Режим потока
Вагон монорельса привычно встряхивало. Я дремал, вытянув ноги в проход. Какой-то пассажир прошёл мимо и едва не запнулся о мои ботинки. Я вздрогнул и вынырнул из дрёмы. Вагон выскочил на открытый перегон. Снаружи хлынули речной ветер, фонарный свет и мысли о том, что же делать дальше.
«Тоша» уменьшался. Что с ним происходило – кто знает. Было ясно, что это не тот дракон, что был раньше. Это вообще был не дракон, а существо-клон, образовавшееся во временном коллапсе, – спасибо за знания специальной литературе, моему умению толково составлять поисковые запросы и Венькиным связям с эльфами-ветеринарами.
«Возможно, – прокомментировал это Вениамин, – твой клон тоже слоняется по ту сторону Полиса. И каждый день мельчает».
Я вежливо посмеялся шутке, призванной хоть как-то разрядить атмосферу. А потом задумался: вдруг у меня правда есть клон, который бродит по ту сторону и становится всё меньше, меньше, меньше… и когда-нибудь совершенно исчезнет…
Временами эта догадка обретала болезненную уверенность. Мне то и дело снова становилось плохо, и приходило чувство, будто кто-то тянет мои силы. В периоды трезвого сознания я говорил себе, что это патетика и эффект плацебо. Но в периоды резонанса шутливое предположение друга казалось единственным объяснением.
Я сходил с ума понемножечку, наверное.
Ночами не спалось. Наша квартира превратилась в какой-то штаб неспящих. Веник сказал, что Иляна в командировке и некоторое время он, как и прежде, прекрасно поживёт со мной. Я думаю, он соврал, но был благодарен за эту ложь – и ему, и его Иляне.
Я не спал по причине дурнейшего самочувствия ночами. Лечился просто: пил кофе и таблетки – самое отвратительное сочетание, какое только может быть. Ракушка, по-моему, тоже заболела – от беспокойства за пропавшего детёныша или от отчаяния… Сидела молча за столом рядом с нами, сложив лапы на пушистом животе, и смотрела на нас своими потухшими черносмородиновыми глазами. Тоже не спала. А Веник, видимо, бессонствовал просто за компанию… Пока держался.
⁂
А всё-таки ничего не бывает зря, и эти ночи принесли свой плод. В одну прекрасную полночь Веник ввалился в дом, смёл со стола всё, что на нём стояло (тарелка гречки, упаковка плавленого сыра и любимый Ракушкой глазированный сырок, к которому она даже не притронулась), и разложил огромную, подробную, запутанную пёструю карту.
– Добыл всеми правдами и неправдами, – с видом триумфатора доложил он, но тут же сдулся, поглядев на осунувшуюся Ракушку, и шёпотом добавил: – Катя дёрнула какого-то знакомого. Она как-то рассказывала, что у неё есть друг-ликвидатор… Не делай такие глаза, Тони! Да, я поговорил с Катей! И всё, проехали! Зато у нас теперь есть карта – темпоральная карта временных петель, тупиков и перегонов, которые когда-либо возникали под Полисом, над Полисом и внутри Полиса.
– Вот это да… – Я вгляделся в переплетения цветных линий, которые словно создавали объём и вдавались вглубь бумаги. Провёл пальцем вдоль одной из самых ярких пульсирующих лент.
– Да-да, – кивнул Веник. – Зришь в корень, Антон. Самый свежий оттиск.
– Что? – Я глянул на друга почти бессмысленно.
– Это самый свежий оттиск. Вдоль этого следа открывались все недавние временные коллапсы. Видишь вот эти узелки? Которые вращаются и вибрируют?
Ещё бы я их не видел – они светились, мигали, и каждый кружился вокруг своей оси, как крошечная юла.
– Ничего необычного не замечаешь?
– Замечаю. Вот этот. – Мой палец уткнулся в крупный пылающий узел, гораздо ярче и подвижнее других.
– Именно, – кивнул Веник. – Очень нестабильный коллапс. А теперь приглядись и скажи мне, где он находится.
Я пригляделся. Перекрёсток улицы генерала Валеро и переулка Южной кровли. Чуть вбок – заброшенная кофейня, некогда одна из самых популярных в Полисе, а теперь – вечерняя забегаловка в окраинном нешумном районе Маргорито.
– Ну?
Чего он от меня ждёт? Я вгляделся в карту вокруг крупного узла ещё пристальнее. Сквозь вязь названий и параллелей разобрал чёрные значки двух станций монорельса. «Эндшпиль» и «Самурайский глаз».
Веник глядел на меня горящими глазами. Даже Ракушка оживилась, теребила мою руку и что-то пищала. А на меня нашло отупение. Словно уцепился за верную нить, но мысль никак не шла дальше, увязнув в тумане тошноты и бессонницы.
– Ты понял? – крикнул Веник. – Дошло? Самый нестабильный коллапс под станцией «Самурайский глаз»! Как раз там, где мы нашли анти-Тошу. Столь сильная нестабильность может быть вызвана только постоянным вмешательством в коллапс. А ведь мы достали оттуда раздражитель. Что, по-твоему, это значит?
– Это значит, там осталось что-то ещё, – выдал я, мучительно осознавая, что кроется за этой фразой. И тут меня осенило! Примерно так, как оно часто бывает, когда что-то очевидное, но недосказанное витает, сгущаясь в воздухе. А потом – раз, и ты всё понял и идёшь делать.
Нам понадобилось минут тридцать, чтобы достать информацию о самопроизвольном темпоральном клонировании, нарезать бутерброды, накормить Ракушку и отправиться в путь.
⁂
Прошло меньше часа, а мы уже входили в знакомый технический коридор, ответвлявшийся от основного тоннеля станции «Самурайский глаз». На этот раз с нами была Ракушка, и мы не сомневались, что она сразу опознает второго найдёныша.
Анти-Тошу мы тоже взяли с собой. Это не вызвало особых трудностей: к тому моменту он сжался до размеров куклы, и мы транспортировали его в кошачьей сумке, которая валялась в шкафу под раковиной ещё с тех пор, когда у Веника был кот по кличке Банан: одноимённый котяра из повести о секретной заброшенной лаборатории был Вениковым любимым литературным героем.
Итак, мы проникли на нижний технический ярус, под которым начинались лабиринты D6. Вениамин вынул из-за пазухи карту переходов, и мы двинулись вперёд. Сначала это напоминало цыганское шествие – мы, вновь обряженные в костюмы ликвидаторов, и огненная Ракушка, мотавшая хвостом. Но затем стало походить на плохой триллер: отовсюду неслись шорохи, по полу стелился ветер, где-то капала вода… Не хватало только эпической музыки, и она не заставила себя ждать – сверху донеслось характерное оперное пение. Мы недоумённо переглянулись и синхронно задрали головы. Пение стало громче, разобрать слова не получалось, но надрывные, грозные и уверенные интонации были вполне различимы.
– Что это? – одними губами спросил я. Веник вдруг рассмеялся:
– Я думаю, это социальный проект. Помнишь, его везде рекламируют: «Опера в Моноре́»?
– Что за дурацкое название, – пробормотал я, подхватывая кошачью сумку.
– Это аллюзия на «в миноре».
– Что-то тут не особенно минорно. – Я вслушался в рулады сверху и скривился. – Если звук проникает даже сюда, то там, на станции, у всех, наверное, перепонки лопаются. Вовремя мы спустились.
– Ага. – Веник двинулся вперёд и поманил Ракушку. – Куш, не засыпай. Идём.
Эта опера меня странным образом развеселила. А может быть, просто стало легче от того, что скоро всё это закончится. Мы найдем в коллапсе настоящего Тошу – я был уверен в этом той пуленепробиваемой уверенностью, которая из доказательств может похвастать лишь интуицией. А с нахождением настоящего Ракушонка я отчего-то связывал общий финал брожений: и с дурным самочувствием, и с Катей-Женей, и, главное, с метаниями в версиях настоящего и прошлого. В конце концов, когда всё это закончится, окажется, что я побывал в ядре времени трижды. А шуточка всегда заходит на третий раз, верно?
⁂
Мы споро подбирались к коллапсу. Стены и пол привычно шли рябью, и я уже различал – не зрением, не слухом, а каким-то внутренним чутьём, – как впереди дышит и движется цветное, зыбкое и тягучее временно́е ядро. Я готовился вновь ощутить этот снегопад ощущений: дожди, касания, шероховатости… Я ждал, что вот-вот произойдёт что-то необыкновенное, невиданное, что-то, что наконец расставит на места проблемы не только настоящего, но и прошлого – в частности, вставит мои мозги на место и даст понять, где же я всё-таки нахожусь, Ванька рядом или Веник, что делать с Катариной и хочу ли, а главное, могу ли я вернуться туда, в детство, в самое начало…
Но надеждам моим сбыться было не суждено. У самой цели мы натолкнулись на стену – прозрачную, неосязаемую и прочную. В метре от нас пульсировало ядро коллапса, внутри темнел сгусток – как раз размером с настоящего Тошу, и как в тот раз не заметили! – но мы не могли ни дотронуться, ни дотянуться, ни даже просто вытянуть вперёд руку.
Попытались разрушить стену – тщетно. Возможно, что-то в чемоданчике ликвидаторов и могло бы с этим справиться, но, увы, мы не обладали достаточными компетенциями этой профессии.
И – а что было делать? – бесславно, несолоно хлебавши ушли, за хвост оттаскивая Ракушку от проклятой стеклянной стены. Зато теперь мы точно знали, где Тоша, и были почти уверены, что это действительно он. А ядро, как выразился Веник, просто не дозрело – мы слишком недавно вытащили оттуда Тошиного двойника, и, чтобы вновь вмешаться в его структуру, нужно было подождать.
– Возможно, оно как-то охраняет само себя. Окутывается чем-то вроде споры на время регенерации, – мудро заметил Вениамин, хлопнув меня по плечу, и обратился к драконихе: – Ничё-ничё, крепись, мать солдата. Мы его найдём!
⁂
Нет ничего хуже, чем ждать и догонять. Но в конце концов наш поход принёс если не результат, то хотя бы гипотетическое будущее решение проблемы. Мы запланировали наведаться сюда следующей ночью и посмотреть, что изменилось. Бутеры и термос, что взяли с собой, решили оставить у стены – устали жутко, и тащить тяжёлое лукошко обратно не хотелось. Тем более завтра всё равно возвращаться, вот и оставим заначку.
– Право, как к себе домой! – не удержался Веник.
Я улыбнулся, и даже Ракушка хихикнула. Видимо, тоже чуть-чуть обнадёжилась. И мы отправились домой. А там завалились спать, и Веник с Ракушкой дрыхли сладко и долго, а я проснулся к вечеру и больше уснуть не смог. Выпил кофе и клюквенный компот, а потом отправился на улицу, сел в монорельс и поехал в сторону Зелёного перегона.
И вот теперь дремал в вагоне, а какой-то мужчина едва не споткнулся о мои вытянутые в проход ноги. Ветер снаружи врывался в открытое окно охапками сухих листьев и золотых и плоских осенних одуванчиков. А я сидел и думал, что делать дальше, но теперь уставшие мысли вились уже не вокруг Ракушки и анти-Тоши, а вокруг меня самого. Это может казаться просто гадостью – печалиться из-за личной жизни, когда одно живое существо, приручённое тобой, места себе не находит, а со вторым вообще неизвестно что творится. Вы можете назвать меня чёрствым зоофобом, однако в тот момент я всё-таки печалился и из-за своей личной жизни тоже.
Мы всё ещё встречались Катей-Женей – ни шатко ни валко. Бродили по городу, заходили в кафе, пили кофе. Но с исчезновением Тоши отчего-то пропала искра, выключилась лампочка – и, похоже, это чувствовал только я. Она продолжала рассказывать, выспрашивать, улыбаться, красиво одеваться, смеяться и задумываться. Она даже продолжала мне нравиться. Но искра куда-то пропала. Я связывал это с тем, что в тех двух Полисах – прошлого и будущего – нашим отношениям ничего не светило.
С удивлением и грустью я вспоминал ощущения, накрывшие меня, когда я прикоснулся к чистому времени. Катина ладонь, Катины пальцы… И что? Сейчас я с большей теплотой думал о незнакомой мне Вениковой Иляне, о которой тот уже прожужжал мне все уши. А Катя стала… нет, не надоевшей куклой, конечно нет! Катя осталась красивой, умной, блестящей, но стала совсем чужой. Просто так, без повода. Может, мои нервы, вкусы и принципы слегка подрасшатались от временных брожений. А может, просто такова неверная человечья (или конкретно моя) природа – в отличие от драконьей… Порой я с жалостью чувствовал, как внутри, словно угольки, на которые подул ветер, вспыхивают быстрые искры. Так случилось, например, в кондитерской, когда я поднял глаза от витрины и увидел Катино отражение в стекле: в обрамлении вечерних огней, оранжевых, жёлтых и красных, она держала большое безе, такая милая и такая близкая. Но Катя улыбнулась, спросила, не хочу ли я чаю, я покачал головой, и наваждение ушло. Наваждение…
Неужели и раньше, до всей истории с временным коллапсом, это тоже было наваждением?
Думать так было печально, но одновременно это словно оправдывало мою прохладу к ней. Я не понимал только, как Катя сама умудряется этого не ощущать. Не понимал, мучился от этого и не знал, как всё прекратить. Теперь я сам оказался на месте Веника – правда, к счастью (или наоборот), у меня не было никого, кто бы мне за такое поведение вмазал.
Поезд нёсся.
…Поезд нёсся уже по второй части перегона за Техностанцией, и я глядел, как в окнах проплывают ранние вечерние огни.
В тумане темнеет рано… В конце концов, по своей пагубной привычке отсрочивать решения, я постановил для себя следующее: дождусь зимы и снега. Может быть, это загостившаяся в Полисе пасмурность так действует на меня – становлюсь раздражительным, злым, нетерпеливым. Может быть, снег и яркое зимнее солнце разбудят и искру…
И вот от этой фразы меня едва не стошнило. Муха болезненного самолюбия мощно укусила меня своим гадким жалом. Я решил немедленно звонить Кате – как только выйду из метро – и развязаться с ней тотчас.
Но, как всегда, всё закрутилось иначе. Меня вызвал Веник: сказал, что понял, как разрушить стеклянную стену около временного коллапса (видимо, опять поболтал со знакомыми с несостоявшейся новой работы). Велел, где бы я ни был, быстро подруливать к «Самурайскому глазу».
– Так не ночь же!
– Так и шо?
В общем, так и полетели. Про Катю-Женю я на время позабыл.
Технари-колдуны || Рассказы Дарины Стрельченко
