По его слову
У правой у рученьки мизинный твой перст
Обмочи ты, мой братец, в студеной воде,
Промочи ты мне, братец, кровавы уста,
Сократи ты, родимый, геенский огонь.
из книги «Стихи Духовные»
Составитель и комментатор: Селиванов Ф. М.
! Осторожность. Лучше сначала ознакомиться с текстом представленным ниже !
Русский феномен.
… И «подцепил» Степан Никанорыч беса. И через кого бы вы думали? Через Кашпировского !
В девяностых, как объявился в первый раз в «ящике» этот «чудо - экстрасенс и целитель», Степан Никанорыч, подобно многим, пытался «заряжать» перед экраном наполненную водой трёхлитровую банку и, сидя прямехонько на табурете, подставлял под «пассы» могучую, за жизнь долгую горы перевернувшие, грудь.
В ту пору закончились сеансы чем - то необъяснимым для него: скакала по груди и животу Степана Никанорыча какая - то невидимая конница, дробила по органам копытами, чем не на шутку и перепугала незатейливого нашего экспериментатора. «Урок» был Степаном Никанорычем усвоен и с «целительством», как и с иными бабкиными глупостями решил он немедленно «завязать».
Минули годы, всё забылось. Постарел Степан Никанорыч и опыт прежний забылся в нём, а тут, как назло, накануне новой выборной президентской компании, выкопали из небытия и вновь стали крутить по «ящику» Кашпировского. Если прежде Степану Никанорычу было чем заняться – и на работе, и на отдыхе, то теперь, пребывая на заслуженной пенсии и имея избыток свободного времени, вляпался он в Кашпировского заново, ну прямо как юнец «необстрелянный»!
Но, прежде чем описать приключившиеся со Степаном Никанорычем перемены от подселённого «гостя», опишу в нескольких словах, каким характером обладал герой наш наследственно и по жизни.
Дарья Семёновна, супруга Степана Никанорыча, жила с суженым своим душа в душу вот уже более тридцати лет. Случилось как - то, - хотя и была комсомолкой и, кажется, совершенно неверующей, - стала она молить Богородицу подарить ей доброго мужа. На тот момент засиделась Дарья в девках уже значительно и, хотя недостатка в поклонниках не было, а всё же начала она беспокоиться. Сверстницы её и однокашницы давно и замужем были и детьми обзавелись, она же, хотя и не угадать было то по внешнему виду её, оказывалась почасту самой старшей во всякой молодой компании.
Жили в ту пору счастливо и просто: гуляли без опаски и «приключений» компаниями молодыми, да не распущенными, по улицам города до рассвета, - шутили, смеялись, да негромко, чтобы не побеспокоить людей, песни душевные пели. Парни рядом были замечательные, но, ведающая что - то своё и тайное, никого - то из них Дарья Семеновна себе в мужья не определяла.
Но, однажды, на счастье её, свершилось по молитве желанное и с ней. Они повстречались.
Правда ли помогла ей молитва, она и сама не знала, но историю ту после повторяла не раз и близким своим, и хорошим знакомым. Со Степаном Никанорычем ей и вправду повезло: за тридцать долгих лет совместной жизни не обозвал он её ни разу ни «дурой», не упрекнул ни в чём. Всем всегда был доволен, и за всё благодарен. Купила ли она без него в обнову рубашку или туфли – оденет, и рад.
Простой оказался человек, но и время, надо сказать, досталось им по сравнению с нынешним, простое и счастливое. Всё, что требовалось от людей – только вера. Не в Бога, конечно, но в неизменное «светлое будущее». И всё как будто к тому и шло. Время манипуляций, рабства и предательства не случилось ещё.
Жили в покое и уверенности, и ту же уверенность проецировали на день завтрашний. А когда все же мир перевернулся и свершилось предательство над людьми и страной, и ладные и тихие улочки и дворы разом вдруг наполнились смрадом и стали «проходными» для нахлынувшего со всех сторон зла, то и тогда, не глядя на забесовляемый намеренно мир, продолжили жить Дарья Семеновна и Степан Никанорыч всё тем же привычным, ладным и добрым укладом.
И вот в этого - то человека – честь по чести прожившего жизнь, никогда не сквернословящего, не распускающего рук, подселили беса.
Перемена оказалась разительной!
Утром Степан Никанорыч встал чем - то крайне раздражённый и как будто с головною болью.
День за окном был замечательный: солнечный, июльский, при лёгком дуновении ветерка. Слышались со двора детские и женские голоса, оживлённо чирикали воробьи, гудели и шумели в отдалении машины. Всё это, впрочем, осерчало Степана Никанорыча только более: он закрыл балконную дверь и задёрнул от солнца шторы. Пробухтев что - то недоброе, пошёл умываться.
- А я тебе оладушек испекла! – добродушно встретила его в коридоре Дарья Семёновна.
- Слышу уж! Спать не даёт, чаду развела! Пропади ты пропадом! – рыкнул в ответ Степан Никанорыч, и, отчитав так суженую, скрылся в ванной, нарочито треснув дверью.
Дарья Семёновна как стала в коридоре, так и простояла ещё минуту, приходя в себя. После пошла на кухню и, смущённая, присела за стол. Надо сказать, Дарье Семёновне и правда было грех жаловаться на жизнь – дети выросли и жили собственной жизнью, о родителях не забывали. Детей народили и в образовавшихся семьях своих так же жили вполне себе ладно. Беды какие?
Но как вспомнить сейчас, через годы, так Бог от них как будто и уберегал всегда Дарью Семёновну. Жизнью сложившейся была довольна, и характера её так ничто и не испортило: как в молодости была общительна и проста, таковой и осталась ныне. Так что на выходку Степана Никанорыча не обиделась, а скорее заволновалась о нём: никак заболел!
Тем временем открылась дверь ванной и, утирающийся на ходу полотенцем, Степан Никанорыч прошёл в зал. Долго выговаривая себе что - то под нос, стучал полками вещевого комода, наконец, переодевшись в трико и застиранную матроску, явился к столу.
- Ну, где твои оладушки?
- Ты не заболел ли часом, Степан Никанорыч? – спросила Дарья Семёновна и протянула руку, чтобы потрогать лоб супруга.
- Холодный! – удивилась она своему открытию.
- А я говорю, башка трещит! – взбеленился Степан Никанорыч и стукнул тяжеленным кулаком по столу. Звякнула вся, что ни на есть посуда в доме, Дарья Семёновна же дрогнула сердцем и невольно перекрестилась.
- Да что с тобой сотворилось - то? – недоумевала она. – Не с той ноги встал, что ли?
Что послужило причиной ненастья, Степан Никанорыч и сам понять не мог, но это его больше всего и выводило из себя, или, как говорят в голос ныне с подачи нарочитой, чужой, люди молодые – многого не знающие, не чувствующие и не угадывающие, но словом себя против воли определяющие, - «бесило».
- Говорят тебе, голова болит, значит так и есть! – и кулаком повторно отпечатал на столе.
Недоверие Дарьи Семёновны к его словам как - то по - особому уязвило Степана Никанорыча. Он и сам понимал, что ничего - то явственно не болит у него и совершенно не за что ни обижаться на Дарью Семёновну, ни обижать её. Но при всём понимании, творилось что - то пакостное в душе, так что дутое из пустого недовольство в нём застило уже и разум, кипело переполненным котлом и успокаиваться не собиралось. Никогда ещё в жизни своей Степан Никанорыч не был, кажется, столь очевидной и безвольной жертвой собственных эмоций.
Это, кстати, так же основательно раздражало его.
Когда бы ни присутствие Дарьи Семёновны, Степан Никанорыч выпил бы непременно успокоительное. Но, сейчас показалось ему это как - то сверх меры всякой унизительно. Встав из - за стола, отпихнув прочь коленом табурет, он ушёл в спальную.
Всех событий того дня описывать я не стану. Скажу только: жизни в доме не стало! Зажили Степан Никанорыч и Дарья Семёновна отныне «как все» - он дураком, да она неприкаянной.
Прошло так четыре дня. На выходные приехала дочь Настя, с мужем и детьми – мальчиком и девочкой погодками.
В тот вечер в доме и вовсе невидаль дикая приключилась: Степан Никанорыч подрался с зятем, Алексеем! Было это так невообразимо уму, что и женщины и дети онемели и не вмешивались. Когда же в голос взревела внучка, а за нею и внук, женщины кинулись разнимать мужей.
- Я вас, Степан Никанорыч единственным человеком в мире видел! – кричал вдоволь помятый зять, пока женщины дружно запирали его в гостевой комнате. – Всё завидовал вам, да Дарье Семёновне – вот люди, не с лицемерят, не предадут! Говорил знакомым – какой у детей моих дед! А теперь и в вас, смотрю, гнида завелась какая - то!
- Алексей! – оскорбилась толкающая его в спину Настя. – Ещё слово…
- Ах ты, молокосос!.. – встал по - новой на дыбы Степан Никанорыч и утроившие усилия женщины только и успели хлопнуть перед носом его дверью.
И вот, во всей их большой семье, дни стали проходить в думе, да смуте. Происходило бы подобное где - то в Америке, «прикрепили» бы Степана Никанорыча к психоаналитику или пристроили в лечебницу. Нашим же было не до глупостей – все были в раздумьях и беспокойстве. Всяк по - своему искал и причину срыва Степана Никанорыча, и спасение для него. Что до Дарьи Семёновны, то не находя иного средства чем помочь мужу, засобиралась она в Храм. Как вымолила его себе прежде в мужья, так и теперь решила молить Богородицу об исцелении его от недуга.
Не Бог весть, какие из нас ныне молитвенники, не Бог весть и какие верующие. Была ли услышана в молитвах своих Дарья Семёновна, да было за всем попущение Божие, или не все и сразу переменяется к лучшему и спасительному для нас, но только бес не ушёл пока, так и остался при Степане Никанорыче.
Меж тем, те неудобства, какие испытал Степан Никанорыч в первые дни, сравнимы были с ощущениями, что возникают у человека при отложении в спине и шее солей, да при хронически простуженной сквозняками спине, когда кажется, червь ест и пронизает вашу плоть, да так, что острой и неприятной болью этой рассекает насквозь тело, до сердца, до груди – ворочает, да не успокаивается.
Ощущение мерзкое и влияющее против воли и на настроение человека, и на саму работу мозга.
Худо - бедно, Степан Никанорыч попривык к этому, и даже научился отвлекаться: вооружившись щёткою, довёл до идеального блеска ванную и сафаянс в уборной, разобрал старые завалы вещей на антресолях и балконе. И, по давнишней просьбе Дарьи Семёновны, по выбрасывал даже кое - что из тех вещей, какие не особо и нужны были, но привычно сберегались им «на всякий случай».
Что ж, бес не дремал о нашем герое!
Сформировавшись в те времена, когда женщины не матерились, не курили и не пытались быть мужиком, когда не то что материться, но и говорить похабщину в обществе женщины (не говоря уже о детях) означало для нормального мужчины натурализовать себя в глазах присутствующих ничтожеством и скотом, Степан Никанорыч слов похабных лет до тридцати и не знал, ну а матерно ругаться и вовсе за всю жизнь не сподобился – не деградант всё же и не скот! Не быдло.
Да, рождён он был в семье самой что ни на есть трудовой, но чтили себя родители, и он, сквозь года, чтил родителей своих. Странно было бы показать Степану Никанорычу пред людьми себя так, словно воспитали его не добрые родители, а воспетые Горьким отщепенцы (*) .
Кроме того, был в нём характер, стержень, и пусть расползалась амебою и чрез амёб двуногих жизнь, утрировались нравы и распадалась в труху мораль, «круто» стало утрачивать пред миром человеческое достоинство и лицо, а где - то и премного выгодно (ибо происходящий ныне на планете нашей процесс совершенно не случаен, но закладывается и нагнетается в обществе не первое уже столетие, и становящиеся «культурными ориентирами» деграданты – разрушители, растлители, стали как никогда прежде востребованы, рекламируемы и проплачены теперь), Степан Никанорыч так и продолжал жить понятиями чести, достоинства и чистоты.
И вот теперь, что ни день, что ни случай, звучать слали в голове похабные словечки. Звучали именно теми голосами и интонациями, какие слышал Степан Никанорыч от знакомых и случайных ему людей. Иных из похабников давно прибрали уже мытари - черти, и Степан Никанорыч думать о них забыл, а тут – на тебе!
Подселенец (Отрывок)
Автор: Игорь Баир
__________________________________________________________________________________________________________________________________________________________
(*) Странно было бы показать Степану Никанорычу пред людьми себя так, словно воспитали его не добрые родители, а воспетые Горьким отщепенцы - В рассказе М. Горького «Дед Архип и Лёнька» герои, дед Архип и Лёнька, рассматриваются как отщепенцы. Автор подчёркивает, что ни заботливые стремления деда, ни Лёнькины детские идеалы и мечты не нужны миру. Даже после своей смерти эти люди не удостоились человеческого отношения: их не похоронили вместе с другими людьми.
Также в книге «Жизнь Клима Самгина» Максим Горький использует выражение «отщепенцы» в отношении интеллигентов, которые от страха бросаются в политику.
Кроме того, в докладе о всемирной литературе 17 августа 1934 года Горький говорил, что отщепенцами можно назвать крупнейших творцов критического реализма и революционного романтизма — дворян, разорённых буржуазией, или детей мелкой буржуазии, вырвавшихся из удушливой атмосферы своего класса.
