При любом квартирном ремонте в наших условиях самым дорогим расходным материалом являются нервные клетки - Стас Янковский
Люблю ремонт только за то, Что всё по-новому сверкает. От яркой люстры и до штор, — Хоть от усталости шатает! Зато дышу не надышусь, Остались позади все муки. Я наконец-то отосплюсь, И приведу в порядок руки. Покладист, как домашний пёс, Ковёр пушистый под ногами, Уюта в комнату привнёс — Торшер с хрустальными серьгами. Стал вроде шире коридор, Велосипед мне не мешает. Понятно было с давних пор, Что дело общее — сближает! «Как хорошо!» — все говорят, Безукоризненны обои! И двери вроде не скрипят, И от соседей нет, отбоя!
«R & G : Огни свободной любви» из серии «Ваша любимый роман от передвижной книжной лавки»
Имя Бога, всесильного Рамы, – это цель всех на свете дорог, Где любовь даже в маленьких граммах перевесит всю тяжесть тревог. Словно лёгкие капли тумана, растворятся они без следа, Чтобы вылилась счастьем желанным эта милость уже навсегда.
Всё, что ценится в призрачном мире, предлагает сомнительный вес, Как надутые гордостью гири на арене бродячих чудес. Этот цирк на колёсах самсары помогает дорогу найти, Ведь из сердца естественной парой нас хранит лишь Господь на пути.
Всей душой Его голос услышим, если цель нашей жизни одна – Уяснить суть Верховного Кришны, воспевая Его имена. Все они нам знакомы до боли с колыбели начала начал, Чтобы вспомнить те главные роли, где нас Кришна с любовью встречал. Харе Кришна Харе Кришна, Кришна Кришна Харе Харе, Харе Рама Харе Рама, Рама Рама Харе Харе.
Всесильный Господь Рама Автор: Гкс Александр Николаевич Кулишов
Наше появление в усадьбе помещицы Цыбульской вызвало переполох, подобный тому, какой бывает в курятнике, когда там появляется лисица. Заметались, заохали бабы, прежде занятые мирными своими работами, – будто не два гусара, а отряд басурман въехал во двор, замельтешили мужики в белых портах, а ребятишки с визгом повскакивали на плетни и заборы.
На крыльцо барского дома вышла дама, в которой я сразу узнал вдову - помещицу Ларису Ивановну Цыбульскую. Она была, как и рассказывал Горнов, среднего росту, темноволосая и довольно мила собою. Впрочем, насчет двадцати пяти лет Горнов слукавил. Ларисе Ивановне было уже за тридцать.
Вдова обвела орлиным взором двор, цыкнула на дворню и стала спускаться к нам навстречу. Чувствовалось, что она здесь полновластная хозяйка: при её появлении дворовые тотчас взялись за свои прежние дела, уже ничуть не обращая на нас с Горновым внимания, а ребятишки, соскочив с заборов и плетней, рассыпались в кустах, как воробьи. Даже собаки, с лаем бросавшиеся под ноги наших коней, вмиг угомонились.
Цыбульская сошла к нам с крыльца и, быстро кивнув Горнову как давно уже знакомому человеку, принялась беззастенчиво рассматривать меня с ног до головы, точно казак, выбирающий лошадь. Меня кольнуло сомненье – вправду ли она влюблена в меня так, как рассказывал интендант?
Тем временем он представил меня.
Я с почтительным поклоном подал помещице букет полевых цветов, собранный на лугу по дороге.
– Лариса Ивановна, примите эти скромные полевые цветы, которые склоняют свои головы пред вашей красотой, которая… которая… – тут я задумался, как продолжить свою мысль и с чем бы таким прекрасным сравнить красоту помещицы. Однако нужные слова не приходили на ум. Да, честно говоря, я их и не особо искал – если она влюблена в меня, к чему лишние разговоры.
Губы помещицы скривились в усмешке, точно у завоевателя, которому побеждённые жители на коленях подносят ключи от города; со словами «благодарю покорно» она приняла букет и затем пригласила нас в дом.
Передав поводья коней дворовому, мы стали подниматься по крыльцу вслед за хозяйкой. Она была в длинном платье, однако по мелькнувшей перед моим носом пятке и части щиколотки я живо представил её ноги во всей их соблазнительности, по достоинству оценил мощь её бёдер, тонкую талию, которая, впрочем, лет с пять уже мало - помалу оплывала жирком, и даже грудь. Разумеется, из этой позиции грудь мне и вовсе была не видна, но путём сопоставления размеров разных членов я сделал выводы и о груди. Как - то даже понял, что соски на ней тёмно - коричневые и размерами с петровские пятаки.
Совершенно увлечённый открывавшимися передо мной соблазнительными видами хозяйки, я пару раз споткнулся.
– Осторожнее, господа! – не оборачиваясь, сказала она, и в голосе её мне почудились весёлые нотки.
Вошли в гостиную, помещица села в кресло и указала нам на диван, на котором лежала комнатная собачонка с красным бантом на шее:
– Присаживайтесь, господа, отдохните с дороги. Кассий, уступи гостям место!
Собачка поспешно соскочила с дивана и, подбежав к хозяйке, уселась у неё в ногах.
Мы с Горновым сели на освобождённый собакой диван.
– Всякий раз изумляюсь, какая умная у вас собака, – сказал интендант. – А много ли нужно ей прокорму?
Лариса Ивановна с удивлением глянула на Горнова, будто только что обнаружила, что и он здесь присутствует, но вместо того чтобы ответить на его вопрос, обратилась ко мне:
– Итак, поручик, что вы хотели сказать? – Я? – Вы. – Да что же я хотел сказать? О чём? – О моей красоте. С чем именно вы хотели сравнить её? – А, вот вы о чём… хорошая же у вас память. – Не жалуемся. Итак, я жду. – Ну, я хотел сказать, что вы… что вы отменно хороши. Вот, собственно, и всё… – молвил я и, дабы прибавить значительности этим словам, добавил по примеру штабс - капитана Щеглова: – Кха, кха, кха. – Ах, какая изысканная оценка, – улыбнулась вдова. – Отменно хороши… Не велеть ли подать наливки?
Не дожидаясь ответа, Лариса Ивановна позвонила в колокольчик и приказала тотчас явившейся девке принести наливки.
– Да не обычную неси наливку, а неподслащенную! – распоряжалась вдова. – Уверена, что господа гусары предпочитают неподслащенную!
«Ай да вдова, ай да Лариса Ивановна, – думал я, разглядывая хозяйку, – такой палец в рот не клади. Как это она влюбилась в меня? Или Горнов соврал?» При этом все мои мысли о Елене Николаевне ушли куда-то далеко - далеко, и запах жёлтых одуванчиков, преследовавший меня весь день, тоже куда - то улетучился.
Дворовая девка принесла наливки и пряников. Все втроём мы выпили по бокалу и закусили пряниками.
В гостиной стоял рояль, и Горнов предложил Ларисе Ивановне сыграть что - нибудь. Та согласилась, но при условии, что мы с Горновым будем петь.
– Пусть Горнов один поёт, – сказал я. – У него для этого фамилия подходящая.
Горнов закусил губу после моей колкости, однако, когда вдова заиграла, всё - таки запел.
Я в это время стоял у окна и смотрел на пьяного мужичка, который брёл по тропинке. Удивительное дело: стоило Горнову сфальшивить ноту, как мужичка тут же вело в сторону, а как только Горнов выходил на ноту правильную, и мужичок тотчас выправлялся. Будто образовалась некая мистическая связь между пеньем Горнова и пьяненьким мужичком: чем сильнее фальшивил Горнов, тем сильнее мужичка уводило в сторону. Один раз он даже упал, когда Горнов «дал петушка». Однако ж интендант благополучно докончил «Полесскую балладу». Когда прозвучали последние ее слова «Пусть ополчаются напасти, но мы тверды в любовной страсти», мужичок незамедлительно закончил своё путешествие – скрылся за серым забором, как за театральною кулисою.
Ужинать решили в беседке в саду – благо погоды стояли в этот вечер прекрасные. Девки принесли всяческой снеди, поставили самовар. Горнов уплетал закуски, живо беседовал на хозяйственные темы со вдовою, а я оказался словно в теньке их разговоров, будто меня здесь и вовсе не было.
«Странною любовью возлюбила меня, однако, вдова. Если и в самом деле возлюбила, – размышлял я, усердно налегая на водку. – Обычно в присутствии предмета своего сердца дама только и делает, что робеет и замирает, помещица же вела села себя совершенно иначе. Будто бы это я был влюблен в неё, а не она – в меня. Да и где она могла видеть меня гарцующего на коне? Опять же – пьеса про житомирского призрака… Нет, что-то тут нечисто».
Несколько раз я пробовал перевести разговор с хозяйственной темы на театральную, дабы выяснить – действительно ли помещица такая страстная поклонница Мельпомены, как утверждал интендант. Однако мои попытки не имели успеха – Лариса Ивановна разговора на эту тему избегала. Это обстоятельство ещё больше убедило меня в том, что Горнов мне врал.
«А впрочем, какая разница, если я всё равно уж здесь, а помещица и в самом деле весьма аппетитна?» – решил я.
Пришёл бурмистр помещицы. Он был довольно высок, но столь узкий в плечах и плоский, что если б его поставили вместо доски в забор и стали бы глядеть не во фронт, а с фланга, то не нашли бы в этом заборе никакого изъяну. Ну, разве что удивились бы невесть откуда взявшейся над забором голове с рыжей бородой. Интендант немедленно завёл с бурмистром и с Ларисой Ивановной нудный разговор о закупках фуража и провианта для нашего эскадрона. Мне стало скучно. Скука эта усиливалась ещё и тем, что штоф водки был уже пуст, а просить вдову, чтобы она приказала принести новый, я почел не приличествующим для самого начала знакомства.
– А почем тут у вас овёс? – спросил я, чтобы тоже принять участие в разговоре. – Овёс? – и помещица, и Горнов, и бурмистр разом вскинули на меня изумлённые глаза. – Да, овёс. Что же удивительного вы находите в моём вопросе? – О, батюшка, об овсе - то ещё рано говорить, – сказал бурмистр. – Пока-а-амест он ещё поспеет. – Я понимаю, что ещё не поспел. Пока-а-мест, – передразнил я бурмистра. – Но каковы виды на него? – У нас так говорят, – Лариса Ивановна улыбнулась. – Коли рожь тронется в рост наперёд – быть ржи хорошей; а трава – так травам… – И кто же вперёд нынче тронулся? – Нынче наперёд рожь тронулась в рост, – торжественно сказал бурмистр. – Следовательно… – А снопы, сало и овчины? – перебил я его. – Каковы на них виды? – Что - что? – с изумлением переспросила вдова. – Каковы виды на снопы, сало и овчины? – бурмистр стал похож на птицу, держащую большой кусок в клюве и напряжённо размышляющую о том, сможет ли его проглотить или же совершенно никак не сможет. – Да это так наш поручик шутит, – с улыбкой молвил Горнов. – Он весьма далёк от сельского хозяйства.
Лариса Ивановна посмотрела на меня и улыбнулась, а бурмистр деликатно покашлял в кулак.
– Да, от сельского хозяйства я действительно далёк, – сказал я. – Однако это не помешало мне заметить, что природа тут весьма хороша. Пойду - ка я лучше полюбуюсь ею. А то все служишь и служишь, совершенно нет времени для отдохновения.
Вдова предложила сопровождать меня, но я отказался, поскольку намеревался во время прогулки заодно опустошить свой мочевой пузырь.
– О, нет, не извольте беспокоиться, – сказал я. – Я предпочитаю любоваться природой в одиночестве, ведь её красоты открываются лишь сосредоточенному глазу. Но смогу ли я сосредоточиться, если со мною рядом будет находиться создание, по красоте своей не уступающее лучшим видам природы?
У помещицы от этих слов восторженно заблестели глаза – точно я капнул в них касторки.
– Браво, браво! – воскликнул Горнов. – Прошу вас, поручик, не забыть эти слова во время прогулки. Я хочу записать их в свой дневник.
Откланявшись, я вышел из беседки и направился в сторону реки, которая мерцала внизу меж холмов.
Зайдя за ближайший куст боярышника, я расстегнул штаны и с удовольствием пустил струю. Когда она почти иссякла, я поднатужился, чтобы заодно выпустить и ветр из желудка. После моего «залпа» в беседке смолк всякий звон вилок и даже сам разговор. Я затаил дыхание в расчёте, что сидящие в беседке посчитают, что это был раскат грома. Или же припишут звук какому - нибудь жвачному животному, благо их немало паслось на окрестных лугах. Я не ханжа, но мне вовсе не хотелось на первых же порах произвести о себе таким звуком низменное впечатление на Ларису Ивановну.
Спустя минуту, когда в беседке мало - помалу возобновился разговор и снова застучали вилки, я потихоньку выбрался из - за куста, спустился по тропинке вниз и потом, уже не торопясь, прошёлся по живописному бережку речки, которая, словно узорчатый ремешок, опоясывала усадьбу. Когда я вернулся, в беседке была лишь одна Лариса Ивановна, а на столе стоял новый штоф с водкой.
– Но где же, однако, интендант Горнов? – спросил я. – А вам без него скучно? Или вы боитесь оставаться со мной наедине? – Лариса Ивановна игриво рассмеялась. – Не бойтесь, я вас не съем. – Отчего же боюсь? Я вовсе не боюсь оставаться с вами наедине… Напротив, мне даже очень приятно, что Горнов… – Господин Горнов с моим бурмистром поехали к ригам. Им нужно там посчитать поставки, – перебила меня вдова. – Да, кстати… Интендант просил вам передать, что сегодня уж не вернётся, сразу поскачет в город. – Вот как… – Я вижу, вы расстроились, – всплеснула вдова руками. – Вам скучно со мной? – Напротив… Вы столь прекрасны, что я так бы и… – Что «так бы и»?
Я на миг задумался – как бы так выразиться, чтобы помещица поняла, что я желаю её, но при этом облечь моё плотское желание в возвышенную форму.
– Ну, например, я желал бы написать ваш портрет, – сказал я и осторожно взял руку Ларисы Ивановны. – Мой портрет? – удивилась вдова. – Вы художник? И в каком же антураже вы желали бы написать мой портрет? – Я бы хотел написать вас обнажённой! – Пишите лучше природу, – засмеялась Лариса Ивановна и выдернула из моей ладони свою ручку. – Кстати, как прошла ваша прогулка? Вдосталь налюбовались сельскими видами?
В голосе её мне почудилась усмешка. Я оглянулся, чтобы оценить – насколько густа листва боярышника и не могла ли Лариса Ивановна видеть, как я опорожнял свой мочевой пузырь за этим кустом. Листву я счёл достаточно густой и потому вновь придал своему лицу романтическое выражение и сказал:
– О да, налюбовался! Природа у вас тут действительно дивная! Но даже она не может сравниться с вами! Когда я гляжу на вашу шею, на вашу дивную талию… – Да вы, как я погляжу, вольтерьянец… опасный человек… – вдова погрозила мне пальчиком. – Скажите, а вы и в самом деле увлекаетесь художественными опытами? – Да как вам сказать… Картины писать, конечно, прекрасное занятие, но есть ведь и другие занятия… Не менее приятные… – Какие ж именно? – спросила вдова неожиданно низким, грудным голосом.
Я снова на миг задумался – идти ли напролом и требовать любви немедленно – или же стоит немного повременить. Решив, что торопиться не следует, я сказал:
– На свете есть немало приятных занятий… Впрочем, прежде чем говорить о них, я предпочёл бы выпить с вами по рюмочке! – Так что ж вы медлите? – молвила Лариса Ивановна. – Не стесняйтесь, поручик, потчуйтесь! У меня водка великолепная, на берёзовых почках настоянная! – Да, напиток прекрасный, – сказал я, наливая вдове и себе водки. – Давайте же немедленно выпьем! – За что же будем пить? – За стрелы Амура! – За стрелы Амура? Ха-ха-ха!
Вдова отпила лишь маленький глоточек и поставила рюмку на стол.
– Что ж, не хотите выпить со мной водки за стрелы Амура? – спросил я. – Очень хочу, – с улыбкой молвила Лариса Ивановна. – Но только не водочки, а наливочки. Налейте мне наливочки, поухаживайте за мной.
– Мне говорили, что вы любите театр? – спросил я. – Театр? – по лицу вдовы пробежала гримаса недоумения. – Пожалуй, что люблю… Да кто ж не любит театр? Жаль только, что в нашей глуши его нет. – А в Житомире? – тут я как бы невзначай положил руку на её колено. – Есть там театр? – В Житомире? В Житомире, пожалуй, есть театр, – осторожно скосив глаз на мою руку, сказала Лариса Ивановна. – Да-да, там, кажется, есть театр.
Я понял, что настало время решительных действий.
– Когда мы ехали сюда, я собрал для вас букет полевых цветов, – тут я подвинул свою ладонь чуть выше колена Ларисы Ивановны. – С замиранием сердца я собирал букет для вас… – тут я подвинул ладонь ещё выше.
Лариса Ивановна рассмеялась грудным смехом, но поставила свой локоток на дальнейшем пути моей ладони.
– Когда я собирал эти цветы, то видел, как над ними вьются шмели… – продолжил я, не спуская глаз со вдовы и при этом нежно оглаживая её коленку. – И тогда я подумал, что всякая дама подобна цветку, а мы… мы, господа, похожи на шмелей, которые так и норовят посетить все бутоны подряд… таковы законы природы… им следует подчиняться… – Какой вы, право, наивный… и милый… – прошептала помещица. – Это ведь мужчины как цветы, а мы, дамы, как шмели, собираем с цветков мёд любви!
Она приподняла свой локоток, и рука моя свободно устремилась вверх по ноге помещицы. В эти мгновенья я чувствовал себя Икаром, чьи крылья вот - вот вспыхнут и обрекут его на безвозвратное паденье в бездну.
Тут помещица разом ко мне прильнула, и её пальцы побежали по моему лицу. Щёки её запылали, в глазах загорелись огни. Так в чудный летний вечер загораются они в тенистом дворе дома, где гуляет сельская свадьба. Ещё не совсем пьяны гости, ещё замирает невеста, ещё жеманничает её подружка, пробуя со стола всякие кусочки, ещё сидит как столб жених, пытаясь понять, что же с ним такое произошло сегодня, но всё нежнее и загадочнее поёт гармошка и всё пронзительнее вторят ей из тёмных кустов сверчки. И влажнее губы и глаза гуляющих баб; парни хватают за бока молодиц, те уже повизгивают и выделывают ногами своими свободные кренделя.
– Милый, милый, – быстро зашептала Лариса Ивановна.
Одной рукой я подхватил вдову, другой схватил со стола штоф с водкой и устремился с двумя этими огневыми ношами к дому.
из произведения Евгения Николаева - «Дневник последнего любовника России. Путешествие из Конотопа в Петербург» Глава. «Огневая помещица»
Как маячок в преддверье ада - Над мёртвым городом - Луна Из пены розовой взошла. И туч испуганное стадо Неслось, сметая купола.
И ночь теней стелила сети. И когти цепкие каштан Над головами выпускал. И выл, вещун безумный, ветер. И дух пристанища искал…
Город после взрывов Автор: Анна Сычёва
Он бежал по пустынному шоссе, часто оглядываясь на зарево пожара и невольно вздрагивал, когда за его спиной гремели орудийные выстрелы, а потом высоко в ночном небе рвались снаряды. Где - то гудели невидимые самолёты. Эхо от взрывов авиабомб подобно грому долго перекатывалось над горами.
Надвинувшееся облако закрыло луну, стало темнее. Беглец остановился, прислушался. Недалеко шумела вода ...
Дай мне огонь без разлук, Дай мне твой сердца стук, Дай тепла по ночам, Я тебя не отдам Небесам и словам, Полуночным звонкам. Дай согреться ладонь, Сердца дай мне огонь. Сердца дай огонь.
Дай на минуту заглянуть за ресницы, Я нарушил давно твоей тайны границы, Прочитать по глазам, что ты в счастье всё веришь И минуты любви километрами меришь. И в саду твоем диком всё поют песни птицы, И в твоих зеркалах улыбаются лица. Снова рядом с тобой вновь согреться от слов, Что душа всё жива, с нами бог и любовь.
ДАЙ МНЕ ОГОНЬ (ОТРЫВОК) Автор: Денис Майданов
Давно я заприметил во дворе соседнего дома седовласого не ветхого старика. С красивой тростью он часто вышагивал по тротуару вдоль домов или сидел на скамейке у своего подъезда. В хорошую погоду, особенно летом, его можно было видеть во дворе с утра и до вечера.
Я обратил внимание, что старик сильно кашлял, но беспрерывно курил. Во время приступов кашля он останавливался, опирался обеими руками на трость, набирал в лёгкие побольше воздуха и откашливал с резким наклоном вперёд. Так он повторял несколько раз. Потом, не торопясь, вынимал платок, вытирался и, не спеша, шёл дальше.
Весна в год пятидесятилетия нашей победы была ранняя. Уже в начале апреля было тепло и сухо, а с начала мая, практически, наступило лето.
Утром девятого мая, когда я проходил мимо сидевшего на скамейке у подъезда старика, поразился количеством и достоинством боевых орденов и медалей на его груди. Я поздоровался и поздравил ветерана с праздником. Он швырнул в стоявшую рядом урну почти целую сигарету, поблагодарил за поздравление. По всему было видно, что старику очень хочется поговорить. Не мог я сразу развернуться и уйти. Но мы не были знакомы, и я лихорадочно думал, с чего начать разговор. У старика в это время начался кашель. Как только он прокашлялся, я высказал своё сожаление по поводу его курения.
- Ох, как вы правы! Знали бы вы, как достаётся мне от участковой докторши и её сестрички! А домашние?! Да и сам я понимаю, что надо кончать это безумство. Всё понимаю. С самой войны то бросаю курить, то снова начинаю. А всё обстоятельства. Если не спешите, присядьте хоть не на долго.
Я присел на скамью с частично выдранными брусками и представился. Представился и ветеран. В ходе неспешного разговора я внимательно рассмотрел награды собеседника и, улучив момент, задал вопрос:
- Судя по наградам, много воевали? - Нет. Воевал не очень много. В начале войны, да почти в конце. Но досталось, как следует. Обстоятельства войны и вынудили закурить.
Я молчал, давая собеседнику понять, что хочу послушать его историю. Михаил Иванович без слов меня понял, доброжелательно глянул в мою сторону и сказал:
- История эта не простая. Коротко рассказать не получится. Если хотите, выходите как - нибудь вечерком, побеседуем. Сейчас уже тепло, во дворе нас стариков прибавилось, но толком поговорить и не с кем. Буду очень рад.
Я ещё раз поздравил старичка с праздником, пожелал здоровья и избавления от табака, пообещал в ближайшее время пообщаться с ним, и попрощался.
Меня очень заинтересовала судьба ветерана, но время, чтобы побеседовать с ним, выбрал только через неделю.
Курильщик (Избранное) Автор: Андрей Перепелятников
В томящей боли превращения лучей В размытый сумрак полусонных ощущений Таится патока дозволенных речей И быстрокрылие непрожитых мгновений.
Вздох влажной почвы под ладонями дождя Коснётся зреющих бутонов первоцвета. Нетерпеливо их назрелость теребят Шальные ветры в предвкушении расцвета.
В коктейле айсберг тает льдинкой неспроста, Придав напитку тонкий шарм и завершённость. И ненасытный омут в ласковость пруда Восходит медленно с чужим предсмертным стоном.
Слушая лягушек… Автор: Алиса
И снова поговорим о сказках Андерсена. На этот раз речь пойдёт о "Дюймовочке" и... древнегреческом языке. Удивлены? Сейчас я всё объясню.
Помните фразу, которую произнёс сын жабы при встрече с главной героиней?
— Коакс, коакс, брекке-ке-кекс! — только и мог он сказать, когда увидел маленькую девочку в ореховой скорлупке.
У вас никогда не возникало вопроса, что это за "брекке-ке-кекс" такой? Может быть, так разговаривают датские жабы? А вот и нет, ответ неверный, датские жабы говорят "kvæk" (норвежские - "kvekk", шведские - "koack"). Собственно, ничего общего с "брекке-ке-кекс", разве что начальное "коакс" можно узнать в шведском слове.
Ответ неожиданно находится в комедии "Лягушки" древнегреческого поэта и драматурга Аристофана. В эпизоде, когда лягушки провожают в Аид бога Диониса, раздаётся их пение "βρεκεκεκέξ, κοάξ, κοάξ":
Получается, так разговаривали древнегреческие лягушки? Не совсем. Известный специалист по древнегреческому языку и культуре Кеннет Довер в комментарии к комедии замечает, что начальный звук βρ- и конечный -ξ добавляются в соответствии с правилами древнегреческой орфографии, поэтому содержательная часть состоит из "кекеке", что вполне соответствует тому, что мы слышим.
Выходит, Андерсен всего лишь буквально процитировал Аристофана. На русский язык текст этого эпизода можно было бы перевести так:
— Ква, ква, ква! — только и мог он сказать, когда увидел маленькую девочку в ореховой скорлупке.
Но с бреккекекексом гораздо интереснее, сказочнее. А, может, сын жабы очень хочет понравиться Дюймовочке и показывает ей, что он полиглот и владеет древнегреческим?
Бокал холодного Боржоми Из холодильника с утра, Когда с балкона прёт жара…
Обворожительно, друзья!
На плечи бросить полотенце, Насвистывать и напевать, Вчерашний вечер вспоминать…
Прекрасно, будем загорать!
Играет чайка с бирюзой, Песочком влажным берега, Лениво плещется волна…
Грудь в синь искристую легла!
Движение в тёплой прохладе, Всё дальше пляж и голоса, В брызгах лицо и небеса…
– С утра Боржоми, Господа!
Бокал холодного Боржоми Автор: fomavk
Есть множество средств сделать человеческое существование постылым, но едва ли не самое верное из всех — это заставить человека посвятить себя культу самосохранения. Решившись на такой подвиг, надлежит победить в себе всякое буйство духа и признать свою жизнь низведённою на степень бесцельного мелькания на всё то время, покуда будет длиться искус животолюбия.
Но, во - первых, чтоб выполнить такую задачу вполне добросовестно, необходимо, прежде всего, быть свободным от каких бы то ни было обязательств. И не только от таких, которые обусловливаются апелляционными и кассационными сроками, но и от других, более деликатного свойства. Или, говоря короче, нужно сознать себя и безответственным, и вдобавок совсем праздным человеком. Ибо, во время процесса самосохранения, всякая забота, всякое напоминовение о покинутом деле и даже «мышление» вообще — считаются не kurgemaess [сообразными с лечением] и препятствуют солям и щёлочам успешно всасываться в кровь.
Среди женщин субъекты, способные всецело отдаваться праздности, встречаются довольно часто (культурно - интернациональные дамочки, кокотки, бонапартистки и проч.). Всякая дамочка самим богом как бы целиком предназначена для забот о самосохранении.
В прошлом у неё — декольте, в будущем — тоже декольте. Ни о каких обязательствах не может быть тут речи, кроме обязательства содержать в чистоте бюст и шею. Поэтому всякая дамочка не только с готовностью, но и с наслаждением устремляется к курортам, зная, что тут дело совсем не в том, в каком положении находятся лёгкие или почки, а в том, чтоб иметь законный повод но пяти раз в день одеваться и раздеваться. Самая плохая дамочка, если бог наградил её хоть какою - нибудь частью тела, на которой без ожесточения может остановиться взор мужчины, — и та заранее разочтёт, какое положение ей следует принять во время питья Kraenchen (*), чтоб именно эту часть тела отрекомендовать в наиболее выгодном свете.
Я знаю даже старушек, у которых, подобно старым, ассигнациям, оба нумера давно потеряны, да и портрет повреждён, но которые тем не менее подчиняли себя всем огорчениям курсового лечения, потому что нигде, кроме курортов, нельзя встретить такую массу мужских панталон и, стало быть, нигде нельзя так целесообразно освежить потухающее воображение. Словом сказать, «дамочки» — статья особая, которую вообще ни здесь, ни в другом каком человеческом деле в расчёт принимать не надлежит.
Но в среде мужчин подобные оглашённые личности встречаются лишь как исключение. У всякого мужчины (ежели он, впрочем, не бонапартист и не отставной русский сановник, мечтающий, в виду Юнгфрау , о коловратностях мира подачек) есть родина, и в этой родине есть какой - нибудь кровный интерес, в соприкосновении с которым он чувствует себя семьянином, гражданином, человеком. Развязаться с этим чувством, даже временно, ужасно тяжело; и я положительно убеждён, что самый культ самосохранения должен от этого пострадать. Легко сказать: позабудь, что в Петербурге существует цензурное ведомство, и затем возьми одр твой и гряди (**); но выполнить этот совет на практике, право, не легко.
Недавно, проезжая через Берлин, я заехал в зоологический сад и посетил заключённого там чимпандзе. При случае советую и вам, читатель, последовать моему примеру. Вы увидите бедное дрожащее существо, до того угнетённое тоской по родине, что даже предлагаемое в изобилии молоко не утешает его. Скорчившись, сидит злосчастный пленник под тёплым одеялом на соломенном одре и, закрывши глаза, дремлет предсмертного дремотой. [Замечательно, что тут же, за решёткой, у самого изголовья старого чимпандзе, заключён маленький чимпандзе, родившийся несколько месяцев тому назад, уже в Берлине. Этот ребёнок стоит, ухватившись передними лапами за решётку, и положительно глаз не сводит с умирающего старика. (Прим. М. Е. Салтыкова-Щедрина.)]
Какие сны снятся старику — этого, конечно, нельзя угадать, но, судя по тоскливым вздохам, ясно, что перед умственным его взором мелькает нечто необыкновенно заманчивое и дорогое. Быть может, там, в родных лесах, он был исправником, а может быть, даже министром. В первом случае он предупреждал и пресекал; во втором — принимал в назначенные часы доклады о предупреждении и пресечении. Без сомнения, это были доклады не особенно мудрые, но ведь для чимпандзе, по части мудрости, не особенно много и требуется.
И вот, теперь он умирает, не понимая, зачем понадобилось оторвать его от дорогих сердцу интересов родины и посадить за решёткой в берлинском зоологическом саду. Умирает в горьком сознании, что ему не позволили даже подать прошения об отставке (просто поймали, посадили в клетку и увезли), и вследствие этого там, на родине, за ним числится тридцать тысяч неисполненных начальственных предписаний и девяносто тысяч (по числу населяющих его округ чимпандзе) непроизведённых обысков! Не знаю, как подействует это скорбное зрелище на вас, читатель, но на меня оно произвело поистине удручающее впечатление.
из книги Михаила Евграфовича Салтыкова - Щедрина - «За рубежом» ________________________________________________________________________________________________________________________________________________________
(*) какое положение ей следует принять во время питья Kraenchen - Emser Kränchen — эмская минеральная вода.
(**) и затем возьми одр твой и гряди - Cultural reference. .. тебе говорю: встань, возьми постель твою и иди в дом твой. Евангелие От Марка 2:11
Если в рыжего кота Домовой вселяется, В доме мир и красота, И мечта сбывается. Если в белого кота Домовой заселится, Не грустить вам никогда, Горе перемелется. Если полосатый кот Домовому нравится, Полоса невзгод пройдёт, Свет в конце появится. Если чёрный кот у вас Домовому по сердцу, От лукавого проказ Жди междоусобицу.
Если в рыжего кота домовой вселяется Автор: Купидон
Тедди подтвердил кивком, а Коули открыл сигаретницу из грецкого ореха и поднёс её гостям. Тедди взял одну, Чак же, мотнув головой, достал собственную пачку, и все трое закурили. Главврач поднял фрамугу.
Он снова сел и протянул через стол фотографию: молодая женщина, чье красивое лицо портили круги под глазами, такие же чёрные, как её волосы. Глаза широко раскрыты, как будто их распирало от внутреннего жара. А то, что им открывалось за объективом камеры, за фотографом, а возможно, и за пределами видимого мира, не предназначалось для посторонних глаз.
Что - то в её лице вызвало у Тедди тревожную ассоциацию, а потом он сообразил: паренёк в концлагере, отказывавшийся от еды, которую ему предлагали. Он сидел у стены на апрельском солнышке с застывшим выражением глаз, пока его веки не закрылись. Бездыханное тело добавили к горе трупов на железнодорожной платформе.
Чак тихо присвистнул:
– О господи.
Коули сделал затяжку.
– Это реакция на её бесспорную красоту или бесспорное безумие? – И на то, и на другое, – ответил Чак.
Эти глаза, думал Тедди. Даже застывшие во времени, они кричали. Хотелось залезть внутрь картинки и сказать ей: «Ну, ну, ну. Всё хорошо, всё хорошо. Ш-ш-ш». Хотелось держать её за плечи, пока не пройдёт озноб, и произносить утешительные слова.
Дверь открылась, и вошёл высокий негр с седыми прядками, в белой униформе санитара.
– Мистер Гантон, – сказал Коули, – это джентльмены, о которых я вам говорил. Приставы Ауле и Дэниелс.
Тедди с Чаком встали и обменялись с Гантоном рукопожатиями. Тедди почувствовал, как от этого человека буквально исходит страх, возможно, оттого, что он пожимает руку представителям закона, а у него дома лежит парочка повесток в суд.
– Мистер Гантон работает у нас вот уже семнадцать лет. Он главный санитар. Это он сопровождал Рейчел в её палату прошлой ночью. Мистер Гантон?
Гантон, усевшись, скрестил лодыжки, положил руки на колени и немного подался вперёд, глядя на свои ботинки.
– В девять собиралась группа, а после…
Коули его перебил:
– Речь о сеансах групповой терапии, которые проводят доктор Шин и сестра Марино.
Гантон подождал, не захочет ли Коули ещё что - то добавить, а затем продолжил:
– Ну вот. Значит, в десять они закончили, и я повёл Рейчел в палату. Она вошла. Я запер дверь снаружи. После отбоя, каждые два часа, мы делаем обход. В двенадцать прихожу. Заглядываю в глазок, а койка пустая. Может, думаю, на полу лежит. Пациенты, они часто на полу спят. Открываю дверь…
И снова Коули вмешался:
– Своим ключом, правильно, мистер Гантон?
Тот кивнул, разглядывая собственные колени:
– Своим, ага, дверь - то заперта. Вхожу. Мисс Рейчел нигде не видать. Я закрыл дверь и проверил решётку на окне и само окно. Вроде крепко заперто. – Он передёрнул плечами. – Тогда я позвонил смотрителю. – Он поднял глаза на Коули, который по - отечески ему кивнул. – Есть вопросы, господа?
Чак мотнул головой.
Тедди оторвался от блокнота.
– Мистер Гантон, вы сказали, что вошли в палату и убедились в том, что пациентки нет на месте. Вы не разовьёте свою мысль? – Сэр? – Там есть стенной шкаф? Есть место под койкой, где она могла спрятаться? – Всё есть. – И вы там и там проверили? – Да, сэр.
Притом что дверь оставалась открытой.
– Сэр? – Вы сказали, что вошли в палату и не увидели там пациентки. А потом закрыли дверь. – Вообще - то… Ну…
Тедди подождал и затянулся сигаретой, которую ему дал Коули. Дым был мягче и насыщеннее, чем у его «Честерфилда», и запах тоже другой, сладковатый.
– Дело-то на пять секунд, сэр, – пояснил Гантон. – Глянул в шкаф, глянул под койку и закрыл дверь. Где ей там прятаться - то? На пятачке? – А прижаться к стене? Справа или слева от двери? – Да ну. – Гантон помотал головой, и, хотя глаза были опущены долу, Тедди впервые ощутил исходившую от него волну досады и глухого недовольства при всех этих услужливых «да, сэр» и «нет, сэр». – Маловероятно, – обратился Коули к Тедди. – Я вижу, пристав, к чему вы клоните, но когда вы увидите эту комнатку, то поймёте, что мистеру Гантону было бы крайне трудно не заметить пациентку, где бы она в тот момент ни находилась. – Вот именно. – Гантон уже смотрел приставу в лицо, и в его взгляде сквозили вызов и гордость за безупречно сделанную работу, которую он, Тедди, своими вопросами поставил под сомнение. – Благодарю вас, мистер Гантон, – сказал Коули. – Пока достаточно.
Гантон поднялся, ещё на пару секунд задержавшись взглядом на приставе, и со словами «Спасибо, доктор» покинул офис.
С минуту они молча докуривали свои сигареты, прежде чем затушить их в пепельницах. После чего Чак произнёс:
– Я думаю, нам следует осмотреть палату, доктор. – Разумеется. – Коули встал из-за стола. В его огромной пятерне была связка ключей. – Следуйте за мной.
Это была клетушка с открывавшейся внутрь железной дверью; благодаря хорошо смазанным петлям она открывалась до самого конца. Слева от входа, за небольшим простенком, находился деревянный чуланчик, где на пластмассовых вешалках висели блузы и брюки на завязках.
– Похоже на правду, – признал Тедди.
Коули кивнул:
– От человека, стоящего на пороге, здесь спрятаться негде. – А на потолке? – сказал Чак, и все трое задрали головы, а Коули позволил себе улыбнуться.
Главврач закрыл за собой дверь, и Тедди позвоночником почувствовал себя узником. Над узкой койкой зарешеченное окошко. У правой стены крошечный комод. Цементные стены и пол казённого белого цвета. В этой каморке три человека неизбежно тёрлись локтями.
– Кто ещё имел сюда доступ? – спросил Тедди. – Среди ночи? В такое время нет никому резона заглядывать в этот корпус. – Это понятно, – сказал Тедди. – Но кто сюда имеет доступ? – Санитары, естественно. – Лечащие врачи? – спросил Чак. – Медсёстры, – уточнил Коули. – У врача нет ключей? – спросил Тедди. – Есть. – В голосе Коули почудилось лёгкое раздражение. – Но в десять вечера все врачи расписываются в журнале. – И сдают ключи? – Да. – Это зафиксировано? – гнул своё Тедди. – Я не понимаю. из романа Денниса Лихэйн - «Остров Проклятых»
Дом американца — это его за́мок, пока не приходит время платить по закладным.
Финли Питер Данн (1867–1936) — американский писатель - юморист
Александр
Ресторан приморский переполнен, Здесь сегодня джаз играет блюз. Александр с детства джазом болен, У него вообще отменный вкус.
Шоколадка плавает в шампанском, Александр умеет стол накрыть. И блондинка слева строит глазки, Намекая — выйдем покурить!
Александр парень был не промах, Он лицом красив, в плечах широк, И сгорали женщины, как порох, Но на всех жениться он не мог.
Александр (Отрывок) Поэтесса: Лариса Рубальская _________________________________________________________________________________________________________________________________________________________
Александр
А ещё, ребятушки, снилась всякая ерунда.
Пьяницы, которые угрожали шантажом какому - то мужику и его приятелю. Запечённая сладкая курица синюшного цвета, которой надо угостить женщину - соседку с украинской фамилией. Да, кошка с собакой.
Погружение в дискурс « Об идеалах 1991 года» или минус 200 для постоянных клиентов
Я медлила, включивши зажиганье: Куда поехать? Ночь была шикарна. Дрожал капот, как нервная борзая. Дрожало тело. Ночь зажгла вокзалы.
Всё нетерпенье возраста Бальзака Меня сквозь кожу пузырьками жгло: Шампанский возраст с примесью бальзама; Я опустила левое стекло.
И подошли два юные пиона - Пальто до пят и шеи оголены. "Свободны, мисс? Расслабиться не прочь? 500 за вечер, 1000 за ночь"
Я вспыхнула! Меня как проститутку Восприняли, а сердце билось жутко: Тебя хотят, ты - блеск, ты молода. Я возмутилась. Я сказала "да"
Другой заметил, бёдрами покачивая, Потупив голубую не порочь "Вдруг есть подруга, как и вы - богачка? Беру я также - 1000 за ночь"
Ах, сволочи! Продажные исчадья! Обдав их газом, я умчалась прочь. А сердце билось от любви и счастья. 500 за вечер, 1000 за ночь.....
МОНОЛОГ ОДНОЙ МОСКОВСКОЙ АКТРИСЫ Автор: А. ВОЗНЕСЕНСКИЙ
Ночь позади, ночь впереди, Но сквозь туман и непогоду, Мчится автобус навстречу любви... Глупый, тебе это надо, ей - Богу?
Случилось невероятное. Уже который день по всем СМИ передают, что в Подмосковье, водитель маршрутки, высадил на мороз восьмилетнюю девчушку. Денег у неё не было оплатить за проезд. И оказалась она на трассе в незнакомом для неё месте. Проплутала более четырёх часов и, каким-то образом, очутилась на пригородной железнодорожной станции. Там её и заметил контролёр с электрички. Оповестил о найдёныше и передал волонтёрам её разыскивающим.
Хорошо то, что хорошо заканчивается. Жива и невредима девчушка вернулась к родителям. Может быть, и получила по заднице за то, что деньги на чипсы истратила, но об этом СМИ умалчивает.
Я же, внимая информации о произошедшем случае, задумался про себя: "А сколько, вот таких, непредсказуемых случаев, произошло за время моей шофёрской жизни?"
Помню в самом начале девяностых, когда весь российский народ чуть ли не голодал, контролёры выявили парнишечку лет четырнадцати. Тот по именному билету маменьки своей проезжал. Билет у пацана, конечно же, изъяли, а самого, посреди перегона вышвырнули из автобуса.
До сих пор помню, как он плакал. Плакал навзрыд, умаляя вернуть ему родительский билет. Что на последние деньги маменька его купила, чтобы на работу ездить. Ни в какую не сжалились над ним контролёры. Пробовал я вступится за мальчонку, так мне рапортом пригрозили за то, что вмешиваюсь в работу проверяющих лиц. А схлопотать такой рапорт, значит самому без зарплаты остаться. Я пассажиров призвал вмешаться. Так они, кто в окошко, кто в газету уткнулись и молчок.
Сегодня, когда стабильнулось положение в России, думается мне, что струсил я тогда. Надо было настоять на своём и заставить вернуть парню проездной. Только задним умом мы все сильны. А вот в той, конкретной обстановке, растерялся...
Много всякого в жизни моей шоферской было.
И тебе морду били, и ты морды бил. Был случай - ограбили меня, приставив нож к горлу. Всю выручку, что за смену собрал, вытряхнули. Потом из своих кровных пришлось за билеты рассчитываться. А куда "бедному крестьянину податься"? Один он, водитель автобуса. Защиты ждать неоткуда. Ни пассажиры, ни начальство нашего брата и сегодня за людей не считают. Для пассажиров мы извозчики, а для начальства - плебеи.
А самое невыносимое то, что повязан водитель автобуса всякими правилами, инструкциями, положениями о работе на трассе. И попробуй хоть что - то нарушить. В этом случае в момент за голый тариф месяц отработаешь. А он - тариф, знаете сколько? - Двадцать два рубля в час. Это значит, что если ты двести часов за рулём отработал, то на четыре с половиной тысячи можешь рассчитывать. А зарплата у водителя сегодня - двадцать пять тысяч рубликов. Спрашивается: а откуда она берётся? А всё с барского плеча начальников. В виде премий за соблюдение тех самых инструкций и положений. И, чтобы премий этих лишится, достаточно одного рапорта от контролирующих лиц. Например, за провоз пассажира с неоплаченным проездом.
А теперь ответьте мне, граждане - товарищи, как должен был поступить водитель маршрутки, с той девчоночкой, которая в автобусе без денег оказалась? Вот то - то. Здесь сто раз подумаешь, прежде чем милосердие проявить.
Конечно же, дядька тот, который соплюшку из салона выгнал, неправ. Нельзя так с ребёнком поступать ни в мороз, ни летом. Но случись, контролёры бы её обнаружили, то стопудово водитель без зарплаты окажется. Или пришлось бы откупаться от контролёров суммой немалой.
И мне понятно, почему СМИ решило за девчоночку вступиться. Непонятно только, кто водителя защитит, когда ему не на что будет семью кормить.
О бедном шофёре замолвите слово (Избранное) Грошев - Дворкин Евгений Николаевич
