... к Нему ...

Чёрные сказки белой зимы
На ночь поют нам большие деревья
Чёрные сказки про розовый снег
Розовый снег, даже во сне
А ночью по лесу идёт Сатана
И собирает свежие души
Новую кровь получила зима
И тебя она получит
И тебя она получит

Облака в небо спрятались
Звёзды пьяные смотрят вниз
И в дебри сказочной тайги
Падают они

                             Музыкальная композиция : Сказочная тайга (Отрывок)
                                                        Гр. «Агата Кристи»

Несмотря на то, что Новодворов был очень уважаем всеми революционерами, несмотря на то, что он был очень учен и считался очень умным, Нехлюдов причислял его к тем революционерам, которые, будучи по нравственным своим качествам ниже среднего уровня, были гораздо ниже его. Умственные силы этого человека — его числитель — были большие; но мнение его о себе — его знаменатель — было несоизмеримо огромное и давно уже переросло его умственные силы.

Это был человек совершенно противоположного склона духовной жизни, чем Симонсон. Симонсон был один их тех людей, преимущественно мужского склада, у которых поступки вытекают из деятельности мысли и определяются ею. Новодворов же принадлежал к разряду женского склада, у которых деятельность мысли направлена отчасти на достижение целей, поставленных чувством, отчасти же на оправдание поступков, вызванных чувством.

Вся революционная деятельность Новодворова, несмотря на то, что он умел красноречиво объяснять её очень убедительными доводами, представлялась Нехлюдову основанной только на тщеславии, желании первенствовать перед людьми. Сначала, благодаря своей способности усваивать чужие мысли и точно передавать их, он в период учения, в среде учащих и учащихся, где эта способность высоко ценится (гимназия, университет, магистерство), имел первенство, и он был удовлетворён.

Но когда он получил диплом и перестал учиться и первенство это прекратилось, он вдруг, как это рассказывал Нехлюдову Крыльцов, не любивший Новодворова, для того чтобы получить первенство в новой сфере, совершенно переменил свои взгляды и из постепеновца - либерала (*) сделался красным, народовольцем. Благодаря отсутствию в его характере свойств нравственных и эстетических, которые вызывают сомнения и колебания, он очень скоро занял в революционном мире удовлетворявшее его самолюбие положение руководителя партии.

Раз избрав направление, он уже никогда не сомневался и не колебался и потому был уверен, что никогда не ошибался.

Всё ему казалось необыкновенно просто, ясно, несомненно. И при узости и односторонности его взгляда всё действительно было очень просто и ясно, и нужно было только, как он говорил, быть логичным. Самоуверенность его была так велика, что она могла только отталкивать от себя людей или подчинять себе.

А так как деятельность его происходила среди очень молодых людей, принимавших его безграничную самоуверенность за глубокомыслие и мудрость, то большинство подчинялось ему, и он имел большой успех в революционных кругах.

Деятельность его состояла в подготовлении к восстанию, в котором он должен был захватить власть и созвать собор. На соборе же должна была быть предложена составленная им программа. И он был вполне уверен, что программа эта исчерпывала все вопросы, и нельзя было не исполнить её.

Товарищи уважали его за его смелость и решительность, но не любили. Он же никого не любил и ко всем выдающимся людям относился как к соперникам и охотно поступил бы с ними, как старые самцы - обезьяны поступают с молодыми, если бы мог. Он вырвал бы весь ум, все способности у других людей, только бы они не мешали проявлению его способностей.

Он относился хорошо только к людям, преклонявшимся перед ним. Так он относился теперь, на пути, к опропагандированному им рабочему Кондратьеву, к Вере Ефремовне и к хорошенькой Грабец, которые обе были влюблены в него.

Хотя он принципиально и был за женский вопрос, но в глубине души считал всех женщин глупыми и ничтожными, за исключением тех, в которых часто бывал сентиментально влюблён, так, как теперь был влюблён в Грабец, и тогда считал их необычайными женщинами, достоинства которых умел заметить только он.

Вопрос об отношениях полов казался ему, как и все вопросы, очень простым и ясным и вполне разрешенным признанием свободной любви.

У него была одна жена фиктивная, другая настоящая, с которой он разошёлся, убедившись, что между ними нет истинной любви, и теперь намеревался вступить в новый свободный брак с Грабец.

Нехлюдова он презирал за то, что он «кривляется», как он говорил, с Масловой, и в особенности за то, что он позволяет себе думать о недостатках существующего устройства и средствах исправления его не только не слово в слово так же, как думал он, Новодворов, но даже как - то по - своему, по - княжески, то есть по - дурацки.

Нехлюдов знал это отношение к себе Новодворова и, к огорчению своему, чувствовал, что, несмотря на то благодушное настроение, в котором он находился во время путешествия, платит ему тою же монетою и никак не может побороть сильнейшей антипатии к этому человеку.

                                                                                                                                        из романа Л.Н. Толстого - «Воскресение»
___________________________________________________________________________________________________________________________________________________________

(*) из постепеновца - либерала - Постепеновцы, наименование, довольно часто употреблявшееся в русской печати, в течение 1860 - х и 1870 - х гг., для обозначения, большей частью в ироническом смысле, людей, верящих в правительственные реформы, в медленный, мирный, постепенный прогресс, без потрясений. И. С. Тургенев, в "Ответ иногородному обывателю" ("Вестник Европы", 1880 г.; "Сочинения", т. X) применил эту кличку к самому себе, говоря: "В глазах нашей молодёжи я всегда был и до сих пор остался постепеновцем, либералом старого покроя в английском, династическом смысле, человеком, ожидающим реформ только свыше, принципиальным противником революций, не говоря уже о безобразиях последнего времени. Молодёжь была права в своей оценке, и я почёл бы недостойным и её, и самого себя, представляться ей в другом свете".

Ханжа на четвёртку

Ты мудрыми глазами смотришь в душу -
Все правда, ни убавить, ни отнять,
И как никто способен угадать
Когда и где я заповедь нарушу.

А если грех ещё не совершён,
Наказываешь загодя, с улыбкой.
Всё бестолку - ошибка за ошибкой,
И нет резона каяться вдогон.

Наставник и любовник, враг и друг,
Я что - то плохо поддаюсь огранке,
А ты всё выше поднимаешь планку
И сердишься, заметив мой испуг.

Я больше огорчать тебя не смею.
Таких, как ты - один на миллион.
Я... предаю тебя, Пигмалион.
Будь понежнее с новой Галатеей.

                                                               Пигмалион (отрывок)
                                                             Автор: Рина Белоусова

- Ты говоришь как глупец! - торжественно возгласил Гиф. - И всё же в твоей заключительной реплике я нахожу некоторое утешение. Когда - нибудь в будущем ты всё - таки соберёшься уделить серьёзное внимание великой задаче, ради которой мы и пришли в сей мир.
- Может, да, а может, и нет. Как там у меня получится, не знаю, а вот мой ангелочек Стинго, сдаётся, уже сейчас не прочь стать и антикваром, и законником одновременно.
- Ха! Вот оно как! Не этого ли милого мальчика, чьи детские черты не по годам серьёзны, видел я вчера у тебя дома?
- Того самого, и до чего же он занудный кисляй!
- Мой дорогой друг! - воскликнул Гиффорд с большим жаром. - Приложи все силы, дабы не помешать расцвести этому чудесному цветку! Помяни моё слово, он сделает честь своей стране. Вот, передай ему эти игрушки, - прибавил антиквар, выгребая из кармана горсть округлых камушков, - и скажи, что ими, вне всякого сомнения, играли дети древних британцев. Я уверен, он это оценит.
- Да уж, конечно, оценит. Но в другой раз, любезный друг мой, если соберёшься сделать ему подарок, подари какой - нибудь юридический трактат. Стинго без конца роется в моей библиотеке в поисках такого рода книг и вечно жалуется, что она чересчур бедна.
- Чудо! - вскричал Гиффорд в экстазе. - Как только вернусь домой, сразу же пошлю ему полное издание моего свода законов. Недолго ему томиться в мучительном невежестве!
- Спасибо большое, - отвечал Бутон. - А теперь давай переменим тему. Как я понял, завтра Храбрун займёт президентский трон. Любопытно, кто будет награждать победителей?
- Я плохо запоминаю праздные разговоры, какие ведутся в моём присутствии, однако сегодня утром я слышал, что эта почётная обязанность выпадет на долю леди Эмили Чарлсуорт.
- Да ну? Это хорошо. Лучшего выбора нельзя было сделать. Да одна только её красота придаст происходящему особый блеск! А скажи - ка честно, Гиф, как по - твоему, правда ли, что леди Эмили - прекраснейшее из земных созданий?
- Природа её не обидела, - отвечал Гиффорд. - То есть одета она обычно к лицу, но что касается ума - боюсь, это необработанное поле, если и не совсем бесплодное, то лишь скудно заросшее сорняками легкомыслия.
- Вот старый ханжа! - рассердился я. - Ты бы хотел засушить это божественное создание, чтобы розы её души увяли за изучением плесневелых свитков и погрызенных жуками юридических фолиантов?

- Не совсем так. Я хотел бы, чтобы эта барышня развила данные ей от рождения способности, прочтя со всем старанием краткое изложение упомянутых тобою предметов, составленное каким - нибудь разумным и талантливым автором. Я и сам, когда её дядя доверил мне её обучение, составил небольшой трактат об английских антикварах, в десяти томах ин - кварто (*), с пояснительными заметками и приложением в виде ещё одного толстого тома. Если бы только леди Эмили внимательно изучила этот маленький трактат, быть может, у неё сложилось бы некоторое представление о благородной науке, которую я, недостойный, не устаю превозносить. А между тем, в силу какой - то странной прихоти ума, леди Эмили охотно слушала и добросовестно выполняла указания ничтожных личностей, обучавших её таким пустым предметам, как музыка, танцы, рисование, современные языки и тому подобное, а также находила время для вышивания цветов и затейливых узоров на изделиях из шёлка и тонкого льна, и только один лишь я напрасно старался заманить её на славный путь мудрости и знаний - то прельщая медовыми речами, то стращая шипами суровой кары. Она же, бывало, смеялась, временами принималась плакать, а иной раз, к стыду своему должен признаться, льстивыми уговорами склоняла меня к преступному попустительству, и я смотрел сквозь пальцы на её постыдное небрежение к истинно ценным знаниям, бесконечно полезным как для мужской, так и для женской половины рода человеческого.
- Браво, Гиф! - смеясь, воскликнул Бутон. - Ещё лучше, если бы она давала тебе затрещину всякий раз, как ты надоедал ей подобной нудной чепухой! Кстати, ты слыхал, что твоя прекрасная бывшая ученица выходит замуж за полковника Перси?
- Не слыхал, но верю без колебаний - так поступают все женщины. Только и думают что о замужестве, а учение для них - пыль.
- Что такое этот полковник Перси? - раздался позади чей - то голос.

Бутон торопливо обернулся, чтобы посмотреть на вопрошающего, и вздрогнул, увидя в переменчивом свете угасающего огня высокий, стройный силуэт.

- Друг! - промолвил Бутон, помешав кочергою угли, чтобы лучше разглядеть незнакомца. - Сперва скажите, кто такой вы сами, что ни с того ни с сего задаёте подобные вопросы.
- Я, - отвечал тот, - доброволец, который стремится помочь славному правительству в борьбе с мятежниками, и, надеюсь, вскоре смогу назвать себя вашим братом по оружию, поскольку намерен вступить под знамена герцога.

Когда незнакомец закончил объяснение, подброшенная в очаг охапка хвороста ярко вспыхнула, и скрытые сумраком черты внезапно озарились. Ростом неизвестный был никак не менее шести футов; фигура его, изящная от природы, казалась ещё изысканнее благодаря живописному, хотя и несколько своеобразному наряду, состоявшему из зелёной рубахи и куртки длиною чуть ниже колен, высоких шнурованных сапог, просторного тёмного плаща или накидки, переброшенной через плечо пышными складками и стянутой на талии широким поясом, а в довершение всего - зелёной шляпы с плюмажем из чёрных перьев. За спиною висели лук с колчаном, за поясом сверкали драгоценными камнями рукоятки двух кинжалов, а в руке он держал копьё с блестящим наконечником, на которое и опирался в эту минуту. Военное платье и величественная осанка незнакомца очень шли к его мужественному, хотя и юному лицу. Точеные черты и выразительные глаза под копною коротко остриженных тёмно - русых кудрей светились выражением гордости и вместе с тем открытости, внушавшими невольное восхищение и даже какую - то почтительную робость.

- Право слово, дружище, - сказал я, поражённый блестящей внешностью молодого солдата, - будь я герцогом, с радостью принял бы в своё войско такого новобранца! Позволено ли мне будет осведомиться, откуда вы родом? Одежда ваша и выговор кажутся мне не совсем обычными для наших краев.

Незнакомец отвечал с улыбкой:

- Вспомните, по части расспросов вы у меня в долгу: мой первый вопрос так и остался без ответа.
- А, верно, - ответил Бутон. - Вы, кажется, спрашивали, кто таков полковник Перси?
- Спрашивал и был бы весьма признателен за любые сведения на его счёт.
- Он - племянник и ближайший наследник старого богача, герцога Бофора.
- Вот как! Давно ли он оказывает внимание леди Эмили Чарлсуорт?
- Около года.
- Когда состоится свадьба?
- Насколько я знаю, скоро.
- Он хорош собой?
- Да, почти так же, как вы, и вдобавок у него манеры истинного военного и джентльмена. Правда, несмотря на всё это, он отъявленный мерзавец, наглый игрок, пьяница и бессовестный негодяй.
- Почему вы так яро выступаете против него?
- Потому что хорошо его знаю. Я служу под его началом и каждый день имею возможность наблюдать его пороки.
- А леди Эмили знает его истинное лицо?
- Быть может, не вполне, да если бы и знала, едва ли стала бы любить его меньше. Дамы ищут в будущих мужьях более внешних качеств, нежели внутренних.
- Они часто появляются вместе в обществе?
- Пожалуй, нет. Леди Эмили ведёт довольно замкнутый образ жизни. Говорят, она не любит оказываться на виду.
- Как бы вы описали её характер? Добра она или зла, искренняя или скрытная?
- Право, не могу сказать, однако здесь присутствует джентльмен, который способен удовлетворить ваше любопытство на сей счёт. Он был её учителем - кому и знать, как не ему. Гиффорд, сделай милость, скажи нам своё мнение.

Гиффорд в ответ на зов явился из тёмного угла. При виде него незнакомец, вздрогнув, попытался прикрыть лицо краем обширного плаща, словно из опасения быть узнанным. Однако достойный антиквар, и вообще близорукий, а в ту минуту ещё и отуманенный парами эля, который отмерял себе щедрой рукой, озираясь по сторонам взглядом бессмысленным и недоумевающим, ответил только:

- Что тебе, Бутон?
- Я всего лишь спрашивал, не мог ли бы ты сообщить этому джентльмену, какой характер у леди Чарлсуорт?
- Какой характер?! Да откуда мне знать? Примерно такой же, как и у других девиц её возраста, то есть - прескверный!

Незнакомец с улыбкой многозначительно пожал плечами, словно говоря: «с этой стороны многого ждать не приходится», - и, отвесив учтивый поклон в сторону вышеупомянутого угла, направился в дальний конец зала.

                                                                                                                                            из романа  Шарлотты Бронте - «Зелёный карлик»
___________________________________________________________________________________________________________________________________________________________

(*) трактат об английских антикварах, в десяти томах ин-кварто -- Ин-кварто (лат. in quarto — «в четвёртую часть листа», «в четвёртку» от лат. quartus — «четвёртый») — полиграфический термин, обозначающий размер страницы в одну четверть типографского листа.

Все наши, но не все свои

Напоследок стихи пронзительны.
Чуть задержишься у дверей.
Оглянешься и связей нити,
Оборвутся в душе твоей.

Там за дверью, уж ночь пространство
Занавешивает чернотой.
Мы сидим за столами,  пьянствуем
И мы заняты, каждый с собой.

Что там, вниз ли ведут ступени,
Или сразу, в ничто, в обрыв?
Упадёшь ли, разбив колени
И вернёшься ли, всё забыв?

Слово сказано на прощание,
Потонувшее в шуме зал.
Мы теперь разбирать не станем,
Что там важного ты сказал.

                                                     Напоследок (Отрывок)
                                                Автор: Александр Позгорев

Служили два товарища» — художественный фильм 1968 года, снятый режиссёром Евгением Кареловым по сценарию Юлия Дунского и Валерия Фрида. Действие фильма повествует о событиях Гражданской войны в России.

Фото подбор, за исключением фото завершающего - авторский.

... Начну издалека. Нынче – время клипово - стандартного мышления, без нюансов, а потому в спорах о выборе -1917 главенствуют две модели.

1) Россия была наиболее сильной и крутой из имевшихся держав; благолепие с гимназистками румяными да мощнейшей экономикой, но пришли большевики и всё порушили, тогда как революция была не нужна.

2) Россия была отсталой и грязно - лапотной, где самым большим достижением цивилизации была лучина, и если бы не большевики, по сию пору народ ходил бы в тех лаптях и жёг бы ту лучину. Некоторые особо одарённые и вовсе говорят о барщине, оброке да порке на конюшне.

В СССР, когда в обществе бытовало гибко - логическое мышление, придерживались иного направления мысли: Россия была не самым главным игроком, но и не слабейшим, а революция была необходима, так как налицо имелся конфликт производительных сил и производственных отношений.

Само название Октябрьской революции – «пролетарская» говорит о том, что Россия была не лапотной, а индустриальной. Но сегодня мы поговорим о герое фильма «Служили два товарища» (1968) – о поручике Брусенцове (Владимир Высоцкий), и на его примере увидим трагедию человека, не принявшего новый мир.

Не сумевшего понять. А мог бы. Неглуп. Именно эту мысль до нас и постарались донести сценаристы, когда в конечном итоге «убивали» героя – ему нет места нигде, ни в эмиграции, ни в Советской России. Нам показали всю трагедию Белого Дела, которое звало в прошлое, а человек так устроен, что его манит грядущее, о коем часто говорили большевики.

Пусть и через мучения, но вперёд! Мир, устремлённый в будущую жизнь, всегда выиграет у того, который желает всё вернуть в старые стены. Брусенцов не видит смысла ни в чём – он пассивен. Разве что его пока держат двое – сестра милосердия, с которой он завёл печальный роман да конь Абрек, эффектно тонущий в финале.

Вы видели белогвардейский плакат «Отчего вы не в армии?» Сравните его со знаменитым «Ты записался добровольцем?» Беспомощность белого слогана против энергии красного. Первые - не уверены и вызывают, скорее, жалость, а вторые – …те пришли завоевать вселенную.

Брусенцов – минорная фигура, авторы не издеваются над Белым Делом и не пытаются его представить, как скопище подонков, убийц и палачей. Сценаристы искренне жалеют тех красивых поручиков, не сумевших разглядеть смысл Революции.

Когда я первый раз смотрела «Служили два товарища», я искренне полагала, что Брусенцов в конечном итоге перейдёт на сторону большевиков. Но – увы. Он предпочёл самоустраниться, дабы не видеть зарю нового мира, который пугал, завораживал, притягивал и отталкивал...

Примечательно, что именно в 1960 - х стали относиться к белогвардейцам, как к людям, а не как к исчадиям ада - это было связано с окончательным осознанием победы социализма - космическая сверхдержава была добра и справедлива, даже со своими бывшими врагами, которые тоже по сути - свои, русские.

                                                                                                                  «Служили два товарища» и трагедия поручика Брусенцова
                                                                                                                                               Автор: Zina KorZina (c)

С другими мыслями

Есть лица, подобные пышным порталам,
Где всюду великое чудится в малом.
Есть лица — подобия жалких лачуг,
Где варится печень и мокнет сычуг.
Иные холодные, мёртвые лица
Закрыты решётками, словно темница.
Другие — как башни, в которых давно
Никто не живёт и не смотрит в окно.
Но малую хижинку знал я когда - то,
Была неказиста она, небогата,
Зато из окошка её на меня
Струилось дыханье весеннего дня.
Поистине мир и велик и чудесен!
Есть лица — подобья ликующих песен.
Из этих, как солнце, сияющих нот
Составлена песня небесных высот.

                                                    «О красоте человеческих лиц»
                                                      Поэт: Николай Заболоцкий

АНАСТАСИЯ УКОЛОВА ты забудешь обо мне

— Теперь я выполнил свой долг внимательного хозяина, — продолжал мистер Рочестер, — то есть предоставил гостям занимать друг друга, и могу на свободе подумать о собственных удовольствиях. Мисс Эйр, подвиньте ваш стул ещё немного вперёд, вы всё - таки сидите слишком позади меня. Чтобы видеть вас, я должен переменить своё положение в удобном кресле, а я отнюдь не собираюсь этого делать.

Я исполнила его требование, хотя гораздо охотнее осталась бы в тени; но мистер Рочестер так умел приказывать, что вы поневоле ему повиновались.

Мы сидели, как я уже упоминала, в столовой; люстра, зажжённая к обеду, заливала комнату праздничным светом. Ярко пылал камин, красные драпировки тяжёлыми пышными складками свисали с высокого окна и с ещё более высокой арки; всё было тихо, слышалась только сдержанная болтовня Адели (она не смела говорить слишком громко) да во время пауз доносился шум зимнего дождя, хлеставшего в оконные стёкла.

Сейчас мистер Рочестер, сидевший в своём роскошном кресле, выглядел иначе, чем обычно. Он был не такой строгий, не такой угрюмый. Его губы улыбались, глаза блестели, может быть от выпитого вина, — в чём я не уверена, но что было весьма вероятно.

Словом, после обеда его настроение слегка поднялось. Он стал гораздо общительнее и откровеннее, гораздо снисходительнее и добродушнее, чем казался по утрам. И всё же лицо его оставалось довольно мрачным, голова была откинута на мягкую спинку кресла; словно высеченные из гранита черты и тёмные глаза озаряло пламя камина, — а глаза у него были действительно прекрасные — большие, чёрные, и в их глубине что - то всё время менялось, в них на мгновение вспыхивала какая - то мягкость или что - то близкое к ней.

Минуты две он смотрел на огонь, а я смотрела на него. Вдруг он обернулся и перехватил мой взгляд, прикованный к его лицу.

— Вы рассматриваете меня, мисс Эйр, — сказал он. — Как вы находите, я красив?

Если бы у меня было время подумать, я бы ответила на этот вопрос так, как принято отвечать в подобных случаях: что - нибудь неопределённое и вежливое, но ответ вырвался у меня до того, как я успела удержать его:

— Нет, сэр!..
— Честное слово, в вас есть что - то своеобразное! Вы похожи на монашенку, когда сидите вот так, сложив руки, — тихая, строгая, спокойная, устремив глаза на ковёр, за исключением тех минут, впрочем, когда ваш испытующий взор устремлён на моё лицо, как, например, сейчас; а когда задаёшь вам вопрос или делаешь замечание, на которое вы принуждены ответить, вы сразу ошеломляете человека если не резкостью, то, во всяком случае, неожиданностью своего ответа. Ну, так как же?
— Сэр, я слишком поторопилась, прошу простить меня. Мне следовало сказать, что нелегко ответить сразу на вопрос о наружности, что вкусы бывают различны, что дело не в красоте и так далее.
— Вот уж нет, вам не следовало говорить ничего подобного. Скажите тоже — дело не в красоте! Вместо того чтобы смягчить ваше первое оскорбление, утешить меня и успокоить, вы говорите мне новую колкость. Продолжайте. Какие вы находите во мне недостатки? По  -моему, у меня всё на месте и лицо, как у всякого другого?..
— Мистер Рочестер, разрешите мне взять назад мои слова; я не то хотела сказать, это была просто глупость.
— Вот именно, я тоже так думаю, и вам придётся поплатиться за неё. Ну, давайте разберёмся: мой лоб вам не нравится?

Он приподнял чёрную прядь волос, лежавшую над его бровями, и показал высокий, умный лоб; лицу его, однако, недоставало выражения доброты и снисходительности.

— Что ж, сударыня, я, по - вашему, дурак?
— Отнюдь нет, сэр. Но не примите за грубость, если я отвечу вам другим вопросом: считаете ли вы себя человеком гуманным?
— Ну вот опять! Колкость вместо ожидаемого комплимента. А всё потому, что я заявил о своей нелюбви к детям и старушкам. Нет, молодая особа, я не слишком гуманен, но совесть у меня есть. — И он указал на выпуклости своего лба, которые, как говорят, свидетельствуют о чувствительной совести и которые были у него, к счастью, достаточно развиты, придавая особую выразительность верхней части лица. — Кроме того, — продолжал он, — в моей душе жила когда - то своеобразная грубоватая нежность, и в вашем возрасте я был довольно отзывчив, особенно по отношению к угнетённым, несчастным и забитым. Но с тех пор жизнь сильно потрепала меня, она основательно обработала меня своими кулаками, и теперь я могу похвастаться тем, что твёрд и упруг, как резиновый мяч, хотя в двух - трёх местах сквозь оболочку мяча можно проникнуть вглубь и коснуться чувствительной точки, таящейся в самой средине. Так вот, смею я надеяться?                                                                            

— Надеяться на что, сэр?
— На моё превращение из резинового мяча в живого человека.

«Нет, он, наверное, выпил лишнее!» — решила я, не зная, что ответить на этот странный вопрос. Действительно, откуда мне было знать, способен он на это превращение или нет?

— Вы очень смущены, мисс Эйр, и хотя вас нельзя назвать хорошенькой, так же как меня нельзя назвать красавцем, смущение вам идёт; кроме того, оно отвлекает ваш взгляд от моей физиономии и заставляет вас рассматривать цветы на ковре; поэтому продолжайте смущаться. Сударыня, я расположен быть сегодня общительным и откровенным!

После этого заявления он поднялся с кресла и встал, положив руку на мраморную каминную доску. В этой позе его фигура была видна так же отчётливо, как и лицо. Ширина плеч не соответствовала росту. Вероятно, многие сочли бы его некрасивым, однако в его манере держаться было столько бессознательной гордости, столько непринуждённости, такое глубокое равнодушие к своему внешнему облику, такая надменная уверенность в превосходстве своих более высоких качеств, заменяющих физическую красоту, что, глядя на него, вы невольно готовы были поверить в него, как он сам в себя верил.

— Я расположен сегодня быть общительным и откровенным, — повторил он. — Вот почему я послал за вами. Меня не удовлетворяет общество камина и подсвечников, а также Пилота, ибо они вовсе лишены дара речи. Адель уже чуть - чуть лучше, но и она не годится; то же самое и миссис Фэйрфакс. Вы же, я в этом уверен, можете, если захотите, удовлетворить моим требованиям. Вы заинтересовали меня в первый же раз, когда я вас сюда позвал. С тех пор я почти забыл вас, другие мысли занимали меня. Но сегодня я решил провести спокойный вечер, отбросив всё, что докучает мне, и помнить только приятное. Мне хотелось бы заставить вас высказаться, узнать вас лучше, поэтому — говорите.

Вместо того чтобы заговорить, я улыбнулась. Это была отнюдь не снисходительная или покорная улыбка.

— Говорите же, — настаивал он.
— Но о чём, сэр?
— О чём хотите. Я целиком предоставляю вам и выбор темы и её обсуждение.

Я сидела и молчала. «Если он хочет, чтобы я говорила единственно ради того, чтобы болтать, то увидит, что напрасно обратился за этим ко мне», — думала я.

— Вы онемели, мисс Эйр?

Я всё ещё молчала. Он слегка наклонил ко мне голову и бросил на меня быстрый взгляд, словно проникший в самую глубину моей души.

                                                                                                    из романа английской писательницы Шарлотты Бронте - «Джейн Эйр»