Весенним днем
Аркадий Борисович детей не любил и потому писал для них рассказы. Они выходили монолитные, тяжелые как кирпичи с соседней стройки. Их обходил стороной даже сын Володя, вежливо ускользавший каждый раз, когда на столе в зале появлялась новая стопка бумаг. Читать и слушать поучительные истории было невмоготу, а отца обижать не хотелось. Тем более во дворе так заманчиво кричали приятели, затеявшие футбольный матч.
Аркадий Борисович тяжело вздыхал, прятал поглубже раздражение и обиду и уходил в ванную. Там долго смотрел на одутловатое лицо с мрачными носогубными морщинами, на остатки волос по бокам и сияющую лысину. Умывался прохладной водой и решал, в следующий раз напишет так, что прихвостни из городского союза писателей приползут сами и будут умолять включить рассказ в сборник. А он еще подумает. Больше чем членов этого самого союза, он не любил современных детских писателей. О чем они вообще думают? Какую книжку ни возьми, фарс, пустая фантазия, нереальные персонажи. Дети должны становиться достойными членами общества, а не витать в бесплодных мечтах. Чему может научить ребенка говорящий баран? А феи? А драконы? Вновь утвердившись мысленно в своем превосходстве, Аркадий Борисович успокаивался. Он просто еще не дождался своего часа. Крепкий, круто подслащенный рафинадом чай окончательно приводил его в чувство.
Жена чаяния Аркадия не поддерживала, но и не осуждала, и на том спасибо. Мужчина ее понимал, на старости лет удариться в литературу – та еще блажь. Но осознание важной миссии по воспитанию подрастающего поколения снова и снова заставляла его браться за ручку. Благо, было о чем рассказать. Почти сорок лет он отдал на процветание родного завода, где честно трудился инженером. На заслуженный отдых его проводили как полагается: под бутылочку горькой и обещания не забывать старых друзей. Аркадий Борисович осознавал, что дала ему страна и общество и был полон решимости этот долг вернуть. Мысль о писательстве пришла не сразу. Одним мутным, влажным и душным апрельским вечером долго стоял на балконе. Смотрел вдаль, на череду мягких, тяжелых облаков, вытянувшихся грядами вдоль горизонта. Старался придать думам благородное направление, но в голову лезла ерунда, вроде неоплаченных счетов по квартплате и барахлящем движке железного коня.
За крышами многоэтажек дымилась гигантская красно-белая труба завода. Аркадий Борисович вспомнил производство, планерки, командировки. Работу особо не любил, но сейчас подумал, что никогда не вернется туда и сердце зашлось. Мысленным взором оглядел опрятную, простенькую двушку, которую жена выбила на работе еще при Союзе. Куда ему теперь отсюда? Неужели, жизнь так и пройдет серым пятном? Бездействовать было не в характере Аркадия Борисовича, пока мог наносить пользу, стремился делать это всеми силами. Вспомнив, что в студенчестве заведовал заводской малотиражкой на практике, решил попробовать себя на писательской ниве. Благо, именно его письма в ЖЭК и вышестоящие инстанции приводили к внеочередному ремонту подъезда или замене старых труб в подвале. Жилкомиссия двадцать девятого дома по улице Ленина сдувала с него за это пылинки.
Первые неудачи неприятно удивили Аркадия Борисовича, он привык методично приходить к успеху во всем, за что брался. Но неожиданно, методичность и логичность не способствовали писательской популярности. Мужчина пришел к выводу, что рассказам не хватает веса, значимости. Решил обратиться к народной мудрости, взял с полки сына сборник пословиц и поговорок и с тех пор основывал рассказы на них. Особенно ему нравилась история про паренька с механического завода, который пусть и с трудом, но смог вытащить рыбку из пруда и стать ведущим инженером. На очередную встречу с литераторами городка он летел как на первое свидание. В папке лежал рассказ, который, наконец, покажет им, кто есть кто. Разделительной полосой ляжет на творчество Аркадия Борисовича, закрывая унылое «до» на пути к ошеломительному «после».
Забежал по дороге в продуктовый, прихватить торт к традиционному чаепитию заседания литобъединения. За прилавком стояла Соня, работавшая здесь с самой школы. Белокурые букли давно потеряли сияние и упругость, но упорно поддерживались заграничными электробигудями. Первые морщинки Соня закрашивала синим карандашом для глаз, одевалась исключительно в цветочные платья. Глядя на нее казалось, что где-то за углом идут съемки новогоднего «Огонька». Аркадий Борисович обычно не любил бойкую продавщицу, но сегодня был особенный день, и он решил сделать девушке комплимент:
- Софья Павловна, вам исключительно идет этот жизнерадостный бирюзовый!
- Благодарю, - зарделась, слегка напуганная улыбкой обычно хмурого соседа Соня, - у кого-то день рождения? Сейчас я вам самый лучший тортик выберу. Нет, этот не берите, он у нас месяц как лежит. Никак сбыть не можем.
Аркадий Борисович поморщился, глуховатая старушка из первого подъезда, изучавшая хлебные полки подозрительно покосилась на Соню.
- Видите ли, Софья Павловна, я в некотором роде писателем сделался, вот – смущенно крякнул Аркадий.
Соня всплеснула руками, собственный писатель в доме!
- Знаете, вам надо вступить в клуб моей тетки. Она страсть как писателей любит. Каждую среду собираются в библиотеке при школе. Ой, сегодня как раз среда! Сходите, она будет рада! У них там старичок смешной завелся, она говорит, закидывает кипами рассказов, один скучнее другого! То про завод пишет, то еще что! – смех Сони рассыпался в воздухе звоном хрустальных колокольчиков.
Аркадий Борисович вспомнил, где-то на востоке колокольчики звучат на похоронах. Конечно, он знал эту тетку и именно в ее клуб спешил. Внезапно потеряв к тортам всякий интерес, воспылал благородной яростью. Тема завода – его конек. Насмехаться над коллегами прилюдно – верх бестактности! Сейчас он все выскажет этой сморщенной Лариске. А он еще провожал ее в юности, тьфу ты! Нашел кого выбирать. Соня приоткрыла ротик, глядя вслед вылетевшему из магазина мужчине.
- А что я такого сказала?
Старушка не ответила, только мрачно бухнула на прилавок кирпичик «Бородинского».
Есть ли сила сравнимая с энергией злости? Аркадий Борисович мчался к школе, забыв застегнуть портфель. Одышка настигла его, он расталкивал прохожих, спотыкался, но усердно спешил вперед. Из-за туч выглянуло солнце. Тротуар, превратившийся после непродолжительной оттепели в фирменный каток, ласково заблестел под ногами идущих. Аркадий Борисович успел подумать что-то про нерадивых работников ЖЭУ и даже начал мысленно составлять очередную жалобу, когда инерция и неумолимый закон гравитации заставили его крепко приложиться об лед затылком. Перед глазами поплыли пятна. Аркадий Борисович лежал посреди тротуара и чувствовал, как тает репутация солидного инженера и писателя.
Поток прохожих разделился на два ручейка, обтекавших грузное тело мужчины. Люди заглядывали в лицо и шарахались от глуповатой улыбки - ясное дело, пьян. А Аркадий Борисович лежал и думал. Портфель его отлетел далеко в сторону и из старой распахнутой кожаной пасти летели листки с тем самым рассказом. На них наступали люди, ветерок уносил их дальше и дальше. А Аркадий Борисович думал, что впервые за много лет смотрит прямо на небо и что оно сегодня невероятно глубокого синего цвета. Такого, каким бывает обычно только в детстве. Прямо в ухо гаркнула ворона, и он встрепенулся. Медленно сел. В придорожных лужах летели отраженья облаков, солнце слепило, заставляя жмуриться и мечтать о лете. Аркадий Борисович встал, доковылял до портфеля. Отряхнул его, защелкнул замок. Затылок ощутимо болел, левую руку саднило, но мужчина продолжал улыбаться.
Он вспомнил, как сто лет назад, точнее, полвека, он так же бежал в школу и растянулся на углу у почты. Как незнакомый мальчик принялся его поднимать, помог собрать разлетевшиеся книжки. Аркадий Борисович вдруг ясно вспомнил, что глаза у друга были светло-зеленые, а на носу сидела россыпь веснушек. Вспомнил, как потом много лет ездили к пруду на велосипедах, строили лодку и чуть не утонули, как решили сбежать в Африку, но родители поймали на железнодорожном вокзале и еще много чего. Идти на литсобрание стало совершенно некогда, Аркадий Борисович бежал к дому и пытался вспомнить, где лежит новая пачка бумаги. А в голове вертелась первая строчка и он думал: «Только не уходи, только не уходи».
Гульшат Абдеева
