Ночная охота

Мы выбрались на улицу в полночь. Веник бросился расклеивать объявления, я – прочёсывать любимые места Тошиных прогулок. Ракушка носилась над городом, руководствуясь собственным инстинктом.

Договорились встретиться на станции «Перекрёст» через два часа. К этому времени Веник опросил десятки прохожих и раскидал по району сотни свежесостряпанных листовок с приметами Тоши и нашими контактами. Ракушка облетела половину города и, заплаканная, с онемевшими от усталости крыльями, сидела прямо на кафельном полу, размазывая по морде слёзы. Я побывал в нескольких кафе, куда мы начали выводить Ракушонка на выходных, наведался к городскому бассейну, где Тоша любил плескаться, прочесал парки и скверы поблизости от дома. Ничего.

Сидя на скамейке посреди платформы, мы с Веником думали, что же предпринять.

– Заявить о пропаже в розыск животных? – предложил он.

– Уже, – хмуро ответил я.

– А он не мог пойти в тот же приют?..

– Проверил. Не было.

– А та кофеенка на фабрике, где Кушка ела синабоны?..

– Туда я его ещё не водил.

Веник повесил голову, я развёл руками… Вдруг он подозвал дракониху:

– Кушка!

Она мгновенно подбежала к нам и вопросительно уставилась на Вениамина.

– Куша, у тебя есть какие-то родственники, о которых ты рассказывала Тоше?

Дракониха помотала головой.

– Ладно. Хорошо. А есть просто какие-то люди, о которых ты ему рассказывала?

Ракушка понурилась и вновь отрицательно покачала гребнем.

– Может, обещала, что мы куда-то его сводим? Что пойдём гулять все вместе в какое-нибудь место? Нет?.. Ладно. Тони, какие ещё идеи? Только попробуй сказать, что их нет!

– Есть. Одна. Самая бессмысленная, – открывшись внезапному сумасбродству, ответил я. – Он мог снова спуститься в D6.

– Зачем?!

– Ты же помнишь – в нём есть что-то от того фантома… Мне кажется, его притягивает темнота – ну, по крайней мере, что-то в этом роде.

Веник тяжело вздохнул.

– Бред какой-то. Мистика. Нам же сказали, не мог тот фантом быть папашей… Фонарь при тебе?

– Да.

Друг перешнуровал кроссовки, я потуже затянул шарф, и мы двинулись к станции «Самурайский глаз», с которой я ещё в прошлый раз пробрался в засекреченные переходы.

⁂

Добраться туда под покровом ночи не получилось. Оказалось, именно сегодня поисковики проводили рейд по временны́м коллапсам – в последнее время я часто слышал жалобы, что в Полисе их стало слишком много. Временные коллапсы, или петли, – обыкновенные провалы во времени; не знаю, зачем вокруг них устраивают столько шума. Провалиться в канализационный люк – и то страшнее. По-моему, детей нужно ещё в школе учить, как вести себя, если оказался вблизи или внутри временной петли. В таком случае, когда они вырастут и превратятся во взрослых, повсеместная паника и ажиотаж вокруг коллапсов наконец исчезнут.

Когда-нибудь. Не сегодня.

Примерно так я бахвалился и пытался себя успокоить.

…Итак, в три часа ночи, когда движение на улицах было наименее оживлённым, а бо́льшая часть поездов монорельса встали на техническую паузу, поисковые отряды начали свою работу. Мы застали первую группу ещё на подходе к «Самурайскому глазу». Вторая обнаружилась у подножия станции. Третья, под предлогом проведения опасных работ, выставила нас с платформы вон. Ракушка зевала и хныкала, сонная, дёрганая и словно не в себе от тревоги. Но что нам было делать?

Я шепнул Венику: сворачиваемся. Домой. Он, вздохнув, кивнул. Я осторожно угостил Ракушку галетой, которую она вяло облизала и выплюнула обратно. Но снотворное, пропитавшее галету, подействовало безотказно, и пару минут спустя мы с Веником уже транспортировали дракониху к дому.

– Зачем ты дал ей снотворное? – отдуваясь, спросил Веник, когда мы сгрузили её в прихожей.

– А ты думаешь, она согласилась бы пойти домой, не найдя Тошу?

– Она ж с лап падает.

– Ну вот и упала бы посреди улицы. Ты этого хочешь?

Веник пожал плечами. Я оттащил Ракушку на её пожаропрочную подстилку и накрыл пушистым пледом. Она словно сжалась за сегодняшний вечер, лежала, скукожившись, и всхлипывала во сне. В эту минуту мне остро вспомнился тот день, когда мы привели её домой впервые. Маленькая, смешная, голодная Кушка, которая сожрала ночью целую коробку шоколадных конфет… Я не смог сдержать улыбки.

– Вень. Вот мы дураки. Надо было предупредить поисковые отряды о Тоше…

Друг хлопнул себя по лбу.

– Бегу!

Он вернулся к рассвету, мрачный как туча. Молча сунул мне свежую газету – типографский макет в непросохших чернилах.

«За одну ночь поисковым отрядам удалось найти и ликвидировать одиннадцать временны́х петель. В нескольких из них были найдены останки людей и животных. Одна из петель близка к нестабильному состоянию и немедленной ликвидации не подлежит. По словам специалистов Поиска, в ней находится живое существо. Контур импульсного излучения указывает на то, что существо, по всей видимости, является драконом. Меры по ликвидации временной петли будут приняты компетентными сотрудниками, уже вызванными на место. К вечеру текущего дня планируется обнаружить и ликвидировать ещё двенадцать временных коллапсов».

Технари-колдуны || Рассказы Дарины Стрельченко

Два Полиса, два Антона

Я родился и вырос в Полисе и до самого института жил под родной крышей – неподалёку, кстати, от теперешней квартиры. Но тот Полис, Полис моего детства, был иным. Возможно, всё дело в том, что город просто быстро меняется – грызя костяшки кулаков во время особенно сильных приступов, я стараюсь думать именно так.

Когда мне было двенадцать, под нашим домом прокладывали подземные коммуникации монорельса – этого гибкого позвоночника, кровеносной системы нашего города-реальности. Уже тогда ходили слухи о том, что некоторые технические ветки могут домчать не только до окраин, но и до технических озёр, и даже до других реальностей…

Гораздо позже, будучи технарём, я узнал, что путешествие монорельсом в другие реальности невозможно. (Ах, научная осторожность тех, кто пишет толстые тома по механике монорельса! Скоро тебе суждено разбиться о настоящую реальность!) Но в детстве подобные слухи были овеяны массой догадок и тайн. Обыкновенный мальчишеский антураж… Который разжигал в нас повышенный интерес к подземной архитектуре.

Когда под нашим домом принялись копать, на стройку слетелись пацаны и подростки едва ли не со всего Полиса. Станции строили часто, но изначально заложенная система коммуникаций была разветвлённой и вбирала в себя новые наземные узлы очень легко. А вот рытьё котлована для подземных технических коридоров было редкостью!

Это строительство было первым на нашей памяти, и по вечерам мы подолгу торчали на стройке. Стоило стемнеть, как самые отчаянные ныряли под сетку-рабицу и оказывались по ту сторону. Сорвиголов становилось всё больше, и к зиме, когда котлован присыпало первым хрустящим снегом, мальчишки уже целыми ордами пробирались внутрь и жадно разглядывали техников, рабочих, огни сварки и огромные ковши «прогрызочных» машин, бурящих тоннели.

Время шло, и котлован рос вместе с нашим любопытством. Подлезть под строительную сетку уже не считалось геройством – теперь настоящим мастерством было проникнуть в самое сердце подземелья будущей станции, в уже вырытые, облицованные, но ещё не запечатанные машинные помещения. И надо сказать, двум-трём смельчакам это удалось.

Один из моих друзей, Ванёк, тоже умудрился пробраться в машинную комнату и уже следующим утром, блестя глазами, рассказывал об увиденных чудесах. Я злился, что он отправился туда без меня, но старался этого не показать – к тому же Ванькин рассказ захватил меня с головой. Со всем тогдашним пылом я твёрдо решил пробраться в заветное место сам – следующей же ночью. Но поход накрылся: вечером по Полису дали общее объявление о том, что на стройке подземных коммуникаций обнаружена временная петля, и жителям настоятельно рекомендуют держаться подальше.

Совсем как теперь, правда?..

…Тогда я помчался к Ваньку обсудить это событие, но дома его не оказалось. Позже я узнал, что вечером того дня друга видели на стройке – несмотря на предупреждение, он снова сунулся на законсервированную площадку. С тех пор я его не видел.

Или, по крайней мере, заставлял себя думать именно так.

Конечно же, в тот вечер я попытался разыскать приятеля. Никого не предупредив, стянув излучатель отца, воровски пробрался на стройку. Меня поразило (и я до сих пор не могу это объяснить) отсутствие людей. Не было рабочих, но это понятно: справиться с дестабилизировавшейся петлёй может только специальный отряд ликвидаторов. Но и их не было тоже! Больше того – не было охраны, дежурных, постовых… Тогда это удивило меня, но и только. Я был полон адреналина, мне было не до предостережений судьбы.

В коридоре, ведшем к машинным комнатам, мигало аварийное освещение. Я крался, следуя указателям. Отчего-то был уверен (да и могло ли быть иначе!), что Ванёк забрался в самое сердце недостроенных коммуникаций.

…Первая машинная комната. Вторая. Третья. Подсобка. Техническое помещение. Четвёртая машинная комната. Комната персонала. Пятая… Я искал табличку с надписью «Командный пункт», «Штаб» или, на худой конец, «Главный техник» и так увлёкся этим занятием, что не заметил, как воздух вокруг потеплел и предупреждающе сгустился. Это сейчас, наученный профессией и опытом, я обращаю внимание на косвенные признаки коллапсов. А тогда шагал вперёд до тех пор, пока пол под ногами не начал превращаться в желе. Медленно, очень медленно я посмотрел вниз… Обернулся назад. Было поздно.

Я своими ногами зашёл внутрь временной петли и сделал, пожалуй, десяток-другой шагов. Если бы хоть одной ногой я всё ещё оставался в привычном мире, то смог бы за что-нибудь ухватиться и вылезти. Но теперь на это надеяться не приходилось.

Чувствуя, что ещё чуть-чуть, и я заору от ужаса, я сжался в комочек у зыбкой стены, стараясь укрыться от нарастающей зыбкой качки. Дестабилизировавшаяся, переставшая быть неподвижной временная петля сама звала и засасывала меня к центру. Сквозь прижатые к лицу растопыренные пальцы я видел, как из-под ног утекает пол.

Решил, что самым правильным будет бежать назад. На самом деле это было самым глупым, но, увы, на уроках не рассказывают, что делать внутри временного коллапса…

Я рванул со всех ног, и пол подо мной пошёл волнами: сначала мелкой рябью, а потом – крупными наплывающими гребнями. Волной мягкого студня, в который превратился бетон, меня подняло к потолку, и я ждал, что вот-вот стукнусь макушкой, но потолок тоже расплавился… Всё вокруг текло и рябило, поднялся жуткий ветер, рукава, подол рубашки и штанины развевались под широкой струёй тёплого воздуха, а волосы с силой отбрасывало назад. Ветер бил так мощно, что мешал дышать, вставая перед лицом невидимой стеной.

Очертания коридора давно потеряли чёткость, но аварийные лампы всё ещё мигали среди пространственно-временного вихря. С малых лет отец, и сам технарь, в шутку учил меня некоторым приёмам, например сгущать воздух. Излишне говорить, что у меня, малька, ничего не выходило. Но я попытался сделать это сейчас в надежде, что сумею хоть как-то стабилизировать пространство…

Куда двенадцатилетке против временной петли! Через несколько минут меня вынесло в самое ядро. Оно шипело и переливалось, похожее на нутро ядерного реактора, но от него веяло не жаром, а прохладой. Меня неумолимо тянуло прикоснуться к этому пульсирующему средоточию времени, к цветным сполохам минут. Это было самым страшным и красивым из виденного мной – и остаётся таким до сих пор… А ещё это было нереальностью, это было сюром: как будто оболочку привычного мира вспороли, и с изнанки вырвались подноготные тайные механизмы…

Тогда у меня впервые мелькнула мысль о том, что временем можно управлять, что можно научиться вспарывать эту материю и перекраивать её по своему усмотрению. Гораздо, гораздо позже я узнал всю дерзость и научную основу такой мысли… А пока желание прикоснуться ко времени пересилило инстинкт самосохранения, и я потянулся вперёд. Зачерпнул в горсть мерцающей густой массы и ощутил десятки прикосновений сразу. Это было как шёлк шторы, текущей сквозь пальцы, как молодая трава, колющая ладонь. Как морщинки и червоточины на шероховатой и округлой поверхности яблока. Как крупные дождевые капли, звенящие по спине и рукам. Как снег, сжатый в ладони до плотного комочка. Как порез бумагой. Как ночная бабочка в руках. Как… как…

А потом меня выплюнуло, вытолкнуло оттуда и стремительной волной вынесло прочь из машинного коридора.

Пошатываясь, я выбрался на строительную площадку. Поблизости так никого и не было, но за сеткой, на краях котлована, на деревянных лесах и лестницах я заметил множество фигур. Включился звук: я услышал, как они все кричат мне что-то и нелепо подпрыгивают, задирая ноги.

Болела голова, и тело тоже, словно меня побили или приложили о стену. Хотя так оно и было, подумал я, вспомнив волну, вынесшую меня на поверхность.

Люди кричали мне – я уже мог разглядеть среди них рабочих, инженеров, ликвидаторов в особой золотистой униформе… Теперь они не только подпрыгивали, но и яростно сдирали с себя невидимую паутину. Я ничего не понимал, пока наконец не взглянул под ноги. Оказалось, я шагал по розовой, бледнеющей, в пузырьках и блестках массе, не вязкой и не жидкой. Это был словно плотный подкрашенный воздух. С каждым шагом масса, похожая на жвачку, подпрыгивала и опадала, как вода в луже, если со всего размаху ступить в неё резиновым сапогом.

Я заметил, что «жвачка» вздымается всё выше, как будто на неё перестаёт действовать земное притяжение. Невесомые частички оседали на кожу, на одежду и волосы, а ещё, словно слабое эхо, меня вновь касались капли дождя, острый край бумаги, колкая трава, мокрый снег…

Очнувшись, я побежал к лестнице, ведущей из котлована. Навстречу мне кидали верёвки, протягивали какие-то палки, что-то кричали, но я не мог расслышать: розовая масса забивалась в уши. Я бежал и отмахивался от неё из последних сил. Она потеряла воздушность, обрела вес и густую тяжесть, застывала с каждой секундой. Каждый шаг давался всё сложнее, я бежал, увязая в розовой грязи, а затем в розовой глине. В конце концов «жвачка» обратилась в свежий цемент, мои следы отчётливой цепочкой оставались позади…

Я запнулся о кусок арматуры и думал, что уже не сумею встать, но всё-таки ухватился за железную трубу и поднялся. Видимо, упав, здорово ушибся – даже спустя минуту тело хранило ощущение удара. Я продирался всё дальше и одновременно продолжал держать в руках железную трубу. Зачем я её тащу, с удивлением подумал я и разжал пальцы, но никакой трубы в них не оказалось, а я ведь чувствовал её тяжесть, прекрасно ощущал, какая она холодная и гладкая на ощупь…

Я был уже почти у края котлована и чётко различил впереди цепочку оставленных следов. Почему впереди? Как? Вытянул руку, чтобы схватиться за жердь спущенной мне лестницы, но зачерпнул только пустоту и с размаху упал в розовую смесь грязи и глины, в которой отпечатки подошв уже перестали быть отчётливыми и таяли на глазах. Я снова поднялся, на этот раз – гораздо легче. Снова потянулся к перекладине лестницы, но обнаружил, что нахожусь ещё так далеко от края, что не то что достать рукой – даже взглядом я различить эту лестницу не могу.

Я плохо понимал, что происходит. Люди, стоявшие по краям котлована, исчезли. Стихли крики, пропали вообще все звуки. Мне показалось, что весь мир застлала светло-алая тёплая пелена, как пенка на компоте. Розовая «жвачка» вырывалась из-под ног струйками пузырьков, взмывала вверх, а пузырьки лопались и окружали меня мерцающим бледным коконом; не только меня, но и весь котлован, весь мир вокруг… Я было словно внутри гигантского мыльного или жвачного пузыря. Когда я об этом подумал, мне стало так смешно, что я расхохотался. И это последнее, насчёт чего я точно могу сказать: это случилось в Полисе-1.

Всё, что было дальше, – начиная со следующего шага сквозь пузырь и заканчивая потерявшимся Ракушонком – путалось и сливалось. Прошло больше десяти лет, а я так и не знал, по какую сторону временного коллапса оказался в тот вечер.

Технари-колдуны || Рассказы Дарины Стрельченко

Мой лучший друг Вениамин

Я ещё чуточку повспоминаю о детстве, хорошо? Чуточку ностальгии по моему другу, по моему закадычному дружку. А потом понесёмся дальше – туда, где в дестабилизировавшейся временной застрял Ракушонок.

Итак, Ванёк. Или Ванька. Или Иванива (так его звали совсем мальком) – как будет угодно; я называл его и так и эдак. Он был задирой и хамом – чем старше, тем харизматичнее. К тому времени, как он, а следом за ним и я подобрались к временной петле, друг уже вовсю гулял с девчонками. Тринадцать лет, а по нему вздыхали и старшеклассницы.

Я не завидовал, куда уж. Я и тогда-то, до лечебницы и всех этих таблеток, был скромным – отглаженные манжеты, покорный взгляд, никаких дерзостей, драк и стычек. Зато какой сокрытый в сердце пыл… Но внешне я был тихоня.

Разок – гораздо позже, когда мне уже подкатывало к двадцати, – я пытался ввязаться в крутую компанию. Соответствующе оделся, явился в клуб «Малибу». Но дружеского общения не вышло: давка была такая, что я едва не задохнулся. Толпа выбросила меня к краю танцпола, к барным стойкам и мощным кондиционерам. Там я отдышался, отряхнулся и, слегка хромая, побрёл задним ходом прочь. Больше я с маргиналами не связывался, и единственным хулиганом в моей жизни остался Ванёк.

А может, и не единственным – я не разобрался в этом до сих пор. Может быть, Веник, с которым я познакомился в первый рабочий день в Бюро Ре, Веник, ставший моим напарником, сожителем, другом и почти братом, – может быть, именно этот Веник, лохматый и харизматичный, и был Ваньком – там, по другую сторону временного коллапса.

⁂

В Полисе-1, как я его называл, в Полисе моего детства – уже когда я попал туда вторично – я как-то рассматривал старые фотографии. Ни на одной не было Вани. Зато на многих домашних снимках я точно видел пятно на ковре в прихожей. И я точно помнил, откуда оно взялось. Это Ванёк, придя к нам в гости под праздник, уронил на пол свечечку бенгальского огня. К счастью, она тут же потухла, но на ковре осталось тёмное пятно. С годами оно почти исчезло, только маленькая дырочка напоминала о том инциденте… Мама тогда, увидев, что на пол упал бенгальский огонь, тотчас метнулась в ванную за водой, а вернувшись, была очень удивлена, что огонь погас сам. Позже Ванёк похвастал: мол, у него природная способность к концентрации, само собой получается выжимать из воздуха влагу, особенно если что-то срочное – вот как сейчас.

А через пару дней после того вечера ностальгии я впервые вышел на работу – я и фотки-то просматривал для того, чтобы отыскать что-нибудь приличное на бейдж.

И надо сказать, первый день запомнился мне надолго. Не успел я войти в здание Бюро, как что-то вспыхнуло прямо под ногами. Я отпрыгнул с порога, чудом не навернувшись, и заорал:

– Пожар!!

– Тихо, тихо. – Откуда-то выбежал лохматый мужчина и понёсся к щитку управления в стене. – Это просто реакция на новичка… Новенький же, да?

Я кивнул, с некоторой долей паники глядя на искры, которые всё ещё били из-под порога. К счастью, пламя не разгоралось, красная каёмка обрамляла порог, но ни сильнее, ни шире не становилась.

– Это мы просто ваш биоиндекс пока не занесли в базу на вход, – извинился мужчина, ковыряясь в щитке. – Вот ведь, заело…

– Что это? Охранка? – спросил я, уже догадываясь, в чём дело.

– Да. Как сигнализация, только не звук, а вот такая феерия, – ответил он, продолжая дёргать рычажки.

Искры между тем не думали угасать. Я осторожно приблизился и наклонился над порогом, чтобы рассмотреть искусственное пламя. В ненатуральности сомневаться не приходилось: ровная кайма, одинаковая высота язычков, механическая частота вспышек… Пока я разглядывал, сверху упала тень, кто-то подскочил к порогу, вытянул над искрами растопыренную ладонь и в мгновение ока погасил их выпавшей влагой.

«Мощная конденсация!» – успел подумать я, как оказалось, вслух.

– У меня это от природы. – Герой отёр влажную ладонь о тёмную брючину и протянул мне: – Вениамин Каверин. Технарь. Камчацкий Техноинститут.

Ого. А он из моего вуза…

Позже, когда выяснилось, что мы не просто коллеги, а ещё и свежеиспечённые напарники, оба представились менее помпезно:

– Антон.

– Веник.

И до того это было похоже на «Ванёк», что я перестал сомневаться: я вновь сменил сторону реальности и нырнул в Полис-2.

⁂

Вениамин оказался вполне самостоятельной личностью, ни на кого не похожей, задиристой и храброй. Но временами он до того напоминал мне Ванька-Иваниву, что однажды я отважился намекнуть: дескать, не могли ли мы пересекаться раньше? Он пожал плечами, покопался в памяти, отрицательно покачал головой:

– Нет. Не думаю. Ты ведь здешний. А я рос не в Полисе.

– А в институте?

– Ну… может быть, конечно. Но ведь даже кафедры, корпуса разные, к тому же я жил в общаге. Вряд ли, Тотонио…

Тогда разговор замяли, но спустя несколько лет я вернулся к нему вновь. К тому времени мы крепко сдружились, и Веник оказался единственным в Полисе человеком, с кем я мог поговорить не таясь и без опаски (с мамой я виделся редко – она переехала в пригород, говорила, что центр не для её старости). К тому же за те годы, что мы отработали вместе, вышло немало занятных совпадений – резонансов, как я про себя их называл. И, честно сказать, я путался и не всегда мог сказать со стопроцентной уверенностью – по какую сторону реальности, в каком Полисе я нахожусь…

Конечно, были косвенные признаки, по которым можно было определить, какая версия Полиса меня окружает. Самый очевидный – открытый перегон, Западный Зелёный. Я по-прежнему любил пересекать его просто так, бездумно, напоследок рабочего дня. Скорость, на которой нёсся состав монорельса, выветривала из головы лишние мысли. Это было приятно. А ещё – полезно для распознавания.

В Полисе-1 открытый перегон всегда был ухоженнее и зеленее. Я редко видел там тучи, редко попадал под дождь. Перегон был тише и как-то мягче, несмотря на переплетения проводов над рекой, технические будки и массивные столбы на мосту.

А вот в Полисе-2 Западный Зелёный был ярче. Он постоянно светился дерзким янтарным, осенне-золотистым блеском – даже когда на дворе стояла весна. Почти круглый год по откосам пестрели одуванчики – лёгкие и воздушные в апреле, плоские, словно приколотые к земле шляпки, в октябре. Кроме того, вокруг перегона во втором Полисе всегда светились окна – рубиновые, зелёные, золотые… Об этом я думал всякий раз, проезжая в мимо в сумерки; это было слишком красиво, чтобы не замечать. А в первом Полисе светящихся окон было меньше…

Ещё одним различием был городской фон. Весь первый Полис, как и первый открытый перегон, был чище и тише. Почти все передряги, в которые я ввязывался, приходились на другую сторону. Даже та жуткая ночная прогулка Веника состоялась в Полисе-2. Кроме того, в Полисе своего детства я нередко встречал в монорельсе детей. Во втором Полисе монорельс был мрачнее, и даже под сияющими эстакадами торопились или прогуливались лишь взрослые; никаких мальчишек и девчонок. Во втором Полисе вообще было мало детворы. Раньше, в детстве, я часто видел ровесников: мальчишек с громадными хоккейными сумками за руку с отцами или девочек, прилепившихся к матерям и бабушкам. По другую сторону Полиса я замечал только редких настороженных школяров по двое, по трое и почти никогда – поодиночке.

И всё-таки этот, второй, Полис был ярче, звонче. Здесь всё сияло, грохотало, спешило, двигалось и светилось. Словно промыли стёкла, сквозь которые я смотрел на мир. Тут было больше цветов, больше зелени, больше солнца – тут было больше оттенков. Помню, как однажды я зашёл в чайно-кофейную лавку под названием «Перловка», ту, что очень любила мама. И остановился у витрины, остолбенев. Вместо привычной скромной полки с несколькими сортами арабики на всю стену раскинулась целая гамма кофейных тонов: от насыщенно-коричневых до золотистых и песочного цвета зёрен.

Но пахло – пахло как в детстве. Как шоколад «Кофе с молоком»…

По какую сторону я был? Я не мог сказать точно, даже самому себе. Не мог.

Технари-колдуны || Рассказы Дарины Стрельченко

Драконий резонанс

Страшное осталось позади.

Веник сидел в кухне и крошил в пыль плитку просроченного шоколада. Кусочки, которые не удавалось расколоть, он обмакивал в кофе, щедро сдобренный молоком, и нервно, не жуя, глотал.

Мы съели всё, что было в холодильнике. Доели вчерашний суп, прикончили галеты, всухомятку сжевали две упаковки чесночных хлебцев. На десерт пошли корки от каравая, уже несколько недель бесхозно сушившиеся в шкафу, – сдобренные паштетом, они ушли на ура. И вот теперь Веник поглощал шоколад из своей протухшей заначки, а я наливал чаю, чтобы к нему присоединиться.

Да, после временной петли жутко хочется есть – я помнил это ещё по прошлому разу…

Меня лихорадило. Было не по себе. Как тошнота, поднималась паника – оттого, что снова пришлось окунуться в тот зыбкий коридор с текущими стенами и рябящим полом. Конечно, мы выбрались на поверхность – но на этот раз коридор не кончился вместе с концом коллапса. Он тянулся, петлял, вибрировал – только уже не под ногами, а в моём сознании. Вместе с Веником и Тошей на руках коридор вывел нас обратно в город, но больше отпускать не хотел.

И – из-за этого кое-что изменилось.

Я уже говорил, что меня периодически «перескакивает» с одной стороны Полиса на другую. Но раньше это случалось только в момент резонанса или крупного сходства, а теперь время резонировало постоянно: гнойная ранка на рыжей чешуе Ракушонка оказывалась гнилым мандарином из детства. Запах Веникова шоколада и кофе с молоком отдавался ароматом, окутывавшим, стоило войти в мамин любимый магазин. Втоптанные в тротуар ягоды рябины казались пластмассовыми пульками, которыми мы на пустыре перестреливались с Ваньком…

Долька лимона, блик на мельхиоровой ложке, заплатка на локте и ещё десятки мелочей повсюду вокруг – меня перебрасывало во времени даже от легчайших совпадений. Кидало, словно от борта к борту во время качки на корабле. Пока мы добирались до дома, это случилось раз пять, наверное… Я не считал точно.

К счастью, каким-то невероятным бонусом было то, что, куда бы ни заносили резонансы, Веник всюду следовал за мной. Казалось, он ничего не замечал, и это так и осталось для меня загадкой. Я пытался обмозговать это – позже, когда немного пришёл в себя, – но в конце концов махнул рукой. В конце концов, я технарь, а не хроноспециалист. «Хреноспециалист», – услышал я голос Вениамина. Или Ванька… Я уже плохо понимал, где я, и радовало только, что наш дракончик тоже был с нами, а значит, второе столкновение с временным коллапсом случилось не зря. Значит, я недаром вновь погрузился в рябящий коридор безвременья… Недаром… Он дал мне много поводов для размышлений. И самым тревожным был последний: Катины пальцы.

Я до сих пор так ярко, так тепло чувствовал их в своей руке – ощущение, которое подарило мне время. Это было глупо, и грустно, и непонятно, но это кружило, кружило голову… Кружило и тревожило до спазмов в горле – оттого, что я твёрдо знал: Катя никогда вот так не брала меня за руку.

Да, я целовал её. Да, мы шли за руку, но она была в серых пушистых варежках – я помнил это точно.

Тем не менее ощущение было чётким, близким, скрупулёзно детальным. Реальным. А это значило только одно: второй временной коллапс не просто расшатал мои резонансы и переходы с одной стороны Полиса на другую. Он вышвырнул меня на новую, третью плоскость.

Уже у выхода на поверхность, когда переходы D6 остались позади, меня отрезвило ужасом: что же готовит третья ипостась?.. Первая была настоящей жизнью. Вторая показывала альтернативы прошлого. А третья… Что ж, по логике вещей третья должна быть связана с будущим… Да?..

⁂

Занятый этими мыслями, я не заметил, как мы добрались до дома. Наверное, нам помог тихий рассветный час, когда даже команды поисковиков, ликвидаторов и навигаторов разошлись по тёплым квартирам. А ещё – опыт вездехода Веника. Он умудрился провести нас домой самой укромной дорогой. Я до сих пор не понимаю, как мы – двое мужчин в громоздких костюмах ликвидаторов и пронзительно-апельсиновый дракончик – пробрались через пол-Полиса незамеченными.

…И вот мы дома. Ракушка досыпала последние часы действия снотворного, Веник доедал громадную плитку шоколада, Тоша отогревался и потихоньку приходил в себя. Я боялся, что с ним что-то неладно, слишком уж он было приторможенный, но Веник отмахивался: дескать, слишком перепугался. Поест, выспится – полегчает.

Ну а я сидел на диване, укутавшись в плед, и старался как-то стабилизироваться. Знобило. Укачивало. В глазах двоилось. Стоило мне перестать двигаться, как оба Полиса сходились воедино и наслаивались друг на друга, как опаршивевшая чешуя на Ракушкином хвосте. С каждой минутой мне становилось всё более худо. Я видел нашу с Веником привычную квартиру, но сквозь неё просвечивали другие комнаты – те, какими они могли бы быть, живи я тут один, или живи тут один Веник, или живи мы здесь вместе с Иванивой, или вообще будь тут не мы…

Этим новым зрением я смотрел на Веника и снова видел Ванька – вихрастого, задиристого, мечтавшего стать техническим мастером и гением конструкторского дела.

Я смотрел в окно – и замечал другие дома, другие башни…

Я смотрел на спящую Ракушку и не видел её: пожаропрочная плюшевая подстилка оказывалась пуста и пыльна, ни следа чешуи, ни отзвука пряного, тёплого драконьего духа.

На секунду я даже усомнился в существовании нашего ручного дракона. А ещё секунду спустя вся жизнь в этой квартире с Веником, работой, Катариной-Женевьевой, с нашими путешествиями и вылазками в Край Мира, с шефскими обязанностями, кафешками, перекусами, ночными дожорами и прогулками под монорельсом – всё это показалось выдумкой. Галлюцинацией. Я вдруг ощутил себя двенадцатилеткой, выпотрошенным и усталым, которого мама отправила в кровать, а сама в кухне готовит горячий чай и вот-вот войдёт в комнату с подносом, на котором дымится широкая кружка. Я прямо почувствовал, унюхал запах ароматного сладкого чая. Во рту набралась слюна. Я потянулся навстречу маме… и грохнулся с дивана.

– Ты чего? – вскочил Веник. – Тони? Ты как себя чувствуешь?

Я выпутался из одеяла, потёр лоб. От удара пространство вокруг перестало двоиться. Надолго ли? С ужасом интуитивной уверенности я думал о том, что скоро даст знать о себе и третий Полис – Полис будущего. Я сойду с ума.

– Веник. Веник, я тебе никогда не говорил. Но я уже имел дело с временным коллапсом. И я познакомился с тобой куда раньше, чем ты думаешь. Я знал тебя с детства. Только звали тебя тогда не Вениамином, а Иваном.

Он серьёзно смотрел на меня, не пытаясь перебить. Выражением глаз, сошедшимися у переносицы бровями его лицо вдруг очень напомнило мне лицо доктора из лечебницы, но остановиться я уже не мог. Рассказывал без продыху, боясь, что пространство опять раздвоится и я потеряю контроль над мыслями. Закончил своей теорией резонансов – о том, что Полисы пересекаются в момент когда и там, и там происходит что-то подобное. И что теперь со мной это происходит почти постоянно. Когда я умолк, Веник кивнул:

– Я слышал об этом.

– Да ты при… прика… прикалываешься…

Происходило странное. Язык заплетался. Я перестал воспринимать Вениамина как привычного Веника. Я видел перед собой то ли Ваню, то ли кого-то ещё. Собирая остатки разума, цепляясь уже не чувством, а памятью за его образ в моём сознании, я бормотал:

– Веник, я схожу с ума. Сделай что-нибудь. Веник…

– Похоже, ты – живое доказательство теории мультипространства. Пространства синхронизируются, или резонируют, по-твоему, когда во всех них происходят похожие события…

– Мне это мало помогает, – простонал я. Двоение в глазах вернулось, к нему прибавилась головная боль и дребезг в черепе. Я сжал виски, уткнулся лбом в колени и сдавленно пробормотал: – Веник, дай мне что-нибудь от головы…

Друг побежал за аптечкой и десять секунд спустя протянул таблетку и стакан воды. Откашливаясь, я проглотил капсулу. Меня тотчас вырвало чем-то цветным и вязким. Это не было похоже на остатки еды. Веник в ужасе отшатнулся.

– Веник! – прохрипел я. – Веник!!

Больше никаких слов я связать не мог. Меня выворачивало наизнанку, трясло, бросало то по одну, то по другую сторону реальности. Друг исчез из поля зрения. Я согнулся пополам, пытаясь хоть как-то успокоиться. Так дурно мне не было ещё никогда.

Я раздваивался изнутри.

Где-то на окраине сознания Веник звал нашу дракониху. Ему удалось растолкать её, и она помчалась ко мне – снося хвостом стулья и подушки и тоненько всхлипывая. Обняла меня обеими лапами и прижала к мягкой, оранжево-жёлтой шерсти на брюхе. Я ощутил тепло, потом сильный жар. Глаза слепил концентрированный янтарный свет, в голове свистело… Я не сразу понял, что происходит.

…Постепенно шторм внутри начал слабеть. Я почувствовал, как Ракушка баюкает меня, укутывая особым теплом и светом – драконьим, целебным и для людей, бесспорно, волшебным.

Технари-колдуны || Рассказы Дарины Стрельченко