Когда вода всемирного потопа
                                                Вернулась вновь в границы берегов

Семерка была всеобщей избранницей. К ней обращались все - британские суперагенты, сказочные герои, города, стоящие на семи холмах, и даже ангельские иерархии, имевшие привязанность к седьмому небу. Семерка была избалованной и дорогой куртизанкой, и неудивительно, что скромные Степины ухаживания оставались без ответа. Но она была не единственной цифрой на свете.
Однако Степа, наученный печальным опытом, не спешил выбрать какую-то другую. Он догадывался, что, к какой цифре он ни повернись, в мире найдется много людей, сделавших тот же выбор. А чем больше у него будет конкурентов, тем меньше шанс, что выбранная цифра откликнется на его волхования или хотя бы догадается о его существовании. С другой стороны, логика подсказывала, что двузначные и трехзначные числа не так избалованы вниманием.
Степа интуитивно чувствовал, что цифры от единицы до девятки были могущественнее двузначных чисел, а двузначные - сильнее трехзначных, и так далее. Но ему запали в душу слова Цезаря, услышанные на уроке истории, - «лучше быть первым в галльской деревушке, чем последним в Риме» (учительница оговорилась, сказав «лучше быть первым в Риме, чем последним в галльской деревушке», но Степа понял, что это ошибка, потому что для Цезаря это звучало бы слишком самодовольно). И он принялся подбирать галльскую деревушку поспокойнее.
После долгих размышлений он остановил выбор на числе «34».

                                                                                                                                                        Виктор Пелевин - "Числа. Отрывок.

Ночь, как раны, огни зализала.
Смотрят звезды глазками тюрьмы,
ну, а мы под мостом Салазара —
в его черной-пречерной тени. Оказал нам диктатор услугу,
и, ему под мостом не видны,
эмигрируем в губы друг к другу
мы из этой несчастной страны. Под мостом из бетона и страха,
под мостом этой власти тупой
наши губы - прекрасные страны,
где мы оба свободны с тобой. Я ворую свободу, ворую,
и в святой уворованный миг
счастлив я, что хотя б в поцелуе
бесцензурен мой грешный язык. Даже в мире, где правят фашисты,
где права у людей так малы,
остаются ресницы пушисты,
а под ними иные миры. Но, одетая в тоненький плащик,
мне дарящая с пальца кольцо,
португалочка, что же ты плачешь?
Я не плачу. Я выплакал всё. Дай мне губы. Прижмись и не думай.
Мы с тобою, сестрёнка, слабы
под мостом, как под бровью угрюмой
две невидимых миру слезы…

                                         Евгений Евтушенко - Любовь по-португальски