И в тех годах мы счёта ровного не знали

А я Вам нравилась 16 лет назад
И не причём был день Святого Валентина,
И привлекал меня всё отражающие Ваши мысли взгляд,
Сама собою рисовалась будущего нашего картина.
Была я юная, глаза мои сияли,
Вы были недоступны, как звезда,
Мои флиртующие взгляды отвлекали
И я к Вам подходила… иногда.
Когда коснулись Вы моей руки,
То испугались и отдёрнули свою,
Я начала писать свои стихи,
Где были с Вами в мной придуманном раю.
Со всем Вы соглашались, что скажу
И на любые просьбы откликались..

                                                  А я Вам нравилась 16 лет назад (отрывок)
                                                                           Автор: Альзира

В одно прекрасное июньское утро какой-то пожилой человек, одетый как состоятельный крестьянин, ехал, сидя верхом на крепком пони, через Шервудский лес по дороге, которая вела в живописную деревеньку Мансфилд - Вудхауз.

Небо было чистое; восходящее солнце освещало безлюдную местность; ветер был пропитан терпким и сильным запахом дубовой листвы и тысячами ароматов полевых цветов; на мхах и траве россыпями алмазов сверкали капли росы; в ветвях порхали и пели птицы; из лесных чащ слышались крики ланей — одним словом, природа повсюду просыпалась и только кое - где ещё виднелись клочья ночного тумана.

Лицо нашего путника прояснилось под лучами утреннего солнца, грудь его расправилась, лёгкие наполнились свежим воздухом, и он запел сильным и звонким голосом старую саксонскую песнь, в которой проклинались все тираны.

Вдруг мимо его уха просвистела стрела и вонзилась в ветвь дуба, стоявшего на обочине дороги.

Крестьянин, скорее удивлённый, нежели испуганный, соскочил с лошади, спрятался за дерево, натянул тетиву лука и приготовился к обороне.

Но напрасно он всматривался вдаль, разглядывал тропу, обшаривал взглядом окружающие заросли и вслушивался в малейшие лесные шорохи — он ничего не увидел, ничего не услышал и не знал, что и думать об этом внезапном нападении.

Может быть, безобидный путник просто оказался на пути стрелы какого - нибудь неумелого охотника?

Но тогда он услышал бы его шаги, лай собаки, тогда он увидел бы лань, которая, убегая, пересекла бы тропу.

А может быть, это был один из разбойников, изгнанник, каких в графстве было немало; эти люди жили лишь тем, что убивали, грабили и целыми днями подстерегали путников.

Но все эти бродяги знали его, они знали, что он небогат, но никогда не отказывал в куске хлеба и кружке эля никому из них, когда им случалось постучать в его дверь.

Может быть, он оскорбил кого - нибудь, и этот человек хочет ему отомстить? Нет, на двадцать миль в округе у него не было врагов.

Какая же невидимая рука пожелала его убить?

Именно убить, потому что стрела пролетела у самого его виска, так что даже волосы на голове у него зашевелились.

Размышляя обо всем этом, путник думал:

«Непосредственная опасность мне не грозит, потому что моей лошади инстинкт ничего не подсказывает. Напротив, она стоит спокойно, как у себя в стойле, и тянется к листве, как к своей кормушке. Но если она будет здесь стоять, то укажет тому, кто меня преследует, место, где я прячусь».

— Эй, пони, рысью! — крикнул он.

Это приказание было подкреплено негромким свистом, и послушное животное, привыкшее за долгие годы к этому приёму охотника, который хочет остаться в засаде один, насторожило уши, поглядело своими огненными глазами на дерево, за которым прятался его хозяин, и, ответив ему коротким ржанием, ускакало рысью.

Крестьянин ещё с четверть часа, оставаясь настороже, напрасно ждал нового нападения.

«Ну что же, — сказал он себе, — раз терпение ничего не дало, попробуем действовать хитростью».

И, определив по тому, как было направлено оперение стрелы, то место, где мог засесть его враг, он выпустил в эту сторону свою стрелу в надежде или испугать злоумышленника, или заставить его обнаружить себя.

Стрела просвистела в воздухе и вонзилась в кору дерева, но на вызов никто не ответил.

Может быть, второй выстрел будет удачнее?

Зазвенела тетива, но вторая стрела была остановлена на лету.

Другая стрела, выпущенная из невидимого лука, почти под прямым углом вонзилась в неё над тропой, и, кружась в воздухе, обе они упали на землю.

Выстрел последовал так быстро и неожиданно и свидетельствовал о такой ловкости и меткости, что крестьянин в восхищении забыл об опасности и выпрыгнул из укрытия.

— Ну и выстрел! Замечательный выстрел! — вскричал он, выскакивая на опушку чащи и пытаясь отыскать таинственного лучника.

В ответ на его крики раздался радостный смех, и серебристый и нежный, как у женщины, голос пропел:

В лесах резвятся лани, в лесах цветут цветы,
Но что мне лани и цветы, когда со мною ты?
Оставь добычу и цветы, оставь прозрачный пруд,
И вместе в лес пойдём со мной, мой милый Робин Гуд.
Мы в чаще спрячемся с тобой подальше от дорог,
И из цветов себе сплету я праздничный венок.

— Ох! Так это Робин, бесстыдник Робин Гуд поёт. Иди сюда, мальчик. Как? Ты посмел стрелять из лука в своего отца? Клянусь святым Дунстаном , я уже решил, что это разбойники решили меня прикончить! Ну и злой же ты мальчишка, если избрал себе мишенью мою седую голову! Ах, вот и он сам, — добавил добрый старик, — вот он и сам, безобразник! И поёт ту песенку, которую я сочинил, когда мой брат Робин был влюблён… я тогда ещё песни сочинял, а мой бедный брат ухаживал за прекрасной Мэй, своей невестой.

— Ну что, отец, разве моя стрела ранила вас, а не просто пощекотала вам ухо? — послышался голос с другой стороны зарослей, снова запевший:

Над лесом бледный свет струит печальная луна,
И где-то колокол звенит; в долине тишина.
В Шервудский лес пойдём скорей, где старый дуб растёт,
Он слышал клятвы юных дней, и нас там счастье ждёт.

Лесное эхо ещё повторяло последние строки, когда молодой человек лет двадцати на вид, хотя на самом деле ему было только шестнадцать, вышел и остановился перед старым крестьянином, в котором читатель, без сомнения, узнал славного Гилберта Хэда, знакомого ему из первой главы нашей книги.

Юноша улыбался старику, почтительно держа в руке зелёную шляпу, украшенную пером цапли.

Густые, слегка вьющиеся чёрные волосы обрамляли его широкий лоб, белый как слоновая кость.

Слегка прищуренные глаза, затенённые длинными ресницами, бросавшими тень на розовощекое лицо с выступающими скулами, метали тёмно - синие искры.

Взгляд его чистых глаз, казалось, тонул и расплавленной глазури, и мысли, убеждения, чувства чистосердечной юности отражались в нём как в зеркале; в лице его сквозили мужество и энергия; изысканно - красивые черты не имели в себе ничего женственного, а когда он улыбался, обнажая жемчужные зубы, было видно, что это уже почти взрослый, уверенный в себе человек; губы у него были ярко - коралловые, и их соединяла с тонким прямым носом, крылья которого просвечивали розовым, изящная ложбинка.

Он загорел, но там, где одежда открывала шею и запястья, было видно, что кожа у него атласно - белая.

На нём была шляпа с пером цапли, перетянутая в талии куртка из зелёного линкольнского сукна , замшевые короткие штаны из оленьей кожи и обувь, называвшаяся unhege sceo («саксонские сапоги») и крепившаяся к щиколоткам прочными ремнями; на перевязи, украшенной стальными бляшками, висел колчан со стрелами и небольшой рог, а у пояса — охотничий нож; в руке он держал лук.

Вся одежда и снаряжение Робин Гуда, исполненные своеобразия, отнюдь не вредили его юношеской красоте.

— А что если вместо того чтобы пощекотать моё ухо, ты бы пробил мне голову? — с напускной строгостью спросил добрый старик, повторив последние слова своего сына. — Поосторожней с такой щекоткой, сэр Робин, ведь так не рассмешить, а скорее убить можно!

— Простите меня, отец. Я совсем не хотел вас ранить.

— Вполне верю тебе, но, дорогой мой мальчик, так вполне могло случиться: лошадь ли ускорила бы шаг или чуть отклонилась бы влево или вправо, я бы тряхнул головой, твоя рука дрогнула бы или ты бы неточно прицелился, да любой пустяк, в конце концов, и твои игры могли бы окончиться моей смертью.

— Но рука у меня не дрогнула, и прицеливаюсь я всегда точно. Не упрекайте же меня, отец, и простите мне мою шалость.

                                  из историко - приключенческого романа французского писателя Александра Дюма - отца - «Робин Гуд»

( кадр и телесериала «Робин из Шервуда» 1984 )

Ночь в музее

Сижу один я, без друзей.
Сижу на лавке, у дороги.
И вижу пред собой музей,
Там люди медленно передвигают ноги.

Но как я оказался здесь?
Никак я не пойму.
Такое сказочное место, необычайных красок смесь.
Ну что ж, чего сидеть. Пойду во внутрь посмотрю.

Сперва увидел на двери
Одно лишь имя - Натали.
Прошёл я дальше, в арку.
Там красный свет в глаза мне бил и было очень жарко.

                                                                         Сказочный музей. Сон (отрывок)
                                                                        Автор: Дмитрий Горобец Андреевич

Через несколько минут Сисл вёл Лэрри по музею.

Сначала они пришли в зал, оборудованный диорамами.

На них крошечными фигурками людей и предметов изображались исторические сцены.

Одна из диорам представляла малюсенький Колизей с римскими гладиаторами и солдатами.

На следующей была изображена сцена из времён Дикого Запада – ковбои на лошадях в окружении китайских и ирландских рабочих, строивших железную дорогу.

На другом конце зала под стеклом была выстроена деревня племени майя.

Точность мелких деталей изумила Лэрри. Фигурки были как живые.   

И вдруг всё вокруг стало чёрным. Кто- то выключил свет.

В зале наступила мертвенная тишина. У Лэрри волосы на голове зашевелились.

Он здорово струхнул. Обернувшись, он дрожащим голосом пролепетал:

– Сисл!

Когда глаза привыкли к темноте, он понял, что стоит напротив воскового Аттилы.

Со всех сторон его окружали воинственные гунны.

Хоть они и были восковые, но вид у них был пугающе живой. У Лэрри по спине пробежал холодок.

Из курса средней школы Лэрри припомнил: Аттила – это вождь гуннов, он правил с 434 года до своей смерти в 453 году.

Прославился своей жестокостью и бессердечием. И воины у него были столь же свирепые.

Но до чего же они похожи на настоящих!

Лэрри задумался: где же Сисл? Старик охранник как сквозь землю провалился.

И вдруг из теней выскочил зловещего вида шаман и схватил Лэрри за руку.

Лэрри завопил.

Тогда шаман снял маску. Это был Сисл.

– Ага, попался! Струсил! – захохотал старый охранник.

Но Лэрри было не до смеха.

– Что верно, то верно, – признался он. – Попался.
– Однако тут всё по-честному. Никаких подделок. Эти штуки действительно очень древние, – сказал Сисл. – Пошли дальше.

Сисл надел маску обратно на восковую фигуру шамана и вышел из зала.

Прежде чем последовать за ним, Лэрри остановился посмотреть гигантскую каменную голову.

Прочитал табличку возле неё и узнал, что это – точная копия изваяний, найденных на острове Пасхи, в южной части Тихого океана.

Статуи достигали двадцати футов в высоту и весили больше двенадцати тонн.

Каменные головы с острова Пасхи хранили в себе тайну.

Никто не знал, откуда пришёл народ, создавший их, и с какой целью они их сделали.

В соседнем зале Сисл показал новичку чучела львов, слонов, зебр и обезьян.

– Это, как ты понял, крыло африканских млекопитающих, – пояснил он.

Лэрри подошёл поближе, чтобы рассмотреть небольшую обезьянку.

– Забавный зверёк. – Он почесал мартышке под подбородком.
– Мы зовём его Декстер, – сказал Сисл. – Отъявленный проказник.

Лэрри пришёл в замешательство.

Чучело обезьянки – и вдруг проказник? Как это может быть?

Но спросить он не успел – Сисл повёл его дальше.

Чтобы не отставать, Лэрри почти побежал за ним.

– А это – египетский зал, – сказал Сисл.

Посреди зала высился древнеегипетский храм. Его подножие окружали статуи воинов с копьями.

– Это храм фараона Акменра, – объяснил Сисл и, посветив внутрь храма фонариком, показал большой каменный саркофаг. – Вон там он и лежит. Умер в молодости. А это – его самое ценное имущество. – Сисл указал на золотую табличку над саркофагом. Она была испещрена иероглифами. – Табличка фараона Акменра. Стоит столько, что и подумать страшно.
– Круто, – признал Лэрри.

Сисл ответил ему озорной улыбкой.

– Ещё как круто, Лэрри. – Сислу явно было что сказать, но он промолчал. Новому сторожу вскоре предстояло самому выяснить, что творится в музее.

                                                                                                                                                  из книга Лесли Голдмена - «Ночь в музее»

( кадр из фильма «Город Зеро» 1989 )

Ища невесту в призрачном тумане

Мой щегол, я голову закину —
Поглядим на мир вдвоём:
Зимний день, колючий, как мякина,
Так ли жёстк в зрачке твоём?

Хвостик лодкой, перья чёрно - жёлты,
Ниже клюва в краску влит,
Сознаёшь ли — до чего щегол ты,
До чего ты щегловит?

Что за воздух у него в надлобье —
Чёрн и красён, жёлт и бел!
В обе стороны он в оба смотрит — в обе! —
Не посмотрит — улетел!

                                                            Мой щегол, я голову закину
                                                               Автор: Осип Мандельштам

Невеста и Художник. Авторская песня. Рок - опера

«Моя золотая тёща» ( Фрагмент )

Уже на выезде из Москвы мы подхватили по-цыгански чёрную и костлявую женщину средних лет в роговых очках, тётку Гали, родную сестру её матери Евдокию Алексеевну, которую никто не называл по имени - отчеству, а только «тётя Дуся».

Как я вскоре понял, тётя Дуся была на амплуа дурочки, шутихи.

Это, пожалуй, наиболее интересная разновидность бедных родственников.

Приняв на себя добровольно роль домашнего Трибуле (*) в юбке, тётя Дуся выиграла куда большую свободу, нежели все остальные приживалы.

Она боялась только Звягинцева, поскольку её муж работал в заводоуправлении, на всех остальных плевать хотела.

Она не была агрессивна, но развязна, шумна, неуважительна и насмешлива.

Эта роль её увлекала, особенно с появлением нового лица.

В машине она беспрерывно курила и говорила на придуманном немецком.

«Акурштейн!» — произносила она светским тоном, и это могло быть подтверждением, сомнением, категорическим несогласием с собеседником, в зависимости от интонации.

Ещё запомнилось: «Ауфидер ку - ку!», «Генуг цум вольке», «Гульгенблюк», «Ген зи муле вейден».

Остальную белиберду я забыл.

Запомнилось также вскоре возникшее и всё усиливающееся чувство собственной неполноценности.

Я ничего не стоил в мире этих людей, где очень большую роль играли автомобили, мотоциклы и прочая техника.

Галя рассказала, что поехала в гости на машине и на обратном пути что-то «полетело».

Некоторое время все перебрасывались словами «сцепление», «коробка скоростей», «трамблёр».

«Небось на второй скорости добиралась?» радостно оскалил громадные, как рояльные клавиши, резцы Гоша - «американец».

Галя подтвердила казус, что вызвало бурный подъём веселья.

Причина общего душевного взлёта наградила меня немотой, я ни черта не смыслил в автомобилях.

Затем за меня взялась тётя Дуся, но её фантастический немецкий был понятнее технического воляпюка.

Я обрадовался, когда Пашка Артюхин запел невыразимо противным голосом с восточным акцентом:

А в одном-то клетка
Попугай висит,
А в другом-то клетка
Его мать сидит.
Она ему любит.
Она ему мать,
Она ему хочет
Крепко обнимать.

А когда все отсмеялись, он запел визгливым голосом:

Хорошо жить на востоке.
Называться Аль - Гасан.
И сидеть на солнцепёке,
Щуря глаз на Тегеран.

У развилки, откуда уходила дорога на Красногорск, к нам присоединилась молодая женщина, Галина тётка по отцу Люда.

Мелькнуло что-то миловидное и стройное.

Мелькнуло, ибо проверить своё впечатление мне не удалось, она сразу исчезла в густо населённом нутре машины, и я забыл о ней.

Я опять видел Галю, Артюхина, Катю, Гошу, тётю Дусю и рыжего шофёра. А Люды след простыл.

И ведь она сидела прямо передо мной на откидном сиденье.

Но вот что-то случилось: то ли сместился свет, то ли на повороте солнце напрямую ударило в окна машины, и я вновь увидел её.

Она казалась Галиной ровесницей и уж никак не тёткой: молодая, свежая, прелестная женщина.

Жаль, что существование её дискретно. К ней нельзя приглядеться, она вновь пропала.

Как выяснилось впоследствии, это было особым даром или дефектом Люды, не знаю, как и сказать, — внезапно исчезать.

Наподобие мандельштамовского щегла, который «не посмотрит — улетел».

Её скромность, стремление уходить в тень, не мозолить глаза создавали дурманный эффект неприсутствия.

Как мне потом сообщила Галя осудительным тоном, Люда была девственница.

Вот уже несколько лет её обхаживает молодой директор шинного завода, косвенно подчинённого Звягинцеву, но всё никак не решится сделать предложение.

Наверное, его отпугивала способность Люды к исчезновению. Жутковато жениться на полупризраке.

Я и сам, не вписываясь в интересы, разговоры, юмор и музыку компании, ощущал себя не вполне реальным.

Наверное, поэтому меня и потянуло к Люде, но тяга осталась беспредметной — в буквальном смысле слова, — Люда снова дематериализовалась.

Чуткая от ревности Катя каким-то образом угадала моё намерение.

«Не трать даром силы, она невеста».

И тут я услышал о женихе - смежнике и о том, что Артюхин, Людин троюродный брат, тайно на трезвую голову, шумно в подпитии вздыхает по ней.

Духовидец Артюхин, ведь она сама была, как вздох.

Но, видимо, ему удаётся «в тумане разгадать» и даже удержать «мучительный и зыбкий» образ Люды. И тут кто-то признёс:

«Дача Берии». Сплошной зелёный забор, окружавший густой еловый лес, тянулся километра на полтора.

Забор как забор, но почему он кажется таким зловещим и таинственным? Артюхин перестал петь, словно его пение могли услышать за зелёным забором.

Внезапная тишина подчеркнула значительность момента.

Тут только я сообразил, что впервые вступаю на запретную территорию власти и для таких, как я, очень легко и опасно заплутаться в заповедном лесу.

     -- из повести «Моя золотая тёща» Юрия Марковича Нагибина входящей в Сборник «Дафнис и Хлоя эпохи культа личности, волюнтаризма и застоя. История одной любви.»
___________________________________________________________________________________________________________________________________________________________

(*) Приняв на себя добровольно роль домашнего Трибуле - Трибуле (фр. Triboulet; 1479, Блуа — 1536) — придворный шут королей Людовика XII и Франциска I во Франции. Настоящее имя Трибуле — Николя Ферриаль или Ле Февриаль. Он был маленького роста — почти карликом, но при этом умён, часто зол и саркастичен. Образ Трибуле популярен в западноевропейской культуре.
___________________________________________________________________________________________________________________________________________________________

( кадр из телесериала  сериале «Сын отца народов» 2013 )