В сладком пробуждении мамы
Девчонки взрослеют прям махом:
Вчера ещё вроде малютка,
Сегодня на зависть же свахам
Лишает мальчишек рассудка!
Девчонки взрослеют так скоро:
Вчера ещё вроде мала̀я,
Сегодня же три ухажёра
И вся растакая прям Зая!
Девчонки взрослеют прям резко:
Вчера ещё вроде малявка,
Сегодня, гляди - ка, невеста..
Девчонки взрослеют (Избранное)
Автор: Alexander Krinitski
Суровый комплект «Севера» кренил этажерку и внизу тускло золотился полный Карамзин. С потолка спускался розовый фонарь, оставлявший неосвещённою пару потёртых креслиц, и коврик, пропадавший в совершенном мраке, был неожиданностью для ступни.
Жене казалось, что она войдёт, сядет и разрыдается. Но слёзы навёртывались на глаза, а печали не прорывали. Как отвалить ей эту со вчерашнего дня балкой залёгшую тоску? Слёзы неймут её и поднять запруды не в силах. В помощь им она стала думать о матери.
В первый раз в жизни, готовясь заночевать у чужих, она измерила глубину своей привязанности к этому дорогому, драгоценнейшему в мире существу.
Вдруг она услышала за портьерой хохот Лизы. «У, егоза, пострел тебя…», кашляя, колыхала бабушка. Женя поразилась, как могла она раньше думать, что любит девочку, смех которой раздаётся рядом и так далёк, так не нужен ей. И что - то в ней перевернулось, дав волю слезам в тот самый миг, как мать вышла у ней в воспоминаниях: страдающей, оставшейся стоять в веренице вчерашних фактов, как в толпе провожающих и крутимой там, позади, поездом времени, уносящим Женю.
Но совершенно, совершенно несносен был тот проникновенный взгляд, который остановила на ней госпожа Люверс вчера в классной. Он врезался в память и из неё не шёл. С ним соединялось всё, что теперь испытывала Женя. Будто это была вещь, которую следовало взять, дорожа ей, и которую забыли, ею пренебрегнув.
Можно было голову потерять от этого чувства, до такой степени кружила пьяная шалая его горечь и безысходность. Женя стояла у окна и плакала беззвучно; слёзы текли, и она их не утирала: руки у ней были заняты, хотя она ничего в них не держала. Они были у ней выпрямлены, энергически, порывисто и упрямо.
Внезапная мысль осенила её. Она вдруг почувствовала, что страшно похожа на маму. Это чувство соединилось с ощущением живой безошибочности, властной сделать домысел фактом, если этого нет ещё на - лицо, уподобить её матери одною силой потрясающе - сладкого состояния. Чувство это было пронизывающее, острое до стона. Это было ощущение женщины, изнутри или внутренне видящей свою внешность и прелесть.
Женя не могла отдать себе в нём отчёта. Она его испытывала впервые. В одном она не ошиблась. Так, взволнованная, отвернувшись от дочери и гувернантки, стояла однажды у окна госпожа Люверс и кусала губы, ударяя лорнеткою по лайковой ладони.
Она вышла к Дефендовым пьяная от слёз и просветлённая, и вошла не своей, изменившейся походкой, широкой, мечтательно разбросанной и новой. При виде вошедшей Дефендов почувствовал, что то понятие о девочке, которое у него составилось в её отсутствие, никуда не годно. И он занялся бы составлением нового, если бы не самовар.
Дефендова пошла на кухню за подносом, оставив его на полу, и взоры всех сошлись на пыхавшей меди, будто это была живая вещь, бедовое своенравие которой кончалось в ту самую минуту, как её переставляли на стол. Женя заняла своё место. Она решила вступить в беседу со всеми.
Она смутно чувствовала, что теперь выбор разговора за ней. А то её будут утверждать в её прежнем одиночестве, не видя, что её мама тут, с нею и в ней самой. А эта близорукость причинит боль ей, а главное — маме. И словно подбодряемая последней, — «Васса Васильевна», — обратилась она к Дефендовой, тяжело опустившей самовар на краешек подноса…
***
«Можешь ты рожать?» — Лиза не сразу ответила Жене. — «Тсс, тише, не кричи. Ну да, как все девочки». Она говорила прерывистым шёпотом. Женя не видела лица подруги. Лиза шарила по столу и не находила спичек.
Она знала многим больше Жени насчёт этого; она знала всё; как знают дети, узнавая это с чужих слов. В таких случаях те натуры, которые облюбованы Творцом, восстают, возмущаются и дичают. Без патологии им через это испытание не пройти. Было бы противоестественно обратное, и детское сумасшествие в эту пору только печать глубокой исправности.
Однажды Лизе наговорили разных страстей и гадостей шёпотом, в уголку. Она не поперхнулась слышанным, пронесла всё в своём мозгу по улице и принесла домой. Дорогой она не обронила ничего из сказанного, и весь этот хлам сохранила. Она узнала всё. Её организм не запылал, сердце не забило тревоги и душа не нанесла побоев мозгу за то, что он осмелился что - то узнать на стороне, мимо её, не из её собственных уст, её, души, не спросясь.
— Я знаю («ничего ты не знаешь», подумала Лиза). «Я знаю, — повторила Женя, — я не про то спрашиваю. А про то, чувствуешь ли ты, что вот сделаешь шаг и родишь вдруг, ну вот…» — «Да войди ты», — прохрипела Лиза, превозмогая смех. — Нашла где орать. Ведь с порога слыхать им!»
Этот разговор происходил у Лизы в комнате. Лиза говорила так тихо, что было слышно, как каплет с рукомойника. Она нашла уже спички, но ещё медлила зажигать, не будучи в силах придать серьёзность расходившимся щекам. Ей не хотелось обижать подругу. А её неведение она пощадила потому, что и не подозревала, чтобы об этом можно было рассказать иначе, чем в тех выражениях, которые тут, дома, перед знакомой, не ходившей в школу, были не произносимы.
Она зажгла лампу. По счастью, ведро оказалось переполнено, и Лиза бросилась подтирать пол, пряча новый приступ хохота в передник, в шлёпанье тряпки, и, наконец, расхохоталась открыто, нашедши повод. Она уронила гребёнку в ведро.
Все эти дни она только и знала, что думала о своих и ждала часа, когда за ней пришлют. А за этим делом, днём, когда Лиза уходила в гимназию, а в доме оставалась одна бабушка, Женя тоже одевалась и одна выходила на улицу, в проходку.
из повести Бориса Пастернака - «Детство Люверс» Часть II «Посторонний» (Отрывок)
