Нас всех друг другу посылает Бог, На горе иль на радость - неизвестно, Пока не проживем цикличный срок, Пока мы не ответим свой урок И не сдадим экзамен жизни честно.
Мы все друг другу дО смерти нужны, Хоть не всегда полезность очевидна. Не так уж наши должности важны И не всегда друг к другу мы нежны, Бывает и досадно, и обидно.
Как знать, зачем друг с другом мы живем? Что вместе держит нас, соединяет? По жизни мы идем и день за днем Себя друг в друге лучше узнаем И шляпу перед зеркалом снимаем.
Нас манит даль непройденных дорог, А друг в дороге - радость и подмога. И не сочтем высокопарным слог: Нас всех друг другу посылает Бог! И слава Богу, нас у Бога много.
I - Рыцарь, рыцарь, твой замок туманен, свечи горят у постели моей, тают венки остролиста на каждой двери и лестницы хвоей увиты. Мои простыни, словно лёд холодны и не тронута чаша с вином. О, зачем столько свеч и зачем эта тонкая, в блондах, - розовая сорочка? Как здесь холодно, ах, пусть затопят камин. Пленница бледной зимы, - я тебе не жена, не смотри на меня. Самоцветы алые ягод нежно мерцают в зелёных венках, косы служанка идёт расплетать госпоже, на гобеленах олени и львы оживают. Ах, прикажи менестрелям на лютне играть, я желаю услышать историю о войне. Как пришла зима, принесла жемчуга, и сын лорда хрустальный меч поутру нашёл на пороге замка. Как он взял его и в часовню отнёс, и молился весь день и всю ночь, и как после его не видел в деревне никто. Рыцарь, рыцарь, как нежны эти свечи, как их блики радуют в Рождество. Я слышу орган из капеллы, открой мне дверь, я прошу тебя, не томи.
II Сон
Я - твоя чистая бледная дева в домовине из самоцветов, мои пальцы унизаны перстнями светлыми, слышишь, Рэдвальд? Над принцессой бледной - полог шёлковый, ах, для чего ты пришёл сюда, я стройна, я юна, и косы мои - цвета льна. - Девушка, девушка, чистая, светлокосая, я пришёл разбудить тебя, в губы поцеловать. Отдай мне свои перси розовые, руки невинные, губы сладкие, - станешь королевой разбитых зеркал, хозяйкой замка. - Ах, рыцарь, заколдован мой сон, только воин с семью подвигами за плечами, сможет меня разбудить. Я вижу знак на твоём плаще, я вижу печаль на твоём лице, ты ли это, скажи? - Что-то высокое, героическое, есть в тебе дева. Ты свята, ты чиста, я теперь только понял, спи среди самоцветов, я не трону тебя, ты молитва моя. - Да, о, Рэдвальд. Только прядь золотую волос своих срежь для меня. Венок из падуба и омелы положи мне на грудь, а губ не целуй, забудь, я тебе не жена, я лишь твоя зимняя грусть.
III Пробуждение
Падал снег за бойницами ледяными, Белые свечи таяли на столе, Догорали дрова в камине, Угли гасли в золе. Я лежала, закрывшись длинными волосами, Часто дыша, И лила прохладное молоко на чело мне Медведица из ковша.
Ты красив, скифский князь. Твои губы горьки, как полынь. Твои длинные брови темны, тонкокостны персты. Я смотрю на тебя, и мне хочется рисовать. Жгучий абрис лица, лба высокого смуглый вал...
О, зачем ты меня украл? У меня был жених - белокур и строен, племена наши в мире клялись на крови, для чего твой конь повернул к нам в становье и копытами звонкими маки давил? Твоё княжеское лицо, - словно тонкий серп, два рубина на пальцах, два чёрных каспия глаз...
Эти степи - твои, и ты смотришь в очи мои, Господин Степь. Пояс наборный звенит, ветер поёт в волосах, с юга идёт гроза. О, куда ты меня везёшь, молодой вождь, по тропе меж высоких трав? Я тебя не люблю, ты был гость мне - не враг, не брат. У меня есть жених, его взгляд - аконит...
Покрывалом по самые скулы закрою лицо, слишком красив ты, скиф. Деве пристало глаза опускать перед воином, учтивые речи вести, но гнев и печаль расковали мне голос. - Вот ручей, - осади, позволь мне напиться, князь, - говорю, кривясь. Мои руки исцарапаны серебром, тебе нравится красный цвет? Мне нет. А рубины на пальцах - да. Я сама не пойму себя. Вот и ваши костры. Ты с коня меня снял. Жрец сказал, что мы муж и жена. Смят подол изо льна. Эти ль острые травы будут постелью нам? Эта ль примет меня река? Обжигающая, нездешняя красота твоя, - словно яд, но не для меня. Как мне жаль.
Льются белых жрецов голоса, расплетена коса. Ты даёшь мне зеркало с всадником, из сплава золота с серебром, я его бросаю в высокие травы прочь. Этот всадник чеканный так на тебя похож и глаза его - драгоценные чёрные камни. О, как жаль мне. Скульптор заморский учил меня лица из мрамора высекать, я смотрю на тебя, и мне хочется сотворять. Но не целовать. Но не целовать. Тает лёд в груди, - как ты смотришь сквозь терпкий дым золотых костров, о, пойдём к реке, - я слеплю тебя хоть из глины. Но ты смотришь на губы мои, от холода алые, и становишься всё бледней. Догорает закат, запад - в книдском вине...
Только тронь меня, - я убью и тебя, и себя, и курган нам высокий сложат, и века лишатся людей на тебя похожих. Назвала б тебя соколом, да колом станет язык. Горек, горек шёпот былья, горек блях поясных звон, туман с реки горек. Там в траве - дорогое дарёное зеркало, кто его, столетья спустя, обретёт под ногой? Ты красив, скифский князь, тонкокостны запястья твои, как безумно прекрасны они были б в мраморе снежном! Я смотрю на тебя и пьянею. Не от страсти - от вдохновенья. Но моя девичья нежность уходит в песок, у степи черноморской - твоё лицо, а я тебе пленница и жена, и под племенем дерзким твоим скоро будет моя страна.
Так думаешь ты. Но не я. У меня есть кинжал в рукаве узорном, он заклят девятой весенней грозою, в девяти отварах омыт, девятью заговорен волхвами. Ах, он будет быстр, господин. Вот пять девушек чернокосых. Они любят тебя, ну а я им, как в горле кость. Я сама себе - в горле кость. Отпусти мою руку, о, неблагодарный гость. Этих лунных монист звенящие гроздья на молочных ключицах, - как лёд, длинных кос разметался мёд, и уже холодает в степи. О, не смотри на меня так откровенно и прямо. Я люблю шепота и дурманы, а не пламя.
Только шепота и дурманы, князь, а не власть и страсть. Поцелуев порывистых град, горячи персты, тает лёд монист. Смяты сны и льны. Я в последний раз говорю тебе: опомнись, скиф!
Терракотовый замок и снежное небо,- Это Европа во мне просыпается гневно. Вот из верхней башни, каблучками стуча по ступеням, Вся в янтаре, - спускается королевна. Что дальше?
Я звоню тебе в Латвию, ты говоришь, что замки уже осыпаны белым, Что Двина у берега заледенела, И всюду продают мандарины.
Слушай, бабушка: с первым предчувствие снега ко мне приходит рыцарь серебряный, он приносит мне перчатки со звёздами синими и еловую веточку к Рождеству. Ты же сама мне рассказывала: на Рождество не воюют рыцари, и иней сверкает у них на ресницах, и латы их пахнут корицей, и медовой свечой оплывает вся пряная Рига. И у нас уже, бабушка, лавки полны мандаринов и тёплой пряжи. Я куплю себе три клубка: красный, кремовый и оранжевый, - печаль свою сладкую, терпкую, зимнюю стану на спицах вывязывать, сказки себе рассказывать, как маленькой. Ах, эти терракотовые кирпичи на фоне небесной парчи, за завесою тонкою первых снежинок, чем вы так меня заворожили? Этот город, - моя апельсиновая печаль, Моя мускатная даль, Кардамоновая беда. Я спускаюсь из каменной башни в янтарной уборе, Где-то внизу за стенами - гневно шумит море с кораблями саксонскими. Волосы мёдом густым проливаются по плечам, У висков моих - подвески стучат, Я иду к воротам замка гостей встречать.
Всадники сходят с коней, Склоняют колено, Но не снимают шлем.
Рыцарь в алом сюрко, Рыцарь в белом сюрко, Рыцарь в чёрном сюрко.
Ах, мне во сне наказано было, край плаща целовать у среднего, Но герб его цвета боярышника и снега, Два бирюзовых топаза сквозь прорези шлема, - И между нами - тонкой метели взвесь.
Янтари мои заледенели, Косы, рассыпавшись, греют плечи. Снег летит и лечит, Вьюга крутит жгуты над башней.... Ах, бабушка, что дальше?
-Знаешь, внучка, мать твоя тоже была заколдованный королевной, Ей давался янтарь Восточного моря и золото Рейна, В тёмных кудрях сверкали капли камней драгоценных... Где она, где же она?
-Ах, не знаю, бабушка. Её унесли чёрные лебеди За небо снежное, В тридесятое королевство, В сказку смежную, Не плачь пожалуйста.
Я прозреваю земли твои готические, языческие, католические, я прозреваю леса своего прадеда, земли его, усадьбу его.
Вся Латвия башней единою в небо устремлена, Снег летит, и летит на терракотовый замок, Что будет дальше, - никто не знает, И эта зима, - не твоя вина, не моя вина, и ничья вина.
Волшебный лён
Кельтская арфа Элизбар и художник Йоханнус Бутс - Сказка вне времени
В лодке лица твоего, царевна, - золото Рейна, ветра и реки… Я тебе – рыцарь, я тебе – крепость, я – оберег твой.
Дай мне воды из кувшина, дева, всю ночь молился я в замке дерптском*, что же ты рдеешь, ломаешь гребень, о, чародейка?
Белое платье пролито долу, снегом - узорочье по подолу, тонкие кружева, длинные рукава - до пола.
Косы рассыпаны по ступеням… Я тебе – рыцарь, я тебе – крепость, видишь как Венден* высится в небо? Я тебе – Венден!
На перепутье, промеж трёх градов: Дерпта, Плескова* и Риги встал он, Раною – Рига в груди Марии, алою раной.
Пить мне с лица твоего – не напиться, о, не стыдись, подними ресницы, я тебе – око, я тебе – сокол, я тебе – рыцарь.
Кто вышивал серебром по шёлку? Пленницу янтаря заключил в осколок? В косы вплетал бледно-жёлтый камень? Льдом своих уст – твои губы ранил?
Все витражи мы обвили миртом, алые свечи зажгли в кумирнях… Будь мне водою, будь мне сестрою, будь мне Марией.
В северо-западных землях храм есть, с лестницей тайной, с башней хрустальной… За поцелуй лишь его я разрушил, дева, послушай!
Дай мне воды из ковша, скорее, золото Пскова, золото Рейна, жилы, – как реки, реки, – как время… Что же ты рдеешь?
Кровь разделённая на два рода, северный профиль, власы златые… Я заключу тебя бабочкою – в янтарь прибалтийский.
Море Восточное пенит волны, грозные замки встают по склонам, тёмный лик Библии мы, соль католичества исступлённого.
Имя твоё – серебро речное, дал тебе вечность назад его я, смолы горят драгоценные в чашах… Братом Сладчайшим быть мне снова.
Ты эти земли за башни любишь, лунный янтарь и белые дюны, каплю баронской лелеешь крови в венах юных.
Кто-то в лиловом порталы крестит… Я тебе – берег, я тебе – крепость, я тебе – рыцарь, ты мне – Мария, ты мне – царевна.
______________________________________________ Дерптский замок – средневековый епископский замок в Дерптском (Эстония: Юрьев,Тарту) епископстве (нем. Bistum Dorpat) . Венден – замок крестоносцев в Латвии. Плесков – старое название города Пскова.
Наш край - приволье, чернозьмье, южность, палеолит, предгорья и черкесы, и золото в курганах, и дольмены, и море, и античность, и жара. И все пути открыты, бродит лето в венке из ежевики по оврагам, ткёт ночь узоры звёздные по шёлку прозрачных волн и пахнет резедой. Направо обернёшься - пена, небо, налево взглянешь - горы, водопады, а дальше - степи дикие, как ветер и истуканы в пыльном ковыле. В курганах средь пшеницы спят скифянки, прекрасные и мёртвые царевны, в тяжёлых, шитых золотом нарядах, в окладах перстней, бус, и диадем.
Как реки проливаются друг в друга, как перетёк Гипанис в Меотиду, - так я твоя по крови - дочь, великий, а в мире нет сильнее уз, чем кровь. Звеню, звоню усерязью и песней, и косами до пояса льняными, - о том, о, князь, какие здесь рассветы, и сколько тайн хранит твоя земля...
Как жили здесь мы, вольные народы, коней купали в росах перекатных, по пояс в изумрудных терпких травах встречали день. Горели города и рушились империи, а море...
...Идёт трамвай и шелестят платаны, и в окна светлой кроною стучат.
Как летом археологи-студенты нашли здесь римский шлем Монтефортино, как мы ходили ночью к их палаткам и мерили его в заре костра...
Казаки, скифы, половцы, меоты, сарматы, эллины и киммерийцы, - они восходят светозарной песней твоей, их кровь - в тебе горчит.
Диадема дождя в волосах моих, Рыцарь, Я уже не наивная девочка с книжкой о круглом столе и мечом из картона в руках… Мы с сестрою не в куклы играли, а Мэлори перечитав- Персивалями в юбках искали Грааль по двору. И ещё я плела диадемы из проволоки меднозвонной, и мы мерили их над зерцалами луж. Не боялись драконов, мечтали о дальних дорогах… Как положено нынче принцессам без приданного и королевств.
В восемнадцать зов крови стал громче, и я бросила дом на сестру, и ушла по дороге в закат. И я шла через дождь, и он мне подарил диадему из капель хрустальных, за бесстрашье моё и за веру мою и за лик.
То ли леший попутал дороги, То ли солнце зашло на востоке,- Вместо замков со рвами – башни Дамаска вдруг выросли в алых песках. Так легко одинокую путницу оговорить, и ограбить, и бросить в темницу, сорвав диадему дождя с побледневшего лба… Где ты, мой Ромуальд синеглазый, Летольд белокурый, Невинности страж – Лоэнгрин?.. Мои нежные грёзы раскатились как жемчуг по алой пустыне, Мои волосы чистого золота намотал на кулак сарацин и смеётся в лицо.
Мы кроили мечи из картона, Но здесь нужна сталь, Занесённая в пламени алом с молитвою, Звонкая сталь капетингская, и истинный Запада сын, что не дрогнет – вовек. Белой розою в башне восточной томясь, я от явств отказалась, что несли мне их слуги на блюдах агатовых, и почти умерла, но они колдуна привели из Шираза, и он меня спас. А ещё он сказал, улыбаясь, чтоб тебя не ждала я, Что на Запад он лунные чары наслал, и навеки уснул Монсальват. Я молилась святому Иакову Матаморосу, в белых лилиях снов своих пряталась, и браслеты низала из слёз. И всё думала о диадеме дождя, и тебе, и закатах над реками Запада, куда я не дошла, не сумела дойти…
Ах, там где солнце садится, Жил молодой король, Он любил на органе играть пока дева у Храма Грааля срезала сиреневый виноград, а феи, смеясь, слетались к затону бельё стирать… Но ныне все они, Но ныне все они Спят.
Плачь, моя лира. Пеплос мой: пурпур и снег. Дева с кудрями, как мёд, - отплывает в Микены. Пепел над Троей кружит, как в чудовищном сне, Спят и Приам, и Парис, и Пирехм, и Архелох…
Вот и свершилось. Гори крепостная стена! Счёт свой закрыли мы нынче последнею кровью, Вот и закончилась долгая эта война, перемешавшая дев, и царей, и героев…
Ложною клятвой запятнан Эант Оилид*, В сердце Афины посеяно гневное семя, Сын Оилея, беги же, прикрывши свой стыд, Скоро аэды по мифам позор наш рассеют…
Плакали в голос троянские жёны, когда всех их к палаткам сводили данайцы, считая, Я лишь смеялась тогда, памятуя, как дар, вещий мой дар за безумье они почитали…
Было: разгневался Зевс, и теснили мы рать греков, пленивших на горе своё Хрисеиду, В ярости их корабли предавали кострам… …Спас их Патрокл тогда, сам же однако погибнув.
Полнить себя тихой благостью, как молоком, Косы плести и вещать в голубом покрывале, Складки хитона разравнивать нежной рукой, Горькое девство лелеять средь маков печальных…
Плач, моя лира. С акрополя брезжут огни, То – для флотилии эллинской знак к наступленью. Троя, ликуй, у ворот твой палач и жених, Выйди навстречу ему, притворившись Еленой…
…Груб Агамемнон и ложе его – как гранит, Сброшен у входа в палатку пророческий пеплос, только глуха моя плоть и не хочет любви, и никому уж не воспламенить эти чресла.
Пеплос мой: дым и туман. Плоть: иссохший цветок. Все мы хлебнули безумия полною мерой... Сердце моё и пожар бы расплавить не смог, Глины преснее мне ласки твои, Агамемнон.
Пахнет левкоевым маслом от светлых волос, Дар свой возьми, Апполон, он мне больше не нужен: Смуглый царевич Локриды забрал мою плоть, Светловолосый фригиец унёс мою душу*.
Город горит. Я безумна наверно и впрямь. Всё вспоминаю начало и глас чей-то грозный: -Поздно, о, дева, ветра ворожить кораблям, - Сто тысяч воинов стали под стенами Трои.
Вот и свершилось. Закончилась эта война. Плачь, изливайся, рыдай, говори, моя лира, Перебирай словно бусины их имена: Нестор, Ахилл, Менелай, Одиссей, Подарилий…
Царь уберёт меня в лён драгоценный, вольёт в губы сухие мои - пену нежности горькой, из родонита венец мне возложит на лоб... Но всё равно уже нити надрезали мойры.
Любо мне во поле было с козлёнком играть, Песни слагать и дразнить сребролукого бога... Ныне во власть отдаюсь кораблям и ветрам, Кротко до дна иссушив чашу девичьей боли.
Рвётся на пряжу туман и в крови небосвод, Тает мой пеплос над палубой грозной триремы, Над разорённым акрополем солнце встаёт, Дева с кудрями, как мёд, - отплывает в Микены.
_________________________________________________________ Эант Оилид – Аякс Малый, сын царя локров (Локрида), греческий герой, покусившийся на честь Кассандры, когда она пряталась от ахейцев в храме Афины, а после, когда его хотели за такое святотатство забросать камнями, - дал ложную клятву у алтаря, что невиновен. Фригиец – жених Кассандры - Кореб, сын царя Фригии, павший в ночь взятия Трои.
Волшебный лён
Josh Groban ~ "Remember" Troy 2004 Offical Music Video
