А дальше было утро ( © )

Ты слышишь голос
Солнечный – в капели?
И голос неба -
В грозах озорных?
А в тихом скрипе
Старой колыбели
Ты слышишь голос
Первых дней своих?

Ты слышишь голос
В раковине - моря?
И голос утра
В песне пастуха?
Ты слышишь, как
Оранжевые зори
Горланят сочным
Альтом петуха?

Ты слышишь скрип
На ключ закрытой двери?
И стук шагов
По улице немой? -
О, это голос
Вечных недоверий.
Ты слышишь,
Это новый голос мой.

                                           Ты слышишь голос?
                                      Автор: Воскобойник Алёна

Лестница. Глава. Этажи ( Фрагмент )

... его ботинки, хотя и были выпуска какой-то иностранной фирмы, имели весьма потёртый и грязный вид, чему, конечно, способствовала слякотная погода, а самое неприятное было то, что Пирошников явственно ощущал дырку в носке на месте большого пальца — дырку, которую никто видеть не мог, но которая постоянно портила ему настроение и, казалось, заявляла о себе на весь свет.

Пальто Пирошникова тоже, будучи модного покроя и не без шика, потёрлось на обшлагах и у карманов, а пуговичные петли разболтались и разлезлись до ужаса, так что любое неосторожное движение легко могло распахнуть полы и тогда взору являлась подкладка, прорванная в нескольких местах, в особенности снизу, где одна дыра выходила прямиком в карман, делая последний решительно непригодным к употреблению.

Все эти мелочи не так уж и бросались в глаза, но Пирошникову казались непростительными и, несомненно, не допускающими не только бесед с женщинами, да ещё в ночной час, но и самой мысли о подобных беседах.

Тем не менее беседа возникла как-то сама собой и совершенно естественно, насколько он мог вспомнить, хотя предмета её молодой человек в памяти не обнаруживал.

Зато только теперь обнаружилась в памяти шапка и история её исчезновения.

Она проливала какой-то свет на беседу, может быть, с шапки всё и началось; во всяком случае, Пирошников вдруг вспомнил, что поначалу он был в шапке, но потом, желая, как видно, привлечь к себе внимание (об этом он подумал не без смущения), он снял её с головы и, протянув руки за перила, опустил шапку в воду.

Она поплыла тихо и скрылась в темноте, а наш герой сказал, обращаясь вроде бы к самому себе, что так, мол, гадают в ночь на Ивана Купалу (он когда-то видел в кино, как девушки пускают веночки, но теперь всё перепутал, что совершенно простительно).

На что он рассчитывал?

Теперь-то, спускаясь по лестнице, он понимал, что в сущности совершенно необъяснимо последующее поведение женщины, которая не ушла тут же, не побежала прочь от пьяного гадальщика, не закричала, наконец, но, повернувшись к Пирошникову, сказала что-то такое, чего он опять - таки не мог припомнить.

Кажется, она сказала так:

— Вы смешной, но только не надо смешить нарочно, это получается не смешно, ведь правда?

Вот эту вопросительную интонацию в конце только и помнил достоверно Пирошников, вся же остальная фраза, по всей вероятности, была придумана им сейчас самостоятельно.

Так или иначе, но начало нити нашлось, и молодой человек осторожно, чтобы не оборвать, начал вытягивать её из памяти и распутывать клубок.

Последними своими словами женщина, как ему хотелось верить, приглашала его ответить или, во всяком случае, как-то продолжить разговор, причём, как ни странно, в её словах Пирошникову почудилась доброжелательность.

Он было подумал, что она… словом, он подумал нехорошо, будто у женщины были какие-то свои намерения, когда она так отвечала, но Пирошников отогнал эти мысли, тем более что дальнейший ход беседы их никаким образом не подтверждал.

Пирошников вспомнил свой ответ, назвав его сейчас с усмешкой монологом; впрочем, досады на себя за этот монолог он не испытал, наоборот, — впервые, кажется, его слова были просты и шли от сердца, находя сочувствие (он замечал его), хотя и не предназначались для сочувствия специально.

— Погодите, постойте здесь! — говорил Пирошников. — Постойте здесь и выслушайте меня. Я вовсе не хочу ничего дурного, поэтому останьтесь и, ради бога, не обращайте внимания, что я пьян. Понимаете, я часто думаю, что вот пройдут ещё пять лет, десять лет — я не знаю сколько, — и всё!

Ничего больше не нужно будет, понимаете, не нужно — ни любви, ни славы, ни цели никакой, потому что человек, я думаю, умирает рано, задолго до той смерти, которую одну и боятся.

А что, если так и скиснешь, перебродишь весь, никого не встретив и не сделав ничего?

Понимаете, сделать-то можно только вместе.

Я хочу сказать, что Сначала нужно повстречать кого-то, а потом уже всё, на что ты способен и ради чего живёшь — да! да! не смейтесь! — оно выплеснется само…

Я так бессвязно говорю, простите, но вы не можете знать, сколько раз я обманывался, а теперь не хочу!..

Я сегодня почувствовал что-то странное — с вами случалось? — вдруг представилось, что всё уже было, и не один раз.

И лица те же, и разговоры, и мысли… Очень странно показалось, и я ушёл.

Я вам это говорю не для того, чтобы заинтересовать, увлечь.

Я так именно никому не говорил, а вот увлекать пытался, но не вышло!

Не вышло один раз, потом другой, потом понял, что есть во мне нечто, не устраивающее женщин, — я над этим размышлял и пришёл к выводу, довольно скверному для себя.

Я… а что это я всё про себя? Про меня вы и сами поймёте, если уже не поняли…

Произнесши такую речь, Пирошников, кажется, повернулся и зашагал вниз с моста, не оборачиваясь.

Зачем он это говорил?

Добро бы, говорил на трезвую голову, тогда и поверить можно, но пьяному языку верить — в этом свою собеседницу Пирошников заподозрить не мог, поэтому он удивился и обрадовался, когда услышал, что женщина идёт за ним.

Тут снова дурные мысли полезли в голову, и уже представилась этакая небывалая по лёгкости победа; представилась, конечно, не без сожаления, что опять ошибся, опять не ту встретил… одним словом, всё зря было, пусть хоть так кончится!

Он уже почти был готов поверить этому и уже прикидывал, должно быть, куда можно в такой час повести свою спутницу — домой ли к себе или к приятелю на Фонтанку, потому что до Фонтанки как - никак ближе… но здесь, догнав его, поскольку он замедлил шаг, женщина сказала несколько слов, которых оказалось достаточно, чтобы молодому человеку стало стыдно своих мыслей.

Но что же она сказала? Опять провал! Кажется, некую простую и глубокую (на его вчерашний взгляд) мысль.

Может быть, она сказала так:

— Если нужно ладить с соседями, которых видишь-то не каждый день, то, наверное, прежде нужно ладить с собой. Ведь вы с собой всю жизнь, и всю жизнь мучаетесь! Так нельзя! Не относитесь к себе плохо, тогда и другие…

Короче говоря, что-то в этом роде она сказала Пирошникову, и дело было совсем не в словах, а в голосе, в тех необыкновенно успокаивающих и доверчивых интонациях, каких давно уже он не слышал.

Всё! Всё! Всё! Больше ничего наш герой не вспомнил, сколько ни пытался.

Смутно, скорее осязанием, кожей, помнил её руку — тонкие пальцы с ноготками, хрупкое запястье — но где и когда он коснулся этой руки?

Дальше было утро, раскладушка, серая комната, не поймёшь какая, в комнате никого нет, коридор на ощупь, замок такой, что чёрт не разберёт, и лестница… Однако что это за лестница?

И только Пирошников подумал это, как перед его глазами возник корабль с тремя мачтами, но без парусов, нарисованный мелом на стене.

                                                                из авторского сборника рассказов Александра Житинского - «Лестница. Плывун»