«Мэри Поппинс, до свидания» стала вторым опытом работы кинодраматурга Валуцкого с «английским» материалом: в 1979 году он написал для своего давнего творческого партнера Игоря Масленникова сценарии к трем эпизодам сериала «Приключения Шерлока Холмса и доктора Ватсона». В редакционной аннотации к книге воспоминаний Масленникова «Бейкер-стрит на Петроградской», снабженной предисловием Валуцкого, режиссер аттестован как «хохотун, раблезианец, англоман, трудоголик». «Раблезианец» – это телемит, обитатель описанного Франсуа Рабле Телемского аббатства, разделяющий единственное правило его устава - «Fais ce que voudras». В незаконченном эссе «Предшественники Телемы» Кроули сказал о Рабле: «Сей благородный Доктор и впрямь постарался, насколько мог, изложить суть Закона Телемы почти в таком же виде, как его понимает сам Мастер Терион». Телемит - по определению «хохотун» (ведь не зря сказано в «Книге Закона»: «Кто печалится – тот не из нас. Заливистый смех от нас»), конечно же, «англоман», как всякий адепт Западной Эзотерической Традиции, и, естественно, «трудоголик», последовательно и неуклонно делающий свою Волю в соответствии с тремя «заповедями»: «There is no law beyond Do what thou wilt», «Every man and every woman is a star» и «Love is the law, love under will». Старый Ворон – Алистер Кроули – просто не мог не прилететь в «фантастическую историю, некогда рассказанную П. Трэверс и заново изложенную в наши дни», как определили жанр фильма сами его авторы, вхожие в узкий круг околокинематографических «раблезианцев».

В том, что большинство телезрителей далекого 1984 года, хорошо знакомых со  сказочной повестью П.Л. Трэверс, не узнали в Старом Вороне Мастера Териона из Дома № 93 по Джермин-Стрит, не было ничего удивительного. Только через год после премьеры фильма о Мэри Поппинс Еремей Иудович Парнов, подробно рассказав о жизни и творчестве Зверя Апокалипсиса в выпущенном «Политиздатом» объемистом труде «Трон Люцифера. Критические очерки магии и оккультизма», фронтиспис и титул которого композиционно повторяли разворот из дневника У. Б. Йейтса с изображением Герметического Розового креста «Золотой Зари», призвал советских читателей: «Отдадим «Зверю» должное. Основы современного оккультизма, его системная иерархия и колдовская практика заложены и развиты именно им». Еще через год о членах «Герместического ордена золотой зари в материальном мире» - «шарлатане Алистере Краули» и «ирландском эстетствующем художнике Уильяме Батлере Йетсе» поведал в бестселлере издательства «Мысль» «Невидимые империи: Тайные общества старого и нового времени на Западе» Ефим Борисович Черняк. За несколько лет Кроули из никому неизвестного Старого Ворона превратился в узнаваемую и многократно тиражируемую фигуру поздне-советского масскульта, как на плакате к фильму «Родные берега», связанному со «Зверем» разве что темой шпионажа (азербайджанским пограничникам противостоит «довольно неловкий агент» - именно так отрекомендовал Краули Черняк в своей книге). Встреча Мэри Поппинс и Алистера Кроули в зрительском восприятии наконец-то могла состояться, но ощущение недосказанности - - кому и для чего она была нужна в премьерном эфире 1984 года - все равно оставалось.

Мюзикл Квинихидзе и Дунаевского был лишь одним из эпизодов «англомании», захлестнувшей телевизионные и кино-экраны в начале 80-х годов прошлого века. Если в предшествующее десятилетие советские кинематографисты привычно давали на-гора один-два фильма «из английской жизни» в год, то начиная с 1979 года (когда к телезрителю пришли сразу «31 июня» Квинихидзе, символически открывшее «англофильские сезоны» в ночь на 1 января, «Лицо на мишени» Грикявичюса, «Театр» Стрейча, «Трое в лодке, не считая собаки» Бирмана и «Инспектор Гулл» Прошкина), их число росло лавинообразно. «Голубой карбункул» Лукьянова, «Приключения Шерлока Холмса и доктора Ватсона», «Тайна Эдвина Друда» Орлова, «Приключения принца Флоризеля» Татарского, «Скандальное происшествие в Брикмилле» Соломина, «Идеальный муж» Георгиева, «Миллионы Ферфакса» Ильинского, «Путешествие дядюшки Тик-Так» Коппел, «Тайна Эндхауза» Браткаускаса, «Женщина в белом» и «Тайна "Черных дроздов"»Дербенева, «Ошибка Тони Вендиса» Брескану, «Старинный детектив» Резникова, «Остров сокровищ» Воробьёва, «Английский вальс» Лукшаса, «Оловянные солдатики» Баскина, «Сказка о Звездном мальчике» Нечаева и, наконец, «Мэри Поппинс, до свидания» - а 1984 год еще только начался.

Этот англоманский бум, разумеется, не был аналогом «британского вторжения» в США во второй половине 60-х годов и носил исключительно DIY-характер . Из закупавшихся «Совэкспортфильмом» картин кинематографистов Великобритании в широкий прокат попадали две-три в год; британскую поп-музыку на территории СССР монопольно представлял английский продюсер «Стэнли» «Лауден», соавтор песни «Синенький скромный платочек» и приятель Галины Брежневой, ежегодно привозивший на гастрольный чес странный девичий вокальный дуэт «Губы» в сопровождении временных творческих коллективов лабухов-шабашников, и даже неожиданное явление в 1979 году Элтона Джона, увлеченно осваивавшего азы славянского сквоттинга на Соборной площади московского Кремля (и допустившего все характерные ошибки неофита этого русского боевого искусства, завоевывавшего все больше приверженцев по всему миру) не стало переломным. Так, «английскую» песенку для саундтрека к «Тайне "Черных дроздов"» в 1983 году решено было не украсть, а поручить ее написание проверенному сотруднику «Росконцерта» А. Макаревичу.

Причины «самопальной» англомании 80-х коренятся в криптоколониальном статусе русских земель, из которых метрополия, опиравшаяся на местную компрадорскую номенклатуру, на протяжении столетий беспрепятственно выкачивала сырьевую ренту, будь то пушнина при «английском царе» Иване Грозном или пушечное мясо при английском генерал-резиденте Сталине. С конца 60-х годов, после начала варварской эксплуатации Самотлора, Советский Союз стал рассматриваться как потенциальный источник углеводородного сырья. К началу 80-х в криптоколониальной администрации сложился новый пул асабий, завязанный на разработанный Римским клубом проект конвергенции и встраивания СССР в «общеевропейский дом» на правах сырьевого придатка с неизбежным демонтажом квази-промышленного производства, сжиравшего ресурсы в агоне индустриального потлача. Местные приказчики в мыслях уже видели себя обитателями этого Дома, еще недавно  наглухо закрытого железным занавесом, младшими партнерами элиты метрополии.

Царившее в асабиях предвкушение новых времен и новых возможностей не могло не передаться и кинематографической обслуге. В фильме «Мэри Поппинс, до свидания» эти упования прямо озвучивает пожилой господин Вилкинс (Семен Соколовский, известный зрителям как «мамочка» ЗнаТоКов полковник Скопин): «О, мистер Бэнкс! Неужели вы обнаружили нефть? Если вы собираетесь бурить скважину и обнаружите нефть, вы можете стать членом организации экспортёров нефти! Газ - это даже лучше, чем нефть. Вы проложите газопровод через мой участок, и вот тогда вы сможете вступить в организацию экспортёров нефти и газа!». Режиссер Масленников вспоминал, как «засев ночью к радиоприемнику с диктофоном в руках, записал сквозь рев глушилок позывные дорогого моему сердцу Би-би-си», режиссер Наум Бирман начал свою чудовищную фантазию «по мотивам» Джерома К. Джерома с ласкающего слух англофилов звука курантов «нашего знаменитого Биг-Бена», и даже известная песня Серафима “Джетро”-Туликова, кажется, зазвучала по другому: «И каждый день сверял я время по Биг-Бену, По самым правильным на всей земле часам».

Криптоколония отличается от собственно колонии не только тем, что управляется косвенно, через разнонаправленные сигналы, в которых местные приказчики тщетно пытаются угадать подлинные намерения заморского начальства, но и тем, что культурно окормляется хозяевами по остаточному принципу. Если для управляемых напрямую доминионов кураторы из форин-офиса при содействии университетской профессуры придумывают весь маркирующий культурный комплект – от мифов и легенд до ярких народных костюмов (как точно подметила в связи с этим Кейт Фокс, «у англичан нет “национальной одежды”»), то криптоколониальным чиновникам от культуры в лучшем случае спускаются невостребованные профильными отделами обрывки историй о каких-нибудь случайных «багатурах» (само их название – былины - отсылает к «побочной работе» (byline)), не складывающиеся даже в отдаленное подобие «народного эпоса», на основе которых они вынуждены в дальнейшем конструировать свои «плачи о Кирове» и «новины о Поколен-бороде».

moskovitza (с)

«Книжная» Мэри Поппинс приходит к читателю в трех ипостасях - как строгая воспитательница английской дисциплинарной традиции, как примордиальная Великая богиня и как Магический наставник и духовный учитель.

Мэри Поппинс высаживается на Вишневой улице посреди шторма и бури, стремительно, как отважный десантник (это разительно отличает ее от беспечно парящих на зонтиках над европейскими достопримечательностями праздных туристов с популярных на рубеже веков почтовых открыток), достает из бездонного солдатского вещмешка старую походную раскладушку, укладывается на нее, укрывается с головой и наполняет детскую комнату Бэнксов оглушительным храпом (в переводе Леонида Яхнина, к которому еще будет повод вернуться, названным «ровным дыханием») и запахами карболки и скипидара.

Ее любимые сорта мыла – "Санлайт" и "Винолиа" – прочно ассоциируются с бременем белого человека и чистоплотностью британского солдата Томми (одной из составляющих секрета его героизма), а свою единственную пару туфель она всегда сама начищает до блеска армейским гуталином.

«Вы верн-нулись, н-наконец-то, - запинался от волнения Майкл, обхватив ее тщательно обутую ногу - теплую, крепкую, самую что ни на есть настоящую,пахнущую черной ваксой». П.Л. Трэверс выстраивает мизансцену так, что читатель сразу попадает в атмосферу английской публичной школы с парамилитарной дисциплиной, непререкаемым авторитетом наставников и мазохистской преданностью и повиновением «фагов» – младших школьников, безропотно принимающих словесные унижения и телесные наказания (автор «русской» сказки о трех медведях Роберт Саути, учась в Вестминстерской школе, описывал свои отроческие впечатления от практик, получивших на континенте название vice anglais, в ученическом журнале «Флагеллянт»).

Каждый выход в Парк становится для Джейн и Майкла марш-броском с полной выкладкой: «В Парк походным шагом марш! Держать строй! Выкладываться по полной и не отставать!»– свирепо глядя через плечо, командует обладательница эффектной армейской выправки Мэри Поппинс. «Жесткую прямую спину» Мэри Поппинс унаследовала у своего прототипа, неоднократно упомянутого П.Л. Трэверс - голландской куклы из книжки Флоренс Кейт Аптон «Приключения двух Голландских Кукол и Голливога». Михаил и Раиса Горбачевы во время своего посещения в 1984 году резиденции Чекерс-Корт не могли не обратить внимания на оригинальные фигурки деревянных шарнирных кукол и тряпичного арапчонка, которые провели в застекленной витрине Длинной Галереи почти сто лет, прежде чем переехать в Музей детства в лондонском Бетнал-Грин.

Отрывистые команды, пинки и тычки, сопровождающие даже отход ко сну («Мэри Поппинс туго спеленывала каждого из них, заталкивая простыни и покрывала под матрас резкими, свирепыми, колющими ударами»), дополняет отборная ругань в адрес воспитанников. В свое время Маргарет Тэтчер приняла решение убрать Голливога из загородной резиденции премьер-министра Великобритании, поскольку обидчивые визитеры из бывших доминионов могли усмотреть в черной фигурке расистский подтекст. Мэри Поппинс использует в своей брани исключительно расистскую палитру, выступая классическим носителем британского колониального сознания. «Парочка голливогов, вот вы кто!» «Людоеды!» - сказала она свирепо и стала пихать их перед собой вниз по лестнице». «Зулус и то бы вел себя приличнее!» «Вы выглядите как мавры». «Ты не будешь вести себя как краснокожий, Майкл!» «Ты ведешь себя как готтентот!» Впрочем, презрительными расистскими кличками пользуются все жители Вишневой улицы, независимо от классовой и кастовой принадлежности – «уличные арабы» в прямой речи снобистской Люсинды Эмили Ларк такое же обычное обращение, как «индус», «черный язычник» и «готтентот» у кухарки Клары Брилл.

Про несчастных африканских готтентотов, в переводе Игоря Родина загадочным образом превратившихся в гугенотов («Сынок, ты гугенот?»), П.Л. Трэверс, которую в редакционной аннотации к первому изданию «Мэри Поппинс» представили как «молодую ирландку, выросшую в Австралии», вспомнила не случайно. Ирландцы – один из колонизированных народов Британской Империи - в глазах жителей метрополии выглядели, по замечанию видных деятелей Фабианского общества Сиднея и Беатрисы Уэбб (по странной случайности посетивших СССР в том же 1932 году, что и П.Л. Трэверс), таким же отвратительным племенем как готтентоты (знаменитый анатом Роберт Нокс, выведенный Р.Л. Стивенсоном как «Похититель трупов», добавлял в эту компанию и русских: «Кельтская и русская расы, презирающие труд и порядок, стоят на низшей ступени человечества»). Решение «ирландской проблемы» Сидней Уэбб видел в стерилизации представителей «низшей кельтской расы»; подобные евгенические законы предлагалось ввести и в «белой Австралии» времен детства П.Л. Трэверс, всегда стыдившейся своего провинциального происхождения и - после удавшегося побега из этой «интеллектуальной пустыни» - предпочитавшей говорить: «Я родилась в Британской Империи». Этот двойной гандикап П.Л. Трэверс, ее невольная оптика этнического и культурного аутсайдера, взгляд «извне» на английскую действительность и создали феномен «английской няни Мэри Поппинс», признанной всеми, кроме самих англичан. Канонической няней для жителя Британских островов является, скорее, старушка Хокинс, добрая подружка бедной – оплакиваемой, безвозвратно утраченной, как «старая добрая Англия» – юности Себастьяна Флайта из «Возвращения в Брайдсхед» Ивлина Во. Именно поэтому книги о Мэри Поппинс никогда не пользовались особой популярностью в Великобритании – об этом можно судить по отсутствию попыток их драматизации (единственным исключением стали несколько пластинок, начитанных драматическими актерами на студии грамзаписи «Фонтана» в 1969 году – уже после омерзительной «диснеизации»).

moskovitza (с)

Чудо Мессы – магико-теургическая практика, евхаристический ритуал, «Операция Звезд», как называл ее Пико делла Мирандола в своей «Апологии» (не случайно эпизод «Мэри Поппинс», посвященный транссубстанциации, заканчивается возвращением Звезд на небесный свод), является лишь одной из множества disciplina arcani, в которые Мэри Поппинс в своей третьей ипостаси - как Магический наставник и духовный учитель - посвящает учеников. Благодаря Мэри Поппинс Джейн и Майкл встают на мистический путь, призванный помочь им решить две важнейших жизненных задачи: познать свою уникальную истинную волю и достичь единства бытия.

Урок недвойственности, божественного единства всего бытия Мэри Поппинс преподносит своим воспитанникам трижды. Три – очень важное число для П.Л. Трэверс: в каждой из книг трилогии о Мэри Поппинс двенадцать глав-историй, и каждая из них рассказывается трижды с незначительными вариациями. Полным «классическим» каноном «Мэри Поппинс» читатели обязаны Питеру Ллюэлину Дэвису, который на свой страх и риск в 1952 году, когда довоенная известность Мэри Поппинс сошла на нет, а П.Л. Трэверс, не думавшая возвращаться к писательскому труду, преподавала в Лондоне гурджиевские танцы, издал сборник «Мэри Поппинс в Парке», включающий недостающие две главы из книги «Мэри Поппинс возвращается» и четыре – из повести «Мэри Поппинс открывает дверь». В предисловии к сборнику П. Л. Трэверс предупреждает: «Следует понимать, что любые события, описанные в этой книге, случились во время одного из трех визитов Мэри Поппинс в семью Бэнксов. Это - слово предостережения всем тем, кто предвкушает четвертый визит. И, кроме того, следует помнить, что три – счастливое число».

Через несколько лет после этого издательского подвига Питер Дэвис, уставший быть «тем самым Питером Пэном», вышел из своего номера отеля «Слоан-Сквер», бывшего его последним лондонским пристанищем, и бросился под поезд метро на ближайшей станции. По странному стечению обстоятельств все в том же 1984 году, когда была впервые показана музыкальная фантазия «Мэри Поппинс, до свидания», более 35 миллионов советских зрителей увидели гостиницу «Слоан-Сквер» на «полуподпольных» кадрах, сделанных корреспондентом Гостелерадио в Лондоне и вошедших в фильм «Тайна “Черных дроздов”» (занявший в прокате почетное четвертое место за «Танцором диско», «Любовью и голубями» и «Белыми Росами») вместе с другими необязательными кинозарисовками – романтической парой на Бейсуотер-роуд, последними идейными панками на Кингс-роуд (П.Л. Трэверс, жившая неподалеку, находила их «милыми») и афишными стендами на традиционно безлюдной станции метро «Милл Хилл Ист», зазывающими на новый фильм Хосе Рамона Ларраса «Сексуальные ритуалы Дьявола».

Дьявол-Гамадриад первым читает Джейн и Майклу проповедь об отсутствии фундаментального различия между субъектом и объектом, сознанием и материей, Атманом и Брахманом. Слова Королевской Кобры, Князя мира сего - «Возможно, что есть и быть съеденным — в конце концов, одно и то же. Помни: все мы — и вы в городах, и мы в джунглях — сделаны из одного и того же вещества. Из того же материала — и дерево над нами, и камень под нами; зверь, птица, звезда — все мы одно, и все идем к одному концу» - повторяют слова Иисуса из гностического гимна в апокрифических «Деяниях Иоанна»: «Хочу быть освобожденным и освободить хочу. Аминь. Хочу быть уязвленным и уязвить хочу. Аминь. Пожрать хочу и хочу быть пожранным. Аминь». И - как Иисус велел своим ученикам «взять друг друга за руки и таким образом составить круг, а Сам, будучи в середине [круга], начал петь гимн», так и Сатана призывает всех зверей образовать круг, в центр которого встает Мэри Поппинс, и пуститься в ритуальный танец под названием «Великая Цепь», несомненно отсылающим к понятию «Великой Цепи Бытия» как единства всей вселенской иерархии. «Звери и птицы раскачивались взад и вперед все вместе, как единое целое, тесно окружив Мэри Поппинс, которая тоже покачивалась из стороны в сторону». Этот суфийский хоровод ордена Мавлавия, медитативный зикр дервишей - один из ритуалов церемониальной магии, помогающих соискателям в обретении Адвайты – повторяется в трилогии еще два раза: как Танец Вращающегося Неба в Звездном цирке, где зверям из «Великой Цепи» соответствуют анималистические созвездия небосвода (в гурджиевском танце ученики движутся вокруг гуру подобно планетам, обращающимся относительно светила, расположенного в центре), и Танец Высокого Прилива на дне мирового океана, где, по словам Гигантской черепахи Террапина, «каждая земная тварь имеет своего брата – морского льва, собаку, зайца, слона, где морское дно усеяно драгоценными камнями, как и суша, и морскими звездами как небо».

«То, что внизу, аналогично тому, что вверху. И то, что вверху, аналогично тому, что внизу, чтобы осуществить чудеса единой вещи». Мэри Поппинс приоткрывает для своих воспитанников Вуаль, скрывающую реальность единства бытия. «Джейн протянула руку. К своему удивлению она обнаружила, что то, что казалось ей беззвездным небесным пространством, на самом деле было плотным темным занавесом. Она нажала на него и почувствала, как он подался; она сосборила часть его, и, потянув Майкла за собой, отодвинула занавес».

Эдит Несбит - любимая писательница П.Л. Трэверс, одна из основателей Фабианского общества и член Герметического ордена «Золотой Зари» - писала в 1907 году: «Занавес — тонкий, как шелк, прозрачный, словно стекло, и прочный, как железо, занавес отделяет волшебный мир от того мира, который мы считаем нашим. Но когда людям в руки попадает нечто, способное найти «слабое место» в этом занавесе — будь то колдовской перстень или амулет, — тогда может произойти все, что угодно». Воспитанники Мэри Поппинс - как и герои «Зачарованного Замка» Несбит – используют сигилы, энтеогены и экстатические техники для развития сверхспособностей (сиддхи) и тренировки своего тонкого тела (Тела Света). Визуальная концентрация желания позволяет Майклу и Джейн проникать в иллюстрации к любимым книгам и в собственноручно изготовленные инсталляции, а вдыхание «веселящего газа» (закиси азота) развивает способность к левитации. Но как бы ни были многочисленные путешествия воспитанников Мэри Поппинс по просторам астрального плана увлекательны сами по себе, их подлинная ценность состоит не в утверждении реальности «волшебного мира», а в том, насколько они споcобствуют обретению соискателями-визионерами истинной воли.

«Что реально, а что нереально? – рассуждает Солнце - Властелин Звезд, - Ни вы ни я не можем этого утверждать. То, что мы себе представляем, становится реальным. Большего нам знать не дано. Поэтому если Майкл считает, что держал в руках настоящую Луну, значит так оно и есть!». «Но тогда,— задумчиво проговорила Джейн,— находимся мы здесь на самом деле или только думаем, что мы здесь?» Солнце грустно улыбнулось: «Дитя, не ищи ответа на этот вопрос. С сотворения мира люди задают его себе. Даже я, Повелитель Небес, не знаю на него ответа. Я уверен только в одном — сегодня Выходной, Созвездия ярко сверкают — и это действительно так, если, конечно, ты в это веришь». Мэри Поппинс – вслед за Алистером Кроули, сказавшим: «Каждый маг обладает Астральной Вселенной, присущей лишь ему одному», - формулирует этот магический постулат еще короче: «У каждого своя собственная Волшебная страна».

Следование одному единственному вектору истинной воли подразумевает противостояние мириадам импульсивных желаний, порождаемых умом, и их проверку на соответствие воле. Неспособность контролировать желания раз за разом приводит Джейн и Майкла в западню. «Вы пожелали того, чего не хотели? Вам бы следовало быть аккуратнее, – наставляет Майкла Король Кошачей звезды: - Желания довольно опасная штука - желайте только того, что вам действительно нужно, иначе неизвестно, куда они могут вас завести». А Форель на приеме у Террапина спрашивает у Джейн, удивившейся исполнению своего желания: «Какой же смысл желать впустую? Это просто трата времени». И только Мэри Поппинс – по словам ее дяди Артура Терви, заложника своих желаний – «всегда получает то, что хочет, и так, как она этого хочет».

Укрощения желаний соискатель достигает, когда обучается способности концентрироваться и останавливать мысли. « Некоторые люди,— одергивает Мэри Поппинс выбравшуюся из бэд-трипа Джейн, - что-то уж чересчур много думают. Вот в этом я уверена». Мэри Поппинс учит «не задавать вопросов, чтобы не получать ложных ответов», и не отделять знания от действия и воли. «Если Воля останавливается и восклицает: «Почему?» – призывая «Потому что», то Воля останавливается и не свершает ничего», - говорит «Книга Закона».

Магическая свобода открывается через самодисциплину (навыки, полученные в ходе того, что некоторые читатели ошибочно принимают за «сержантскую муштру»), самонаблюдение, интуицию и понимание себя как арены противостояния личности и
сущности. «Кто-то еще есть внутри меня, - говорит Джейн, - Я знаю. Я все время это чувствую». Выработка собственного «Я», то есть воли, и установление непосредственной связи между «Я» и Вселенной, то есть осознание всеединства – и есть финал магической работы Мэри Поппинс с Джейн и Майклом. Если вуаль Волшебного мира, которую приоткрыла перед детьми их няня, была завесой Парокет - занавесом Иллюзии, по ту сторону которого Майклу и Джейн открылись проблески Тиферет, то оставляет она их в конце трилогии на пороге Открытой Двери, то есть у Высшей Завесы - Бездны Даат.

«Как будто услышав их, она на минуту застыла, одной ногой на пороге», - пишет П.Л. Трэверс. Но переводчик Яхнин, стыдливо закрывавший глаза на храп Мэри Поппинс, на этот раз не оставляет у читателей никаких сомнений: «Она уже занесла ногу над порогом бездны, но, словно услышав их страстный вопль, замерла на мгновение и обернулась. В следующий миг она раскрыла над головой свой зонтик и шагнула в ночь».

Познание и собеседование Джейн и Майкла со своим Святым Ангелом-Хранителем - Мэри Поппинс - состоялось. Здесь заканчивается рассказанная П.Л. Трэверс история посвящения в Западную Эзотерическую Традицию, и начинается совсем другая. Если бы авторам фильма «Мэри Поппинс, до свидания» пришлось адаптировать книгу исключительно для советской телеаудитории, то единственной приемлемой локализацией была бы история о бравом сержанте-сверхсрочнике, который днем на плацу истязает духов и черпаков строевой муштрой, вечером в Ленинской комнате рассказывает им о ратных подвигах древних богов Фрунзе и Ворошилова, а после отбоя показывает удивительные фокусы под одеялом в казарме. Но поскольку вторым – воображаемым - адресатом «англоманского» усилия Валуцкого и Квинихидзе было заморское начальство, неспособное даже признать в Петьке с Василием Ивановичем локализованных Дживса и Вустера, требовалось более прямое высказывание – и им стала история злоключений советского горе-телемита Робертсона Эя.

moskovitza (с)

Разумеется, Путем Стрелы на штурм Бездны в «музыкальной сказке для взрослых» отправляются не юные воспитанники английской няни, с которыми читатели трилогии П.Л. Трэверс навсегда распрощались на пороге Открытой Двери. Весь фильм демонстративно отталкивающие Джейн и Майкл (дочь балетмейстера Плисецкого и сын скульптора Рукавишникова) проводят на периферии сюжета, а несколько необязательных эпизодов с их участием, таких как встреча с грустным мраморным мальчиком Нелеем и его Дельфином (художник Петров остроумно пародирует фонтан в Гайд-парке работы Александра Манро, близкого друга Льюиса Кэрролла, чью книжку об Алисе знал наизусть Нелей) используются создателями картины для ученических упражнений в кроулианской стилистике и визуализации последовательности Посвящения, вычитанной в стихах 30-44 Главы II «Книги Сердца, обвитого Змеем»: «Я увидел бледного грустного мальчика, что лежал на мраморе в солнечных лучах и плакал. Смотри! Бездна Величайшей Глубины. Там — могучий дельфин, подставляющий бока ударам волн. Но дельфина не очаруешь безмолвием, о мой пророк!».

Главным персонажем фильма, взыскующим познания и собеседования с Мэри Поппинс, является Робертсон Эй (популярный Лембит Ульфсак), бездельник, сидящий на шее своего зятя, классический пример навязчивого «полезного идиота», добровольного участника спецопераций под ложным флагом с отвлекающей повесткой (антивоенной, экологической, гуманитарной и т.п.), как будто навсегда отставшего от Олдермастонского марша. «Мне ужасно не нравится, как живут некоторые люди на Вишнёвой улице, - пафосно откровенничает Эй, - и я хочу об этом им рассказать!» «А вам никогда не приходило в голову, мистер Эй, что люди сами иногда об этом догадываются?» - с ледяной брезгивостью парирует Мэри Поппинс. Это первый серьезный разговор Робертсона Эя с Мэри Поппинс, и когда он с привычной («выученной») беспомощностью обращается к ней за советом: «М-да... Ну а что же мне делать?» и слышит в ответ: «А может быть, и вправду пора что-нибудь делать?», разговор становится собеседованием, вызывающим в новообращенном соискателе неостановимое желание «делать Волю»:

              «Делать. Делать. Конечно, делать! Именно! Как я раньше не догадался? Вы чертовски правы, Мэри – делать! Только как это делается?
              Только тот, кто делает - свершает!
              Да, ты была права, Мэри Поппинс. Тысячу раз права. Надо делать, делать, делать!»

Если Робертсон Эй в книгах П.Л. Трэверс – безошибочно узнаваемый аркан «Шут» в «рабочей» одежде («На нем были чулки в желто-красную полоску, желто-красные куртка и широкополая высокая шляпа, края которых были увешаны мелодично звеневшими при ходьбе маленькими колокольчиками»), то в фильме Валуцкого и Квинихидзе он, конечно же, классический «Дурак», беспечно занесший ногу над Бездной, но не несмышленое дитя, а Дурак великовозрастный, лишенный даже воздушного шарика, который удержал бы его от рокового шага в пропасть. Работая над Ату Дурака для Таро Тота, Фрида Харрис писала Кроули на лондонский адрес Джермин-стрит, 93: «Я его не вижу. Идут ли с ним дети? Может быть, его заплечный мешок это воздушный шарик шута?» Именно таким изобразили Дурака в своей колоде Мур и Вильямс-III.

«Помните, есть шарики и шарики, и каждому - свой!», - предупреждает древняя Старушка, торгующая воздушными шарами, наделяющими их владельцев способностью к полету, в повести «Мэри Поппинс возвращается» (в классическом переводе Заходера -«Шарик шарику рознь!» - заретуширована хорошо знакомая советским читателям ленинская диафора, любимая риторическая фигура вождя мирового пролетариата («Есть компромиссы и компромиссы»), которой, впрочем, не чурались ни Алистер Кроули («Глупцы да не поймут любовь превратно; ибо есть любовь и любовь»), ни Мэри Поппинс («Есть безопасность и безопасность!»)), - Выбирайте, не спешите! Многие дети взяли не тот шарик, и их жизнь никогда уже не была прежней. Для каждого человека на свете есть подходящий шарик, если только он правильно выбирает!»

Похоже, есть только один человек на свете, которому не положен свой шарик, и это Робертсон Эй.  «А вы, мистер Эй... Мне так кажется, что вы ещё не совсем расстались с детством, чтобы с ним встретиться!», - поясняет отказ в выдаче шарика, служащего пропуском на сентиментальную «встречу с детством», развязная владелица полуподпольного салона танцев, в который герои фильма трижды спускаются по липким ступеням запретных сновидений -  мадам Корри (выразительная Марина Нудьга, солистка Большого театра, через несколько лет после выхода фильма сбежит в США, став третьим балетным дефектором в личной и творческой биографии Квинихидзе: его первая жена Наталья Макарова попросила политического убежища в Великобритании во время лондонских гастролей Кировского балета в 1970 году, после чего Квинихидзе закрыли выезд в Индию для съемок криптоколониального боевика «Миссия в Кабуле», а в 1979 году с аналогичной просьбой к американским властям обратился солист Большого театра Александр Годунов, годом ранее исполнивший роль Лемисона / Боба Тейлора в англофильском мюзикле «31 июня», надолго исчезнувшем после этого инцидента из телевизионного эфира).

«Сущность остается у взрослого человека, воспитанного в мире фальши и подражания, на уровне шестилетнего ребенка, в то время как личность его – множество мелких «я», спрессованных в рой или легион противоречивых мотивов и желаний, – гипертрофированно увеличивается, подчиняя сущность», - учил Гурджиев. Инфантильный и безвольный, полностью зависимый от приютившей его родни, демонстративно беспомощный и невежественный («Делать! Только как это делается?»), хотя и покинувший век невинности, не имеющий своего голоса, но пытающийся говорить за других «жителей Вишневой улицы», не взрослый, но и не ребенок Робертсон Эй предстает тем самым «полудьяволом и полуребенком», угрюмо молчащим дикарем из хрестоматийного стихотворения Киплинга. Его изначальный порыв «делать Волю» упирается в слова, в смысл которых он не в состоянии проникнуть.

moskovitza (с)