Одевайся теплее, на город идут снега, и не время болеть, не время сдавать блокпосты, соответствовать чьим-то желаниям или гостам. Батальон белых рыцарей ляжет к твоим ногам. Это просто зима — переходный период роста.
Никаких просчётов, будь верной, как дважды два. Практикуй тишину, как лечебную терапию: экономь энергию и слова, впереди рождественская глава, длинный список с названием «я смогла» и тотальная ностальгия.
Поменяй повсюду календари. Новый лист надежды — настенно-снежный. Проводи ненужное до двери. Видишь, город зажёг тебе фонари, и от этого стало светлее и безмятежней.
С небес пролился свет и мрак растаял - Он шел с печалью в сказочных глазах, Что ярче мхов и трав под солнцем мая... Такие могут быть лишь в вещих снах!
Деревья расступались, птицы пели, А он с улыбкой слушал тишину... Казалось, где-то плачут в такт свирели, К нему взывая, словно к соловью.
Я шел за ним безропотно и тихо, Ничем дорогу ввысь не омрачив. Он был как ветер, что закружит в вихре, Как океан с жемчужностью пучин!
И мой учитель тишины священной Лишь слушал жизнь и песню древних звезд, Наполнив снами - рек тугие вены, Огнем творенья - лики дивных роз...
Прошли года, исчез посланник рая, Проникнув в сны богов иных миров. Но я, как прежде, тихо засыпаю На той тропе, чтоб встретить его вновь...
Тональ и Нагваль являются истинными противоположностями в мире, хотя по сути своей они едины. Тональ - это то, что называют светом, порядком, космосом. Нагваль - отсутствие порядка, тьма, хаос.
Украшали венец хрусталем, пели песни о хладе зим... Уносило кристальный гроб среди синих, как небо, льдин. Семь отважных моих жрецов - с богатырскою статью все, шли по снегу да босиком, мое тело неся к воде. Сон, как самый сладчайший яд, медом бьется в рисунке вен. Каждый был мне и друг, и брат, что о мире чудесном пел. Но теперь я лежу во мгле, в вечном коконе звездных рун... Покорилась давно судьбе - только яблока зреет стон.
Я хранила завет отцов - грифом грозным паря в ночи, берегла я всегда кольцо и от гор колдовских ключи. Зеркала мне вещали мрак, вкус забвенья, что на устах... Рассыпались надежды в прах, утопая в немых мольбах! Быть царевной во цвете лет и беречь бы народ от тьмы - видеть в этом извечный свет и не ведать вовек беды. Только ты, королевич мой, с каждым днем все грустнел, мрачнел. И ходил, словно сам не свой, к берегам у немой скалы.
Чуял поступь ненастных бед, к сердцу жаркому прижимал. Но не властен над бегом лет, одиноким и старым стал... Я же сплю, и хранит мой сон яблок алых волшебный дух. "Королева прекрасней всех", - зеркала ей ласкают слух. Я как прежде храню кольцо и ключи от высоких гор, только вижу во сне лицо... Не открыть грифу ясный взор!
Братья верные - всемером, стали камнем вокруг меня. И хранят, как завет богов, гроб хрустальный при свете дня. Я же слышу, как ты идешь, мой жених, по лесам в ночи. Приходи в мой хрустальный сон - душу светлую отопри. И тогда потечет вновь вспять бег весенний поющих рек, станем юными, как заря, едва в сердце проникнет свет!
Зеркала изойдут все тьмой и рассыпят осколки в прах... Королевы закончен век - жить теперь ей лишь в зеркалах.
(с) Наталія Гермаковська
Lind Erebros Elven Oratory III The Lay of Leithian: 11 - Beren's Song of Farewell
Эта ночь не знает правых, только - ветер, только - снег... Сердца гулкие удары отсчитали жизни бег, Кто-то пущенной стрелою мчится звездно в грудь небес... Между мною и тобою - этот лес!
Заблудиться в лабиринте из деревьев, страхов, снов Под прицелом взглядов метких белых сов... На снегу - следы кроваво начертил полночный зверь, В небе - колокол ударит. Только верь...
У двери забытой церкви никого из нас не ждут, Я кручу в руках озябших ивы почерневший жгут - Боги ветра рвутся в двери. А в ответ им тишина. В витражах - взгляд запредельный Короля.
Я войду под купол темный, в тайну самых древних тайн, Крылья за спиной окрепнут. За руку меня хватай... Витражи горят, как пламя - взгляды чьи-то, словно лес. В небо будем вечность падать. Мир воскрес.
Колокол хрустальный стонет - быть свершенною судьбе. Кто разбудит спящих, древних, заключенных в свет в окне - Тому падать вверх со снегом, слушать сердца громкий стук, И с весной Иным воскреснуть. В колыбели рук.
Свод небесный вновь сомкнулся, звезды падают в снега. Ты, крылатый, здесь очнулся, где цветок пылает дня. Где проходим - вязь шафрана пробивается сквозь дёрн. Кто Любовью вещей ранен, носит в сердце острый тёрн!
Мертвой птице, что замерзла, подарить дано нам жизнь - Колокол из сердца вторит - пробудись, лети, проснись! Я ладони разжимаю, в тельце маленьком - тепло... Ты и я ведь точно знаем, что Любовь есть волшебство...
Волчьи песни слушая ночью над алмазной холодной пустыней, я в груди своей прятала звезды и качала их в колыбелях, свитых вьюгами - совами белыми да метелями - птицами вольными... Сизой крови пение в венах отзывалось в небе привольно. Не искать тебе след мой манящий синим маком над пропастью бездны, не идти тебе вслед безначалью за огнями лазурными, фейскими. Не смотри мне в глаза - ведь попросишься на свободу спустя бесконечность, только в их хрустале разобьешься ты, разлетевшись пыльцой снежной в Млечности. Вязью рун серебра лунной горечи я сплетаю пути в сердце зимнее, кружева вышиваю над полночью из жемчужного нежного инея!
Кто сказал, что я зло в мир несущая? У природы ведь нет разрушения - только вечный танец изменчивый, бесконечное преображение... Я люблю хлад и лед так неистово, их кристаллы полны жизнью тайною, и хранят столько сказок волшебных о заоблачных звездных далях! В моем Белом саду, что на севере, все цветы, словно жемчуг, хрустальные - сотней радуг звездных над бездною преломляют свет изначальный. Все деревья с корою серебряной дарят сладость плодов лунной мякоти, в них сочится искристый мёд магии и алмазно мерцает у заводи...
Сколько раз ты бежал прочь от вьюг моих, сколько раз мне навстречу - пламенем - самым синим, холодным, как звездный миг, и рыдал в коридорах беспамятства?! Только я начератала во льду Любовь - каждой руной, вязью лазурною; и в снежинках все множу - добро и боль, в каждой грани - хрусталь вместе с сумраком...
Сколько раз наши руки, мой князь земной, будут танец разлук танцевать в ночи? Сколько Млечной рекой посылать мне слуг, и герольдам трубить в ледяной рог мглы? Вся закутана в шелк полуночных зорь, лунной радугой опоясана, я приду к тебе на курган богов, где ты пьян будешь севера плясками... Моя свита скромна, мой жених родной, это волки белые с совами. Лисий след на снегу - словно нить за мной, и оленей бег да над пропастью!
Пусть застынет мир, превратившись в лед, в хризолит очей моих - в ночь любви... Никогда тебе, князь, не бывать с другой, не сплетать тебе с нею своей руки! Только так, навека превратившись в лед, не растает любовь, что кружит в снегах. Так узнай же, как любит мой снежный род тех, кто в сердце несет лишь измены страх!
Я рисую на стеклах капли цветной гуашью, Нарисую из капель сказки и их раскрашу, Вот из той через два столетья взорвется солнце. Бездна щурится нежно, щурится, и смеется,
И выводит из кляксы маленьких двух собачек, И бормочет мне: "Рева, глупая, что ты плачешь? Вот держи", - и сует мне в руки вино из розы. Расплывается капля синим туманом грозным,
Там внутри ходят тучи, строго блюдут границы. Я рисую барашка, шарфик мальчишки-принца, Он глядит на меня, таращится бездна рядом. Вот, негодница, в каждую щель нос засунуть надо.
Дождь развесит на небо дым с золотою нитью. Быть обычным – не трудно, сложно, скорей, не быть им, Жить без правил и жить, как хочешь, без лжи и фальши. Бездна смотрит: "Ведь мы такие... как даш без даша,
Единица с нулем, вроде пусто – выходит десять". Я рисую на стеклах мир, он немного весит – Пару граммов, не больше, пишет чего-то осью И читает "Айвенго", думает, что не спросят.
Я рисую на стеклах космос, барашков, Белок, Я придумала мир, он смотрит в меня из клеток, Превращается в порох. Бездна смеется тише... Нацарапано мелом "брак" там, где правят мыши.
Одиночество стало - отчеством... Небо - крышей, деревья - стенами. Обречённый твоим пророчеством, Я брожу облаками пенными. В Петербурге легко состариться, Здесь иные часы и скорости... В фонарях монотонно плавятся Все печали мои и горести. Этот город с гранитной нежностью, С розоватой луной над крышами Дышит сам такой безутешностью, Что любые страдания - лишние... Эти встречи считать подарками - Что пред каменным львом заискивать. Не сутулясь бродить под арками, Или дождь в свои вены впрыскивать. Петергоф обнимать в подрамники И высматривать птичье пение Там, где листья плывут подранками Вслед фонтанному откровению. Всё пастелью тумана смажется, Всё насытится вдохновением, И слеза на щеке не кажется Ни судьбою, ни преступлением...
У Дали на руках растекается маслом миг, Люди-ходики, люди-палитра и холст-часы. Небо щурится точно, как любящий часовщик. Посмотри-ка, песчаные дюны совсем как мы. Небо вешает галстук из времени на комод И кладет синих бабочек рядышком – на глаза, Смотрит в зеркало-ветки, со лба вытирает пот. За спиною смеется пустынная егоза, Корчит рожицы, смотрится в старенький циферблат, Сальвадор гладит ласково кисточкой по хребту, Она жмурится, тоненькой ножкой качает в такт И безумного мастера просит достать звезду. Небо хмурится, скалится, пальцы сожмет в кулак, Мол, душа ты пустынная, глупая ты душа. Егоза прячет смех на ресницах: "А что не так?" Сальвадор прячет мир на огрызке карандаша, Превращает пустыню в мираж, а часы – в платок. Бродят люди-песчинки без воли и без ума, И, ведь знаешь, так проще – без памяти и тревог. Я сошла бы на станции времени и сама, Только вот Сальвадор не любил холстяных людей. Люди-часики, люди-безвременье, люди-мы, Постоянное время – ошибка в подсчете дней, Отчего на холсте перепутались все часы: Одни смотрят на память, другие – на цифру три – Совершенная цифра повернута в облака. Небо треплет ее по щеке, говорит: "Не ври". А что врать, ведь ладонь не удержит вовек песка, Он несется по ветру, все хочет залезть в глаза. Сине-синее небо стирает в ладонях миг. А пока облакам улыбается егоза, Будет время подкручивать старенький часовщик.
