В ожидании хорошего мужа
Хороший муж - не сказка,
Он в каждом доме есть.
Он просто любит ласку
И что - нибудь поесть.
Ему немного нужно -
Отдельный уголок,
Простой и сытный ужин,
Любимую под бок.
Хороший муж - не чудо,
Обычный он мужик.
Не моет он посуду,
Но с ним надёжно жить.
Детишки не обуза -
Приятна папы роль,
Жена - любовь и муза,
Коль муж в семье король.
Хороший муж - не шутка,
Не в дальних он краях.
Но спрятан почему - то
В заботах и делах.
Он будет обнаружен,
Открой лишь в сердце дверь.
Ты просто будь за мужем,
Ты просто в мужа верь.
Хороший муж
Автор: Татьяна Антонова Высочина
Если тебя зовут Маруся Климова, то песню про Мурку ты с детства знаешь наизусть. Потому что в твоём детстве не было ни одного взрослого, который не назвал бы тебя мурёночком и котёночком или не напомнил, что ты должна простить любимого.
Впрочем, в Марусином детстве было не так уж много взрослых, которые обращали внимание на кого - нибудь, кроме себя. У неё вообще было странное детство: Марусе казалось, что оно началось в восемь лет. До этого она была взрослая, потом, от восьми до шестнадцати, побыла ребёнком, а потом стала взрослой опять. На этот раз навсегда. От сознания того, что детства больше не будет, ей становилось грустно, и она старалась об этом не задумываться.
Маруся зашла на кухню и, не зажигая свет, посмотрела в окно. Окно кухни выходило во двор, и из него было видно, как приезжает Толя. Он всегда ставил свой джип в глубокий «карман» рядом с детской площадкой. Это было удобное место, потому что никто не мог случайно задеть стоящую здесь машину. Толя приложил немало усилий, прежде чем добился, чтобы это место никто не занимал. «Карман» и теперь был свободен, хотя была уже глубокая ночь и машины стояли во дворе так тесно, что выезжать им завтра пришлось бы поочередно.
Маруся прижалась к холодному оконному стеклу лбом и носом. Это была детская привычка – мама всегда напоминала, что Маруся выглядит в такие минуты особенно нелепой и некрасивой.
– Ты только представь себе этот блин в окошке, – говорила мама. – Нос сплюснутый, на лбу белое пятно… Ещё и рот у тебя как у лягушки. Женщина - ожидание во всей красе своего идиотского благоговения перед мужчиной!
Сама она не ожидала никого и никогда, поэтому её раздражало, что восьмилетняя Маруся ожидает Сергея – вот так, прижавшись лбом и носом к стеклу и прислушиваясь, не свернёт ли с шоссе его машина. Их старый деревенский дом был перекошен так, что, казалось, вот - вот упадёт, оконные рамы перекосились тоже, и сквозь заткнутые ватой щели гул мотора был слышен издалека.
– Он просто очередной мой любовник, – говорила Амалия. – Он приезжает сюда потому, что ему скучно спать с женой, и не надо связывать с ним никаких иллюзий. Все эти розовые сопли – ах, он любит тебя, как родную дочку! – просто его красивая выдумка, которую он тебе неизвестно зачем внушил. Мы с господином Ермоловым расстанемся максимум через месяц, и для тебя же лучше быть к этому готовой. А не торчать в окошке дурацким пятном.
Но Маруся всё равно делала по - своему. Она вообще была упрямая, даже в детстве, просто мало кто это понимал. Вернее, не так: если она что - нибудь чувствовала, хотя бы смутно, то и поступала, как подсказывало ей это чувство. А чувство, связанное с Сергеем Константиновичем Ермоловым, даже и не было смутным. Это было самое отчётливое и самое счастливое чувство её детства: любовь мужчины, который и вправду пришёл в их дом как случайный любовник матери, но при этом сразу, то есть в первое же утро, когда он вышел из маминой комнаты и увидел Марусю, сидящую за пустым кухонным столом, стал ей ближе, чем все близкие люди, вместе взятые.
Маруся не знала, любит ли он её, как родную дочку, да у него ведь и не было родной дочки, а был взрослый сын, которого она никогда не видела и видеть не хотела, потому что ужасно ревновала к нему Сергея. Но то, что Сергей Ермолов единственный человек, который всегда, каждую минуту помнит о её существовании, она чувствовала и знала. Её детство началось с того дня, когда он появился в доме, и Маруся с ужасом ждала, что мама в самом деле расстанется с ним, как всё время обещала, и тогда детство снова кончится. Ей не хотелось быть взрослой, ей страшно было быть взрослой в восемь лет! И когда мама сказала, что за детство цепляются только инфантильные дуры, это было первое, в чем Маруся ей не поверила.
К счастью, вопреки маминой уверенности Сергей Ермолов не исчез из их жизни ни через месяц, ни даже через год. Лет в четырнадцать Маруся поняла, что связь с мамой так же сильна, как и мучительна для него. Как только мама входила в комнату, у Сергея менялось лицо – ясная любовь, стоявшая в его глазах, когда он разговаривал с Марусей, исчезала совершенно, сменяясь чем - то другим, чему Маруся не знала названия. При виде Амалии у него возле глаза проступало белое тонкое пятнышко, как будто стрела впивалась ему в висок, и губы пересыхали, и даже голос менялся. Тогда Маруся не понимала, что с ним происходит.
Она поняла это, только когда встретила Толю.
Задумавшись, Маруся не заметила, как его джип въехал во двор. Она спохватилась, увидев, что Толя уже входит в подъезд, и отпрянула от окна. Его, как и маму, раздражало её нелепое ожидание. Только его оно раздражало не потому, что он был сторонником женской независимости – совсем наоборот! – а потому, что Марусино ожидание обещало зависимость ему, а этого он не терпел. Год назад, в самом начале их отношений, Маруся попыталась объяснить, что всё это – и её дежурство у тёмного окна, и невозможность заснуть, если его нет дома, и расспросы о том, как прошёл его день, – ни к чему его не обязывает. Но он не поверил.
Она включила телевизор прежде, чем хлопнула тяжёлая дверь лифта на площадке, – чтобы Толя не догадался, что она опять весь вечер маялась ожиданием. Дом был старый, и лифт был старый, с сетчатой железной дверью, и сердце у Маруси вздрагивало в опасливом предвкушении счастья, когда она слышала этот хлопок и сразу же за ним скрежет замка, и шаги в прихожей, и шорох плаща… Тут она обычно выбегала Толе навстречу, и это были самые прекрасные минуты её дня. Радость вспыхивала в его глазах, когда он видел её, это была настоящая радость, первая, а потому безобманная. Потом бывало по - всякому – он мог быть усталым, раздражённым, сердитым на кого - то, отрешённо - задумчивым. Но вот эта первая радость от встречи с нею была всегда, и ради неё Маруся готова была не обращать внимания на любые «потом».
Сегодня он был весёлый.
– Не спишь, малыш? – спросил Толя, когда Маруся выглянула в тесную прихожую. – Ну и хорошо! Соскучился по своему малышу, ну, иди ко мне, иди…
И принялся целовать посветлевшее Марусино лицо, гладить её по голове – совсем по - особенному гладить, как только он умел: запускал пальцы в еёволосы, ворошил грубовато, как траву, но при этом дышал в макушку с любовным нетерпением. Он был кряжистый и невысокий, но Маруся всё равно была меньше. Сергей говорил, что она андерсеновская девочка, ростом не больше дюйма. Когда она рассказала об этом Толе, он с удовольствием согласился. Ему нравилось, что она такая маленькая, в самом деле малыш. Правда, Маруся ёжилась, когда он называл её этим словом, которое казалось ей каким - то нарочитым. Но, в общем, это было неважно. Он ведь называл её малышом в те минуты, когда не скрывал своей к ней любви, и разве имела при этом значение такая малость, как то или другое слово?
От его усов веяло табаком, крепким дорогим одеколоном, тревожным коньячным духом; голова у Маруси кружилась от этого сильного, едкого мужского запаха. Он был мужчиной до мозга костей, всё в нём говорило об этом – и вот этот запах, идущий от жестких усов, и ласковая небрежность пальцев, и то, как он одной рукой подхватывал её и отрывал от пола, целуя, а потом, в поцелуе же, медленно опускал обратно, так, чтобы, скользя животом по его животу, она почувствовала, что он уже хочет её, прямо с порога хочет, и обрадовалась бы ещё больше, и выбросила из головы свою ревность, которую тщательно от него скрывала и о которой он всё равно насмешливо догадывался…
– У тебя что - то хорошее случилось, да? – спросила Маруся, когда Толя поставил её на пол.
– Почему случилось? – хохотнул он. – Случилось – значит, случайно вышло. А я случайности исключаю. Как сапёр! Ну всё, всё, малыш, дай раздеться. Разбери пока там, в пакете. Я жратвы всякой вкусной принёс, коньячку, «Мартини» тебе. Отметим мою удачу!
Толина ласковая грубоватость возбуждала её так же, как соломенный ёжик волос у него на затылке. У Маруси в глазах темнело, когда, обнимая его, она прикасалась ладонями к этим жёстким волосам. И даже если это происходило ночью и кругом всё равно было темно, то в глазах у неё темнело тоже.
Но страстная ночная темнота ей сегодня ещё только предстояла. А сейчас надо было разобраться с едой, которую Толя принёс, чтобы отметить с Марусей какую - то свою удачу.
Если он заезжал в супермаркет, то всегда покупал всё самое дорогое. Икру – обязательно чёрную, в большой стеклянной банке; красной он не признавал. Мясо – нежно - розовое, без единой прожилки, такое, что его, казалось, можно есть сырым. Пирожные – замысловатые, как дворцы в стиле рококо. Спиртное – в бутылках с такими этикетками, которые напоминали картины импрессионистов. Вообще - то Маруся не удивлялась дорогим продуктам: Сергей тоже привозил им с мамой не макароны с тушёнкой. И всё - таки то, что привозил Сергей, было другое. Она не смогла бы объяснить, чем именно другое, но это было для неё очевидно. Всё, что покупал Сергей, было какое - то… разное. А в привозимых Толей продуктах была та же одинаковость, что и в его ежевечернем слове «малыш». И так же неважна, как любые слова, была для Маруси эта одинаковость продуктовой роскоши. Она понимала, что он покупает всё самое красивое, чтобы её удивить, и подыгрывала ему своим удивлением.
Всё, что он привёз сегодня, почти не надо было готовить. Ну, разве что мясо поджарить, но свежее мясо жарилось ведь быстро. Маруся вспомнила, как Сергей когда - то учил её варить уху из осетрины.
– Я и сам вообще - то не умею, – говорил он тогда. – Но, по - моему, из хороших продуктов легко готовить. Вот увидишь, у тебя сразу получится.
Уха у неё тогда в самом деле получилась такая, словно Маруся была не дочкой своей мамы, а шеф - поваром ресторана «Националь». Сергей вообще всему умел учить так, что у неё всё сразу получалось. Раньше, ещё до бизнеса, он преподавал математику в университете, и Маруся догадывалась, что студентам, наверное, хорошо было у него учиться. Но спросить его об этом она не решалась – видела, что расспросы о прошлом для Сергея отчего - то тяжелы.
Во всяком случае, если бы не он, Маруся не умела бы даже жарить мясо. И не только потому, что без него такой роскоши, как мясо, в их доме просто не водилось бы, но и потому, что мама искренне, не притворяясь, презирала быт и не готовила никогда, а бабушка хоть и готовила, но невкусно – как - то слишком просто, даже грубо; каша для Маруси и для поросёнка у неё получалась одинаковая.
Маруся накрыла на стол быстро, пока Толя переодевался из полковничьей формы в домашние спортивные штаны. Наверное, у него сегодня в самом деле произошло что - то важное: Толя давно был в отставке и форму надевал лишь в особых случаях. Он вошёл на кухню неслышно и обнял Марусю сзади так крепко, что она чуть не облилась раскалённым маслом со сковородки. Он был по пояс голый, а на Марусе был узенький топик; волосы, которыми густо заросла его грудь, защекотали ей спину.
– Всё, Манюха, время твоё на готовку вышло, – поторопил Толя, оттесняя её от плиты. – Садись давай, выпьем - закусим, чем Бог послал.
Маруся посыпала мясо провансальской приправой, накрыла сковородку крышкой, выключила плиту и вытащила из - под стола табуретку. Но Толя ногой задвинул табуретку обратно, сел на диван, притянул её за руку к себе на колени и сказал:
– Да не ютись ты на этой жёрдочке! Лучше меня приласкай и сама понежься.
И как же это было хорошо! Маруся потёрлась носом о его грудь, чихнула от щекотных курчавых волос и счастливо рассмеялась. Толя одной рукой обнял её, другой налил себе коньяк, а ей «Мартини».
– Так что же у тебя случилось? – напомнила Маруся. – Ой, то есть не случилось, а произошло?
– Хорошая ты девка у меня! – Он тремя глотками выпил стакан коньяка и на закуску поцеловал Марусю.
– Почему? – Она снова засмеялась: очень уж приятна для неё была такая его закуска.
– А понятливая потому что. Не случилось, а произошло… С полуслова всё усваиваешь. С одной стороны, вроде так оно тебе и положено, головка - то в восемнадцать лет не отупела ещё. Но, с другой стороны, молодые девки обычно только про себя, красивых, помнят, а ты вот… Эх, малыш, если выгорит у меня сегодняшнее дельце, ты у меня в золоте будешь ходить, икру половником кушать!
– Я и так в золоте хожу, – напомнила Маруся. – Ты же мне только что серьги подарил, хотя у меня уши не проколоты. А икру я есть не могу, я от неё икаю.
– Вечно ты свои пять копеек вставишь, – поморщился Толя. – Поторопился тебя похвалить! А уши, между прочим, ради подарка могла бы и проколоть.
Марусе не хотелось ни прокалывать уши, ни тем более надевать подаренные Толей крупные золотые серьги. Его коньячные бутылки, от которых за версту веет дороговизной, – это было, на её взгляд, ещё ничего, но вдетые в собственные уши серьги, от которых веет тем же самым… Конечно, если бы Маруся почувствовала, что Толе важно, носит ли она его подарок, то проколола бы уши сразу и вдела бы в них что угодно. Но ему это было неважно, и всё по той же причине: потому что он был мужчиной и по - мужски не обращал внимания на мелочи. Широта натуры, невнимание к мелочам – это было в нём так заметно, особенно по сравнению с мелочностью всех творческих людей, которые окружали Марусю с детства, что она почувствовала это в нём сразу и сразу влюбилась в него. Во всё в нём влюбилась, и в эту его прекрасную невнимательность тоже. Сразу и навсегда.
– Я проколю уши, – заверила она и поцеловала Толю в крепкое плечо, прямо в замысловатую татуировку; это была эмблема части, в которой он служил.
– Серёжки хоть вид имеют, не то что твои приколки. Вечно руки царапаю, как всё равно не девушку глажу, а кошку.
Чёлка у Маруси была непослушная – падала на глаза, поэтому Маруся прикалывала её не одной, а десятком маленьких разноцветных заколок. До встречи с Толей она этого не делала: ей казалось, из-за ярких заколок всё сразу начнут обращать на неё больше внимания, чем позволяет её внешность. Но с Толей ей стало безразлично, что подумают о ней посторонние люди, и первое, что она сделала, – стала прикалывать чёлку десятком разноцветных заколочек.
Мурка, Маруся Климова (Отрывок)
Автор: Анна Берсенева
