Кинематографические англоманы, завороженные телемитской магией, которую они в неофитском рвении и на волне ожидания перемен приняли за подлинное таинство, практикуемое элитами метрополии («профсоюзом аристократии»), предложили себя одновременно невидимому заморскому начальству и советской зрительской аудитории в качестве толмачей с языка «безжалостного акта воли» (как называл английский язык немецкий антрополог и евгенист Ханс Гюнтер) на халдейский «чего изволите-с». Мыслями они были уже в новом эоне – на теплых местах площадных подьячих, за мзду помогающих податному люду составлять челобитные заморскому начальству, и придворных магов, способных читать мысли и угадывать желания белых сахибов. Доверчивые англофилы не учли, что для колониального чиновника нет никого отвратительнее разглагольствующего местного интеллектуала, обучившегося письму и манерам. Таких ученых дикарей покорители Индии называли бенгальскими бабу – дословно, «вонючками».
Троянское «кроулианское масонство» стало лакмусовой бумажкой, выявившей в интеллектуальной обслуге советской номенклатуры тех, кто оказался не нужен новой давле. Если чиновники метрополии в доминионах традиционно придерживалась прагматически-утилитаристского подхода, при котором холодный расчет выгоды служил фактором, ограничивавшим пределы деградации местного населения (пропагандистское оформление этого подхода описывало его как величайший труд по выведению туземцев из тьмы египетской; в такую схему вписывалось и культурное посредничество ограниченного контингента «бенгальских бабу»), то оперативным управляющим криптоколонии - приказчикам «из местных» - рефлексия, связанная с бременем белого человека, полностью чужда: в круг их обязанностей входит только приватизация прибылей, выкачиваемых в оффшоры метрополии, и национализация издержек, в том числе, на вынужденное поддержание популяции автохтонов как возобновляемого сырьевого ресурса.
P.S.
Австралийский художник Мартин Шарп в своей колоде Таро, опубликованной в 1967 году в легендарном лондонском журнале OZ, представил Верховную Жрицу (The High Priestess) в образе Мэри Поппинс, поднимающейся в небо с крыши легендарного Хрустального дворца, построенного в лондонском Гайд-парке к Всемирной выставке 1851 года, по ее завершении перенесенного в Сиденхем-Хилл и сгоревшего дотла через год после выхода книги «Мэри Поппинс возвращается».
«Подъем» (The High) происходит в характерном для «легалайзной» стилистики журнала, во многом определявшейся именно Шарпом, «паровозном» дыму. В романе Тургенева «Дым» надворный советник Созонт Иванович Потугин так рассказывает о своем посещении Хрустального дворца:
«В этом дворце помещается, как вам известно, нечто вроде выставки всего, до чего достигла людская изобретательность – энциклопедия человечества, так сказать надо. Ну-с, расхаживал я, расхаживал мимо всех этих машин и орудий и статуй великих людей; и подумал я в те поры: если бы такой вышел приказ, что вместе с исчезновением какого-либо народа с лица земли немедленно должно было бы исчезнуть из Хрустального дворца все то, что тот народ выдумал, – наша матушка, Русь православная, провалиться бы могла в тартарары, и ни одного гвоздика, ни одной булавочки не потревожила бы, родная: все бы преспокойно осталось на своем месте, потому что даже самовар, и лапти, и дуга, и кнут – эти наши знаменитые продукты – не нами выдуманы. Старые наши выдумки к нам приползли с Востока, новые мы с грехом пополам с Запада перетащили, а мы все продолжаем толковать о русском самостоятельном искусстве!»
«Но постойте, Созонт Иваныч,- восклицает собеседник Потугина.- Постойте! Ведь посылаем же мы что-нибудь на всемирные выставки, и Европа чем-нибудь да запасается у нас.»
« - Да, сырьем, сырыми продуктами. И заметьте, милостивый государь: это наше сырье большею частию только потому хорошо, что обусловлено другими прескверными обстоятельствами: щетина наша, например, велика и жестка оттого, что свиньи плохи; кожа плотна и толста оттого, что коровы худы; сало жирно оттого, что вываривается пополам с говядиной... Впрочем, что же я с вами об этом распространяюсь...»
moskovitza (с)