прасковья Павловна села к столу и сказала Фимке:

— Раба, что в этом судке?
— Сморчки, матушка барыня.
— Положи.

Фимка подала грибы и стала за стулом, закрыв передником рот.

Прасковья Павловна откушала и велела положить себе лапши.

— Дурно служишь, — сказала она, принимая тарелку. — Хоть ты и девка деревенская, а служить должна жеманно.
— Буду стараться, матушка барыня.
— Приседай, говоря с госпожою! — Прасковья Павловна впилась в неё тёмными глазами и вдруг стукнула ложкой по столу. — Раба, присядь!.. Ногу правую подворачивай... На стороны, на спину не вались... Подол держи... Улыбайся... Слащавее...

Алексей Алексеевич с отвращением глядел на эту сцену.

— Оставьте девку в покое, — наконец сказал он. — Фимка, убирайся.

Прасковья Павловна, держа в руке ложку, с удивлением оглянулась на него, дёрнула плечиком:

— Алексис, мой друг, не вы, я здесь госпожа. Эту же девку велю высечь, чтобы вразумительнее понимала науку...

Кровь бешенства хлынула в глаза Алексею Алексеевичу, но он сдержался и вышел в сад.

                                                                                            -- из повести Алексея  Николаевича Толстого - «Граф Калиостро»

( кадр из фильма «Формула любви» 1984 )