11. Гнилое-1. Гнилые тексты

Но дембель уже не вправе задабривать живых мертвецов жертвоприношениями, ведь на него распространяются строгие правила предварительного освящения, позволяющие начать приобщение к миру живых еще до того, как он отправится в путь с дембельским дипломатом. Дембель блюдет аскезу, нарочито неряшливо одевается, часами лежит в казарме на заправленной постели, погруженный в апатейю, и соблюдает сложнейшие пищевые запреты.

Пытаясь понять одну из самых загадочных сцен любимого фильма, в которой Дедов обвиняет повара «синих» Першукова в том, что тот сварил на обед «бронебойку с селедкой», гнилую еду, питаться которой старику западло, Джармуш в очередной раз пожалел, что так и не собрался внимательно прочитать «Печальные тропики», которые в молодости казались ему неподъемным фолиантом. Тогда-то и пришло спасительное решение обратиться к творчеству сценариста «Дедова» Альберта Харлампиевича Усольцева, знавшего об армейских пищевых табу практически всё. Усольцев, выпускник ВГИКа, начинавший творческий путь на студии «Молдова-фильм», переработал в сценарий свою популярную солдатскую повесть «Громкая тишина», в названии которой Джармуш сразу узнал знаменитый блейковский оксюморон ‘speak silence’ из люциферианского сонета «Вечерняя звезда» (люциферианство играло важную роль в жизни всех жителей Молдавии, не был исключением и Георге Водэ: со столичным театром «Лучафэрул» связала свою творческую судьбу супруга режиссера Нина Водэ-Мокряк, подарившая ему сына Рику, вокалиста, сотрудничавшего с легендарными ансамблями "Контемпоранул" и "Норок" и покорившего своей экспрессивной манерой жюри и зрителей третьего всесоюзного Фестиваля молодых исполнителей «Юрмала-88»).

Вскоре после премьеры «Дедова» Усольцев, уроженец деревни Шабарчиной, прозванный земляками «гордостью Каргапольского края», распрощался с кино и прибился к литературной плеяде штабных кенаров, кормившихся с руки военного начальства. Альберт Харлампиевич любил подробно и вязко рассказывать о малозначимых деталях солдатского быта; кажется, его совсем не увлекала мифологизация ратного труда, характерная для одногодка и коллеги по армейской кормушке Феликса “Верните-Сталина-на-пьедестал” Чуева, в интерпретации которого история личного секретного порученца Сталина, поднявшего в воздух авиацию дальнего действия, чтобы перекрыть флоту Третьего рейха антарктический вход в Полую землю, легко превращалась в «Повесть о крылатом маршале» – эпизод «Рамаяны», а сам командующий Голованов - в летающего полководца племени обезъяноподобных гуманоидов Ханумана, одним прыжком перелетевшего южный океан. Усольцев восхищался Чуевым, охотно включал его сочинения в досаафовские и воениздатовские сборники, и даже пристроил пару песен на его стихи в «Дедова» (и здесь Чуев не удержался – в припеве «Строевой» солдаты маршируют «под мудрым оком старшины», т.е. открывшимся у смотрящего Третьим глазом Будды), а сам из года в год пробавлялся простенькими, но от того не менее ценными для антропологических студий Джармуша историями из солдатского ранца...

moskovitza (с)

13. Дембель как Колобок

Строгое следование пищевым табу – не единственное средство защиты от трикстерской нечисти. Дембель, как будто бы вновь – спустя почти два года службы - превратившийся в опасливо крадущегося по миру мертвых неофита, полагается на традиционные обереги, самый мощный из которых – дембельская форма, причем сделанная своими руками.

Дембель сам ушивает парадку, сам набивает каблуки, обшивает бархатом отвороты и лацканы, плетет аксельбанты из парашютных строп и пришивает золотую канитель по канту погон. Аксельбанты, галуны и эполеты на дембельской форме, как и обильная бахрома на ритуальных рубахах индейских воинов, призваны имитировать боевые трофеи – развевающиеся скальпы, срезанные вместе с кожей с головы противника. Не менее важны и уплотненные, держащие форму элементы дембельского костюма – слоеные шевроны и лычки, погоны с вкладышами, «вечные» стрелки на парадке, намазанные изнутри клеем и проглаженные утюгом. Как и у тубуанов – старейшин из тайных обществ дук-дук на Архипелаге Бисмарка и Соломоновых островах - детали одежды, насаженные на жесткий каркас, призваны демонстрировать окружающим пронизывающую дембеля силу (мана, или, в казарменной терминологии, «стержень»).

В первый день стодневки дембель стрижется наголо, под станок. Это не просто дополнительная, наряду с бахромой дембельской формы, защита от скальпирования. Таким образом дембель обозначает свою колобковость как стратегию ускользания из мира мертвых. Дембель – как и Колобок – круглый сирота (именно так –тоголок жетим - называют колобка в киргизской версии популярной сказки, чтобы подчеркнуть онтологическое сиротство героя) из памятной армейской частушки, слепленный Дeadом и бабА (старшиной и ротой) из дерьма, собранного на зубные щетки новобранцев, драивших ими сортиры (в большинстве языков Туранского мира словом «колобок» обозначают шар, скатанный из навоза), и выставленный остывать «на подоконник» перед последним жертвоприношением.

Дембель – это Колобок, вдруг почувствовавший себя в своем завершенном круглом состоянии не вполне человеком, неожиданно остро – вопреки и благодаря новой совершенной форме - ощутивший свою неполноту и замерший на границе двух миров, внезапно оказавшейся прорехой (Просветом) в коммунальном хаосмосе и самим фактом своего от-крытия провоцирующей на Побег...

moskovitza (с)

15. Дембель Дедмэна.

Уильям Блейк приезжает на Дикий Запад перепуганным духом, а покидает его берега бесстрастным дембелем в эффектной парадке. Пустота в глазах Джонни Деппа, так похожего и так разительно непохожего на Михаила Чигарева, должна – по замыслу Джармуша - убедить зрителя в том, что Блейк в своем путешествии достигает апатейи как необходимого условия последнего просветления.

Отбившись в первых схватках от дедов-беспредельщиков, Блейк становится черепом (Джармуш посчитал нужным визуально акцентировать момент перехода: закинувшись пейотлем, Ноубоди видит, как сквозь лицо Блейка проступает череп), и, кажется, смиряется со своим «странным» статусом умершего английского поэта и убийцы бледнолицых. Но в словах «Да, я Уильям Блейк. Вы знаете мою поэзию?», с которыми Дедмэн расстреливает помощников шерифа, еще нет подлинного безразличия. Опыт пространства смерти должен быть дополнен отказом от мотиваций: пройдя через Поиск Видения, Блейк становится бесстрастным стариком, закончив последнюю кровавую жатву в фактории колонистов (причудливой смеси чипка и каптерки) фразой «Я устал» - дедом.

Дембельское речное каноэ везет уставшего дедушку в индейскую деревню, где он будет в абсолютной бездеятельности коротать время в ожидании приказа, доверившись обещанию Ноубоди: «Ты пройдешь через зеркало воды в том месте, где море встречается с небом». И только когда морское каноэ отправится в последнее путешествие, по лицу Дедмэна пробежит судорога от фантомных болей самости. Дембельский просвет, внезапно открывшийся «в том месте, где море встречается с небом», кажется, пообещает не только бегство из ада, но и растождествление с коллективным телом.

Но алетейя – истинное в просвете бытия - всегда проявляется лишь на мгновение, чтобы снова скрыться, не оставив следа и памяти. Стальные челюсти бешеной лисы-плутовки, проглотившей комок дерьма, смыкаются, и зритель видит на экране последнее из бесконечной череды затемнений. Видит – и не хочет поверить, что его обманули и предали. Фильм окончен, побег не состоялся, - говорит Джармуш, - Все как всегда, все к тому и шло. -- А просвет? -- Да какой там просвет: это все тот же солдатский погон просвечивает из-под нашитой полоски галуна...

moskovitza (с)