На шкуре бизоньей цвета какао – изломами белыми – женщина в свете костра. Стон флейты, бой бубна… Спаси её, красный шаман! Жарко в натопленном ти́пи*, Над очагом вьются ленты полынного дыма, и заклинает кайов*: «Упади в облако трав без креста на груди. вышиби хворь её, костяной томагавк. духи трав и огня, услышьте меня! духи трав и костра, она вам сестра!» Плач флейты, зов бубна. У входа в вигвам - перепуганный пастор: О, Котори, Дух Визга Совы, спаси мою дочь! Кисти девы – крестом по бизоньей шкуре, хрипло дыханье, капли пота на тонком британском лице… Рокот трещоток, стон флейты, плач окарин из глины, запах горящей полыни… Лейся же, магия Дикого Запада, в жилы этой, бог весть каким ветром заброшенной к нам бледнолицей, спасай её нежную жизнь. Под покрывалом из хлопка с орнаментом ярким – теки по холмам обречённого тела, неси силы сильные ей. А ты, флейта, плач, А ты, бубен, бей, А ты, кайов, заклинай: «Перьями синими, нитями паутинными, именем диких трав, живи, дочь врага! на север (в воду), на запад (в землю), на восток (в огонь), на юг (по ве́тру),- ступай, недуг, от девы этой. с первым же ливнем уйди в пески, с водами Миссури стеки… гремучими змеями, зыбучими прериями, тотемом племени, именем Медведицы, живи, бледнолицая!
Бубен и флейта, перья и кости, огонь и вода, да будет так!» ----------------------- Ти́пи – жилище индейцев прерий, отличается от вигвама, - жилища индейцев лесов. Впрочем, часто типи тоже называют вигвамом. Кайова – североамериканское индейское племя.
Я в повое рогатом творю обряд, Отвожу люту битву, да за моря, И звенят воль висков моих нити рясн, И так сладостно повторять:
-Отойди, ярый гунн, от моей степи, Это страва по предкам, - не брачный пир! Это страва на алом кургане, враг, Это наш родовой обряд!
Не бывать здесь гостям, что несут разор, Я творю обряд, я вяжу узор, В травяные сети ловлю ветра, Предрекаю по лицам рас…
Я сытила мёд в ключевой воде, Добавляла пряности, солод, хмель, И томила в повети на травах, в час, Когда силу взял Волопас.
Духи рода гневались: что грустить? У ведуньи хоть яблоко попроси, Зашепчи его крепче, да выжми сок, Чтобы с чрева сорвать засов.
Отгуляли свадебку, да вотще Ты входил ко мне в чермном, как кровь плаще, Я сама себе ныне волхатка, князь, Бороню ворожбой Дунай.
Если ты не способен мне дать дитя,- Что мне плащ твой, и шлем, и пурпурный стяг? Расплескаются волосы по траве,- Ты ли в ночь мне уста отверз?
Я в рогатой кике творю обряд, Через мост Калинов веду дитя, Осыпаю хлебным зерном порог, Среди рушащихся миров.
Я зову дитя, я гоню войну, Над Дунаем свищет аварский кнут, Только зёрна во чреве моём - как мак, В них - все будущие века.
С берегов Орхона несётся тьма, Извергает Азия племена Век за веком – накатами – на Дунай, Это чёрная наша навь.
По провинциям римским течёт печаль, Гота гонит гунн, гунна гонит Час, Мы катимся на Запад глухой рекой, Подгоняемые тоской.
То не стрелы свистят над сырой землёй,- Растекаются семь по земле племён, Что из чресел Атли изникли в ночь,- Им ничем уже не помочь.
Накатили с Азии племена, Чёрной лавой обрушились на славян, Пронеслись ураганом - по травам - вспять, Не опомниться, ни догнать…
Говорил мне каган: что ветра зовёшь? А ложись, поспи, во степную рожь, Я ему подавала стрелу и тул, Но был взгляд мой недобр и тускл.
Варвар варвара гонит - на Запад - в ночь, Никому из них уже не помочь, Никого из них уже не сломать, И,- как столп - у ворот - зима.
И дошла до нас весть, да такая весть, Что три дня не могли мы ни спать, ни есть, Кто стоял – ни сел, кто сидел – ни встал, А в ушах лишь пело: «Рим пал!»
И сбегала я с крутояра вниз, Под собой не чуя родной земли, Умывалась жемчужной водой Истра, Подставляла лицо ветрам...
Ах, за гунном - обр мою топчет степь, Я ищу тебя среди мёртвых тел, Шлемоносный мой, необорный вой, Наше яблоко – вот оно!
Лютой хтонью веет от их легенд, Кто ты: гот ли, свев ли, сармат ли, венд,- Выходи из-за трав, и мне братом будь, Коль ступил на мою тропу.
Мне дарил каган пятьдесят рабов, Говорил, что грудь ему выжгла боль, Я лишь очи в тоске отводила, суть - Не кочевница по лицу.
Я по тёмным дорогам гоню молву, Мёртвых пращуров из могил зову, У ветров вымаливаю дитя, Полночь факелом осветя.
Это тризна, здесь нечего делать вам, Это страва обрядовая, авар, Отступи на Восток, отрекись, беги, Мы навеки с тобой враги!
Я тебе не отдам ни сынка, ни дочь, Да умойся же мёртвой моей водой, Да сгорит же страна, что извергла вас, Да иссякнет твой род, авар!
Я беда одноглазая, чёрный мор, Я иду к вам в становище через мост, Если ты так смел, что меня желал,- Я и стану тебе жена.
Я невестой мёртвой могу лишь быть, Неживой водою коней поить, Заклинать ветра на кургане – в рост, Хмель варганить из зорных рос.
Я сзываю к себе, да на братский пир Племена со всей мировой степи, Чтоб сошлись за широким одним столом И склавин, и гот, и сколот.
Погляди, как чинно ладком сидят, Венду братину передаёт сармат Разбери кто предок тебе, кто враг, Да не спять с ума, разобрав.
Погляди как пенную брагу льют, Струны трогают, сказы сказывают,
Эта горечь осенняя с инеем колким на досках, Пятипалые звёзды, дарившие светом моря... Позабыв о Египте и Риме июльские грёзы, Я читаю в постели Фауста среди ноября.
Дом мой тихо плывёт сквозь леса напоённые мраком, И о жёлтые окна с шуршанием бьётся листва. Вдруг распятье, сорвясь со стены глухо ухает на пол, И три раза в глубокой чащобе вздыхает сова.
Я закрыла страницу последнюю книги нетленной, И томлюсь, как томился Князь Тьмы, в окружении роз... Сжаты образы в точку, повержен треножник Елены, И хватая руками туман, я лечу среди звёзд.
Отворяется дверь, пропуская в плаще человека, с белокурым пробором и бледным прекрасным лицом, он клонится ко мне, ищет губ моих, схваченных ветром, подбородок мой узкий целует, дыша холодком...
О, капкан небытья! Я сама предалась бы Ваалу, Что-бы хоть на мгновение в тайну твою заглянуть! Как мне трудно лежать здесь, отбросив к стене одеяло, Ощущая как скорбь и любовь затопляют всю грудь.
Ни к кому, ни к чему, - к бестелесному этому дыму, К золотому туману, к всему что развоплощено... Я сама - только дух, чьей-то волей сквозь время гонимый, Из столетья в столетие плоть обретающий вновь.
"Отступись, - шепчет голос,-так сладко предать эти догмы, и вернуться к простому и честному быту отцов..." Смелый варвар взошёл под романские ветхие своды, И искрящейся кровью разбавил латинскую кровь.
Мефистофель ли, Фауст ли, сам ли их мрачный создатель, Чьи жестокие губы скользят по ключицам моим? Ты, кого призвала я из бездны тоскою невнятной, Потревоженный мной! Сгинь столпом очистительных искр!
Дом мой тихо плывёт сквозь раздетые ветром дубравы, Сквозь холодный ноябрь, сквозь вечную тайну времён... Я рисую знак Духа Земли на странице тетрадной, Всё - алхимия, друг мой, всё - морок, всё - призрак, всё - сон...
Свечи зажгла Варвара в бане на Рождество, Бледная Ладога спряталась за метелью, С длинными косами девы гадать приходили, Приносили медовый сбитень и пироги.
Ах, подружки, будем гадать на князя, Уберите с зеркал рушники, Распустите косы, Останьтесь в сорочках тонких.
И сняла Варвара кольцо с малахитом, И все сняли серьги и кольца. Зеркало лёгким туманом пошло, Свечи затрепетали, Встрепенулся петух за стеной.
Ах, суженый, ряженый, Распутать пряжу мне Приходи. Степями ли выпестован, Морями ли вылелеян, Лесами-ли-чащами? Пригубь со мной чарочку.
С ладьи шагни В ночи. Коридором пройди зеркальным В венце хрустальном, В алом плаще.
Ах, в колыбели ветров ты взрастал, Князь, В северном городе с церковью белой. Конь твой, Меч твой, Доспех твой, - Цвета зари.
Двери между мирами (Аминь, аминь), - Отвори.
А за окном рассыпаются снеговики От колдовства, Домовой на конюшне гривы плетёт лошадям, Месяц выплыл ущербный...
В светлых комнатах этой зимы, не одни мы гадаем, Не одни, упиваясь девичеством, Свечи сжигаем, Расплетаем волосы длинные, Бросаем перстни в стаканы И молим: приди.
Пахнет травами и дровами, Башмачки заготовлены, Лица в отсветах пламени таинственны и нежны.
Катается по овину подковка- Блестит золотым рожком. А догони ту подковку ты, Схвати,- Вихрь налетит, Не пустит к порогу, Голос отнимет – кричать не даст. Зажав её в кулаке,- Крести тот столб вихревой И читай «Отче наш». Не выдержишь,- бросишь подковку наземь,- Тут же мужик рогатый из вихря выйдет. Усмехнётся, подхватит добычу, и был таков.
Братья, я пришью на плащи вам кленовые листья и в крестильную чашу Самайна вас всех окуну, окрещу, зачарую. Там где лисы, туман и призраки на полях, вы заблудитесь завтра под вечер, проклиная сестру свою нежную и костёр ей пророча. Сколько хочется сделать за осень! Каштаны и шишки и травы собрать, и бус нанизать из рябины, слушать Darkher , срезать изабеллы прохладные зрелые гроздья, глотая летящие с них прозрачные капли дождя, искупаться в осенней реке, несмотря на все отговоры, мол – потеряешь себя, не найдёшь до весны, совершить ритуал благодарности, свечи в ливень зажечь у окна, вывесить птицам кормушки, пролить молоко на замшелый валун в оправе лесного кургана, предкам яблоки отнести на могилы, туманы варить и варенье, фильм посмотреть про Артура, где Мерлин творит чудеса… В библиотеке роман разыскать непрочитанный Бронте, и уходя, улыбнуться девушке-библиотекарю в толстых очках и в свитере цвета осеннего яблока, вязаном, тёплом… А вечером – выключить свет и читать при свечах, уложив на колени котёнка и связку сухого тимьяна из летней степи. Снова дождь, о, мои светлоокие братья. Как прекрасны вы в этих кленовых венках и каштановых бусах, ваши предки отдали вам голос и кровь, так почтите их танцем и хлебом на жертвенник и горячей молитвой земле уродившей… Все мы дети Богини и Бога. Трижды, братья, осанна этой осени нежной и долгой как пряжа в корзине моей из которой я тку вам плащи, вплетая меж нитей свежесть первого снега и цветки кардамона, и отрывки из самых красивых молитв на всех языках… Если тыкву разрезать сейчас серебряным ножиком, заклинанье читая, - выйдет фея Моргана из мякоти жёлтой и одарит нас щедро легендами осени кельтской, и растворится в дыму от сгоревшей листвы… А придёт Рождество – мы наварим глинтвейна с корицею и апельсином, я печенья имбирного целый поднос напеку, чтобы плыл по высокому замку чарующий запах, зазывая к нам призраки с тёмных туманных полей и путников поздних, приюта себе не нашедших, что и идут в Компостелу, иль в Рим, иль ко Гробу Господню, или просто блуждают по сонным осенним дорогам, как когда-то блуждала и я… Мы наварим глинтвейна, и в радости мессу отслужим и накормим гостей и печали свои утолим… У Отца сердце доброе,- хватит места и волку и агнцу, а свеча одинаково светит и в Рождество и в Мабон. Братья, горьким осенним вином до краёв переполнено сердце, я хочу сейчас только в седую Бретань к мегалитам и мрачным коричневым грабам и каплям дрожащим дождя на листве цвета охры, к тишине отчуждённой и грёзам и тропам туманным, что в Долину ведут Без Возврата, где ручьи ниспадают по мшистым ступеням холмов… Я хочу встретить призрака одного из артуровых рыцарей, с благородным печальным лицом у церкви в Треорентёке, разрушить щемящие древние чары Морганы и вместе в туманы за лисами и коррианами* тихо уйти... __________________________________________________________________________________ Коррианы - крохотные человечки, которые стекаются со всей округи к Броселианду (Пемпонский лес), лишь только ударят первые осенние холода, чтобы укрыться от наступающей зимы под корнями деревьев.
Юлия Чернышёва
Ф. Шуберт - Вечерняя серенада F. Schubert - Serenade
Если даже в чужой пожалели земле, В зачумлённом подвале, где средь хладных камней исповедника руки хватала во мгле, прижимаясь губами: Вы поможете мне? Да, Петра из темницы извёл Михаил, Ну а что удивляться – Пётр апостолом был… Рыжей деве лесов Михаил не грозит, Только тот чей анафас капюшоном сокрыт.
Я хочу говорить с Вами не о себе, А о древних народов печальной судьбе, О превратностях жизни, о зыбкости чар, О двуликой природе священных начал.
Эти цепи разбили запястья мои, Но я помню: к Петру приходил Михаил…
Нас никто не услышит, говорите ж со мной! Позабудьте на вечер свой требник святой, Объясните, за что всех живущих в любви, Пусть не знавших Христа,- так боитеся вы? Если ваши иконы – те же идолы суть, Если ваши законы – исконный наш путь, Как смириться что «Ave» поющий монах Сопричастен страданиям в этих стенах?
Впрочем, может мне завтра в рубахе стоять у столба, - так что можете не отвечать, только дайте мне руку среди этой тьмы, в коей, ах, не повинны не вы и не мы…
…Если даже в чужой пожалели земле, В том подвале где годы провёл де Моле, Значит может и правда тот случай с Петром Не был выдуман чьим-то крамольным пером.
Юлия Чернышева (с)
Я выйду из тела - Немного Нервно в программе "Живой Звук" с Антоном Шараповым
