Изломанностью. Фосфорная кошка. такой предстану пред Тобой

А! это снова ты. Не отроком влюблённым,
Но мужем дерзостным, суровым, непреклонным
Ты в этот дом вошёл и на меня глядишь.
Страшна моей душе предгрозовая тишь.
Ты спрашиваешь, что я сделала с тобою,
Вручённым мне навек любовью и судьбою.
Я предала тебя. И это повторять —
О, если бы ты мог когда-нибудь устать!
Так мёртвый говорит, убийцы сон тревожа,
Так ангел смерти ждёт у рокового ложа.
Прости меня теперь. Учил прощать Господь.
В недуге горестном моя томится плоть,
А вольный дух уже почиет безмятежно.
Я помню только сад, сквозной, осенний, нежный,
И крики журавлей, и чёрные поля…
О, как была с тобой мне сладостна земля!

                   А! Это снова ты. Не отроком влюблённым…
                                        Поэт: Анна Ахматова

Узнав, что дочь хочет напечатать подборку стихов в столичном журнале,
отец потребовал, чтобы она взяла псевдоним и "не позорила славную фамилию".
Дочь повиновалась, и в русскую литературу вместо Анны Горенко вошла Анна
Ахматова.
Не то чтобы она сомневалась в своем таланте и правильности выбранного
пути или искала тех выгод, которые дает писателю раздвоенность; главное
заключалось в необходимости блюсти приличия, поскольку в знатных семьях (а к
ним относилось и семейство Горенко) к профессии литератора относились
свысока и полагали её приличной для тех, у кого не было способа заявить о
себе иначе.

Претензии отца были, пожалуй, чрезмерными. В конце концов Горенко не
принадлежали к титулованной знати. С другой стороны, они жили в Царском Селе
-- летней резиденции царской фамилии, а многолетнее соседство такого рода
редко проходит даром, но для семнадцатилетней дочери главным было другое:
сто лет назад в Царскосельском лицее "беззаботно расцветал" Пушкин.
Что же до псевдонима, то среди предков Анны Горенко по материнской
линии был Ахмат-хан, потомок Чингиза, последний правитель Золотой Орды. "Я
-- чингизка",-- говаривала она не без гордости. Для русского слуха
"Ахматова" звучит на восточный, более того, на татарский лад. Она не гналась
за экзотикой, наоборот: в России все татарское встречается скорее не с
любопытством, а с предубеждением.

Но пять открытых "А" (Анна Ахматова) завораживали, и она прочно
утвердилась в начале русского поэтического алфавита. Пожалуй, это была её
первая удачная строка, отлитая акустически безупречно, с "Ах", рожденным не
сентиментальностью, а историей. Выбранный псевдоним красноречиво
свидетельствует об интуиции и изощренном слухе семнадцатилетней девочки, на
чьих документах и письмах тоже вскоре появилась подпись: Анна Ахматова.
Будущее отбрасывает тени -- выбор оказался пророческим.
Ахматова относится к тем поэтам, у кого нет ни генеалогии, ни
сколько-нибудь заметного "развития". Такие поэты, как она, просто рождаются.
Они приходят в мир с уже сложившейся дикцией и неповторимым строем души. Она
явилась во всеоружии и никогда никого не напоминала, и, что, может быть, еще
важней, ни один из бесчисленных подражателей даже не подошёл близко к её
уровню. Они все были похожи более друг на друга, чем на неё.
Отсюда следует, что феномен Ахматовой не сводится к тонким
стилистическим ухищрениям и связан скорее со второй частью знаменитого
уравнения Бюффона для "Я" (*).

Божественная неповторимость личности в данном случае подчеркивалась её
потрясающей красотой. От одного взгляда на нее перехватывало дыхание.
Высокую, темноволосую, смуглую, стройную и невероятно гибкую, с
бледно-зелёными глазами снежного барса, её в течение полувека рисовали,
писали красками, ваяли в гипсе и мраморе, фотографировали многие и многие,
начиная от Амедео Модильяни. Стихи, посвященные ей, составили бы больше
томов, чем все её сочинения.
Все это я говорю к тому, что внешняя сторона её "Я" ошеломляла. Скрытая
сторона натуры полностью соответствовала внешности, что доказали стихи,
затмившие одно и другое.
От её речи неотделима властная сдержанность. Ахматова -- поэт строгих
ритмов, точных рифм и коротких фраз. Синтаксис её прост, не перегружен
придаточными конструкциями, спиральное строение которых в немалой степени
держит на себе русскую литературу. По грамматической простоте её язык
родствен английскому. Среди своих современников она -- Джейн Остин (**), и, если
её речи темны, виной тому не грамматика.

                                                                 из эссе Иосифа Бродского -  Скорбная муза (отрывок)

(*) уравнения Бюффона для "Я" - возможно, что И. Бродский имел ввиду задача Бюффона о бросании иглы — один из первых примеров применения метода Монте-Карло. Метод Монте-Карло - группа численных методов для изучения случайных процессов. Можно предположить, что в этом месте своего эссе, Иосиф  Александрович оставил некую загадку, о личности Анны Ахматовой, для читателя обладающего пытливым умом.
(**) Джейн Остин (16 декабря 1775 — 18 июля 1817) — английская писательница, провозвестница реализма в британской литературе, сатирик, писала так называемые романы нравов.
Её книги являются признанными шедеврами, которые сочетают в себе простоту сюжета, глубокое психологическое проникновение в души героев и ироничный, мягкий, истинно «английский» юмор.

Предположение: Отождествления Анны Ахматовой со  второй частью уравнения Бюффона для "Я" (о процессах, которыми руководит его Величество Случай), с глубоким психологизм при погружении в души героев Джейн Остин, плюс пассаж о её тёмных речах. Есть культурная отсылка душевной организации русского поэта Ахматовой с древнегреческой Пифией.

Красный дьявол. Белый бог.

Жизнь, бывает,  загоняет в угол, всё идет совсем не так, как надо;
Но у женщин в рукаве есть джокер: покупают красную помаду.

Иногда достаточно улыбки, или просто дружеского взгляда;
Но в отсутствии всего спасает брендовая красная помада.

Красный цвет – как вызов неудачам и несовершенству мироздания;
Первый шаг из круга  – по спирали  –  ввысь, где исполняются желания;

Яркий штрих,  с которого начнется проработка нового расклада.
И посыл: всё будет хорошо. Или просто будет так, как надо.

                                                                          КРАСНАЯ ПОМАДА
                                                                            Автор: Мила(я)

— Жанна, — начал он, — ты ведь нередко сплетала там, у Древа Фей, гирлянды цветов вместе с другими детьми, не так ли?

Он всегда подступал с этой стороны, когда хотел завлечь меня приманкой и поймать на слове, — всегда вот такой спокойный, равнодушный тон, которым так легко тебя дурачить, так легко направить в ловушку, а ты и не замечаешь, куда идёшь, — опомнишься только тогда, когда дверца за тобой уже захлопнулась. Он очень любил эти штуки. Я уже видел, что он сыплет зёрнышки перед Жанной. Она ответила:

— Да, отец мой.
— А вешала ты гирлянды на Древо?
— Нет, отец мой.
— Не вешала?
— Нет.
— Почему же?
— Я… ну, да я не хотела этого.
— Не хотела?
— Нет, отец мой.
— А что же ты делала с цветами?
— Я вешала их внутри церкви.
— Почему же тебе не хотелось вешать их на Древо?
— Потому что я слышала, будто феи сродни дьяволу, и мне говорили, что оказывать им почести грешно.
— И ты верила, что нехорошо оказывать им такую почесть?
— Да. Я думала, что это должно быть нехорошо.
— Но если нехорошо было так почитать их и если они сродни дьяволу, то ведь они могли бы оказаться опасными товарищами для тебя и для других детей, не правда ли?
— Я думаю, так… Да, я согласна с этим.

Он задумался на минуту, и я был уверен, что он собирается прихлопнуть капкан. Так оно и было. Он сказал:

— Дело обстоит ведь так. Феи — это гонимые твари; они бесовского происхождения; их общество могло бы оказаться опасным для детей. Так приведи же мне разумную причину, голубушка, если только ты будешь в силах придумать её, почему ты считаешь несправедливым, если их обрекли на изгнание, и потому ты хотела бы их спасти от этого? Короче говоря, ты-то что потеряла?

Как глупо было с его стороны повести так дело! Будь он мальчишкой, я непременно намылил бы ему голову с досады. Он всё время был на верном пути и вдруг всё испортил своим нелепым и роковым заключением. Она-то что потеряла! Да неужели он никогда не поймёт, что за дитя эта Жанна д'Арк? Неужели он никогда не догадается, что ей никакого дела нет до того, что связано с её личной выгодой или утратой? Неужели он никогда не постигнет той простой мысли, что есть одно, только одно верное средство задеть её за живое и пробудить в ней огонь — это показать ей, что кому-то другому грозит несправедливость, или обида, или утрата? Право, он взял да и расставил сам себе западню — вот всё, чего он достиг.

В ту же минуту, как эти слова сорвались у него с языка, Жанна вскипела, слёзы негодования показались на её глазах, и она обрушилась на него с таким воодушевлением и гневом, что он был поражён; но меня это не удивило, так как я знал, что он поджёг мину, когда добрался до своей злополучной тирады.

— Ах, отец мой, как вы можете говорить подобные вещи? Кто владеет Францией?
— Бог и король.
— Не сатана?
— Сатана? Что ты, дитя моё: ведь эта страна — подножие Вседержителя, и сатана не владеет здесь ни единой пядью земли.

— Ну а кто же указал тем бедным созданиям их жилище? Бог. Кто охранял их на протяжении всех этих столетий? Бог. Кто позволил им резвиться и плясать под деревом, кто не видел в том ничего дурного? Бог. Кто восстал против Божьего соизволения и пригрозил им? Человек. Кто захватил их врасплох среди невинных забав, дозволенных Богом и запрещённых людьми, кто привёл в исполнение угрозу и изгнал бедняжек из обители, которую даровал им Господь Всеблагой и Всемилостивый, Господь, пять веков посылавшим им знамение Своего благоволения: и дождь, и росу, и солнечный свет? Ведь то была их обитель — их, волею и милосердием Господа, и ни единый человек не имел права отнять её у них. А они ведь были самыми милыми и верными друзьями детей, они оказывали им нежные и любвеобильные услуги все эти долгие пять веков, они никого не обидели, не причинили никому зла; и дети любили их, а теперь грустят по ним, и нет исцеления их скорби. И чем провинились дети, что им пришлось понести эту жестокую утрату? Вы говорите, бедные феи могли бы оказаться опасными товарищами для детей? Да — но не были; а «могли бы» — разве это довод? Сродни дьяволу? Так что же? Сородичи дьявола имеют права, и они их имели; дети имеют права, и здешние дети их имели; и будь я здесь тогда, я не промолчала бы, я стала бы просить за детей и за сородичей дьявола, я остановила бы вашу руку и спасла бы их всех. Но теперь… ах, теперь всё потеряно! Всё потеряно, и неоткуда ждать помощи!

Закончила она свои слова горячим осуждением той мысли, что феям, как сородичам дьявола, надо отказывать в людском сочувствии и дружбе, что надо от них сторониться, потому что им закрыт доступ к спасению. Она говорила, что именно по этой причине люди должны их жалеть и окружать их всяческой любовью и лаской, чтобы заставить их забыть о жестокой доле, которая досталась им по случайности рождения, а не по их собственной вине.

— Бедные созданьица! — сказала она. — Какое же сердце у того человека, который жалеет христианское дитя, но не чувствует жалости к детям дьявола, хотя тем это в тысячу раз нужнее!

Она вырвалась из рук отца Фронта и залилась слезами, утирая кулачками глаза и гневно топая ножкой. Вот она кинулась к дверям и ушла, прежде чем мы успели прийти в себя после этой бури упрёков, после этого урагана страсти.

                                                                                                                                                             из книги Марка Твен - Жанна дАрк

И да, в бреду припадка и сомнений, цветком несчастным сделаю я Вас

Любовь всех раньше станет смертным прахом.
Смирится гордость, и умолкнет лесть.
Отчаянье, приправленное страхом,
Почти что невозможно перенесть.

Любовь покоряет обманно,
Напевом простым, неискусным.
Еще так недавно-странно
Ты не был седым и грустным.

И когда она улыбалась
В садах твоих, в доме, в поле,
Повсюду тебе казалось,
Что вольный ты и на воле.

Был светел ты, взятый ею
И пивший ее отравы.
Ведь звезды были крупнее,
Ведь пахли иначе травы,
Осенние травы.

         Любовь всех раньше станет смертным прахом...
                                Поэт: Анна Ахматова

Болезненными припадками почти в течении всей своей жизни страдал и Ницше, только в несравненно большей степени, чем Достоевский. Болезнь эта превратила его жизнь в сплошную муку. Ещё в сравнительно молодые годы, он был уже дряхлым стариком и поддерживал свое мучительное существование различными успокаивающимися средствами. Мы отмечаем эту общую черту в жизни Ницше и Достоевского в виду того, что их болезненная возбудимость всецело отразилась и на их литературных произведениях. Кто непосредственно знакомился с сочинениями Ницше, то не может не признать, что он увлекает читателя не своею логикой, не неотразительностью своих философских доводов, а своею необыкновенною нервностью и страстностью. Его философские суждения, по сознанию даже некоторых его сторонников, страдают страшною путаницею, безнадежною туманностью и поразительными противоречиями, так что его доводы от разума и опыта ни для кого не убедительны; но Ницше действует на нервы читателя, увлекает его страстностью своей речи, приковывает его внимание и симпатии яркими картинами и чисто восточными образами. Он имел полное право сказать о себе, что он не высиживал свои книги, а писал их кровью, влагая в них всю свою болезненную возбужденность, всё озлобление против наличной действительности, всю силу своего безграничного отчаяния. Некоторые страницы в его сочинении – «Так сказал Заратустра» – напоминают какой-то бред умоисступленного, но тем неотразимее он действует на легковерного и возбуждающегося читателя. Своеобразные воззрения, проповедуемые Ницше, высказывались гораздо раньше и, пожалуй, гораздо основательнее его,  Штирнером, Эмерсоном и другими, но их философские построения прошли почти незамеченными именно потому, что этим предшественникам Ницше, не доставало его страстности и нервной возбудимости.

Кровью и нервами писал свои произведения и Достоевский; в этом отношении он представляет собою исключительное явление в русской литературе. Говорят, что его речь на пушкинском празднике в Москве произвела такое потрясающее впечатление, что многие не могли сдерживать рыданий. Достоевский действительно обладал даром такого влияния. Некоторые прямо отказываются читать произведения Достоевского, так как это чтение слишком действует на нервы; действительно в своих романах Достоевский дает нам не «лёгкое» чтение; их нельзя читать для удовольствия, для приятного отдохновения, для услаждения себя миром грез и фантазий. Они заставляют страдать читателя, мучиться тою же драмою жизни, теми же думами и сомнениями, тою же любовью и ненавистью, какие переживают герои этих романов; они захватывают всего читателя, все его нервы, всё сердце. Припомните некоторые потрясающие картины из «Братьев Карамазовых», припомните сцену посещения семьей Карамазовых старца Зосимы, припомните беседу Ивана Карамазова с Алешей в трактире, его бунт против нравственной правды жизни; припомните поэму «Великий инквизитор», – поэму по видимому нелепую, до крайности фантастическую, но по глубине идеи поразительную, гениально философскую; припомните, наконец, кошмар Ивана Карамазова. Во всех этих сценах столько ужасающей силы, нервной возбужденности и чрезмерной страстности, что читать эти картины без глубокого волнения может только человек с рыбьей, холодной кровью. Но суть дела не в этих общих чертах сходства духовной личности и литературного творчества Достоевского и Ницше.

Мы хотим обратить внимание на тот факт, что вся смелая до преступности философия Ницше в основных чертах была с поразительною точностью предугадана Достоевским. Сходство здесь простирается до того, что иногда невольно останавливаешься на вопросе: не заимствовал ли Ницше хотя отчасти из произведений Достоевского те положения, которые легли в основу его разрушительной философии? Подобный вопрос тем более имеет место, что Ницше не только был знаком с произведениями Достоевского, но и придавал им необыкновенную высокую ценность. В первые годы своего профессорства, именно в 1873г, Ницше писал к Брандесу: « Теперь я читаю русских писателей и особенно Достоевского. Я просиживаю над ним целые ночи и упиваюсь глубиной его мыслей». Это было не только минутным увлечением, не оставляющим в душе никакого глубокого следа: преклонение пред Достоевским сохранилось у Ницше до самых последних лет его литературной деятельности: в сочинении «Помрачение кумиров», написанном в 1888г, он уничтожает всех великих гениев человеческой мысли и ниспровергает даже своих прежних кумиров – Шопенгауэра, Вагнера, Дарвина и других, и только о Достоевском выражается с глубоким уважением, называя его единственным психологом, у которого есть чему поучиться. По видимому эти факты действительно дают право предполагать генетическую зависимость воззрений Ницше от Достоевского. Но вероятнее всего, что Ницше и Достоевский не зависимо друг от друга только логически развивали тот круг идей, который образовался во второй половине протекшего столетия под влиянием одностороннего направления научной и философской мысли. Поразительный дар какого-то предвидения подсказал Достоевскому, что крайний радикализм в современном мировоззрении и одностороннее пристрастие к материи, в конце концов, могут привести человека к отрицанию всяких авторитетов, к ниспровержению всех религиозных и нравственных основ, к прославлению эгоизма, насилия, преступления и т.д.; предугадывая эти антирелигиозные и антиморальные выводы, Достоевский принял на себя как бы роль пророка, не только предсказывающего будущий ход развития отрицательных идей, но и объявляющий борьбу этому печальному направлению мысли во имя христианских идеалов любви, правды и всепрощения. На Ницше оправдалось это предвидение Достоевского: воспитавшийся в духе идей Шопенгауэра, Ренана и Дарвина, Ницше сделал самые крайние выводы из этих идей и пришёл к отрицанию всех тех святых верований человечества, которые до сих пор были самыми надежными для него руководителями по пути нравственной правды. То, что было для Достоевского в образах Раскольникова и Ивана Карамазова, может быть, только логическою возможностью, в учении Ницше сделалось действительным фактом.

                                                                                  из книги - протоиерея  Александра Смирнова -  Достоевский и Ницше

Военнопленная мужских побед

        Обрати внимание, сделано в Германии (©️)

Заводит с дамой он знакомство,
На комплименты не скупясь,
Скрывая за мужским позёрством
Желание вступить с ней в связь.

Она за ним шагает слепо
В кино, а после — в ресторан
И попадает так нелепо
В уже расставленный капкан.

А обольститель в думах тонет,
Безумствует в мечтах своих,
Трет в предвкушении ладони,
Снимает номер на двоих,

Где он отпразднует победу,
Счёт плотским подведёт «грешкам»,
Чтоб завтра новою беседой
Занять одну из прочих дам.

                              Мужские победы
                               Автор: Natalia

А теперь о слабостях Лени – здесь надо отметить не только восемь сигарет, выкуриваемых ею ежедневно, не только ярко выраженное гурманство, умеряемое, впрочем, привычкой к воздержанию, не только исполнение одних и тех же фортепианных пьес Шуберта и восторженную любовь к фото, изображающим органы человеческого тела, в том числе и кишки; наконец, не только сердечную тоску по сыну Льву, который в данное время сидит в тюрьме, но и страсть к танцам. Лени обожает танцевать и всегда была завзятой танцоркой (однажды эта страсть привела к роковым последствиям – из-за неё к Лени навек прилипла малосимпатичная фамилия Пфейфер). Но где же танцевать одинокой женщине сорока восьми лет, которой окружающие прочат смерть в газовой камере? Неужели в кабаках, где отплясывает бесноватая молодежь? Ведь там её примут за секс-бабушку, засмеют и заклюют. Участие в приходских празднествах с танцами ей также заказано, с четырнадцати лет Лени не ходит в церковь. А если бы она разыскала подруг юности, кроме Маргарет, которой уже не придётся, наверное, танцевать до конца её дней, то безусловно попала бы в компанию, где занимаются стриптизом и обменом партнёрами. А ведь у самой Лени партнёра нет. И в тех компаниях она, наверно, покраснела бы в четвёртый раз в жизни. До сего дня Лени краснела всего три раза…

Итак, как же ей быть? Лени танцует в одиночестве; иногда танцует у себя в комнате полуодетая, а в ванной и вовсе голая перед бабушкиным зеркалом, которое всем льстит. Время от времени за Лени наблюдают, порой застают за этим странным занятием, что, конечно, не укрепляет её репутацию. Однажды она потанцевала немного со своим квартирантом Эрихом Кепплером, рано полысевшим асессором; при этом Лени чуть было не покраснела: ухаживания асессора – он дал волю рукам – были чересчур уже пошлые. А потом ей пришлось отказать ему от квартиры, поскольку этот господин – безусловно интеллигентный и смекалистый – распознал в Лени невероятную чувственность. Со времени «рискованного танца» (Лени) – в тот день асессор хотел заплатить за квартиру и застал Лени за слушанием танцевальной музыки, – словом, со времени этого танца Кепплер начал ежевечерне скулить у неё под дверью. Лени не пожелала уступить ему, потому что не любила его. Но с тех пор Кепплер, снявший комнату поблизости, стал одним из самых злобных преследователей Лени; доверительно беседуя с хозяйкой маленькой лавки, которую вот - вот поглотит крупная фирма, асессор хвалится разными подробностями своей мнимой победы над Лени; и эти подробности приводят хозяйку, холодную, как лёд, красавицу, в такое возбуждение, что, пользуясь отсутствием мужа (он работает на автомобильном заводе и уходит на весь день), сия дама заталкивает лысого асессора, ставшего зa это время советником юстиции, в заднюю комнату, где яростно отдаётся ему. Эта двадцативосьмилетняя особа – её зовут Кэта Першт – также принадлежит к числу людей, которые наиболее усердно клевещут на Лени, понося её за безнравственность. А между тем когда город наводняют богомольцы сильного пола, красавица по протекции собственного мужа за большие деньги нанимается в ночное кабаре и участвует в «стриптизе для посетителей мессы», более того – перед её выходом конферансье с маслеными глазками объявляет, что она готова полностью удовлетворить все те мужские желания, какие вызовет её номер.

                                                                                                                             из книги Генриха Бёлль - Групповой портрет с дамой